— к трубе, было невозможно: как водится, хозяева категорически не ладили с соседями снизу, отчего и вход в квартиру тех был заказан.
Сколько я в старых немецких домах с дымоходами ни возился — здесь всегда, почему-то, такая катавасия! Просто-таки, как правило. Которое я уже в расчёт заранее прозорливо брал, а потому и не дымился чёрной злостью: затем я сюда и пришёл, трубочист-освободитель!
— Ладно, — кивнул на то сын хозяйки, — я на неделе с друзьями договорюсь — одолжу лестницу алюминиевую. Но это, наверное, не раньше середины недели будет.
На том и порешили.
* * *
Выходные я опять бродил по дачным обществам — уже в родной стороне: за улицей Емельянова. Оклеивая придорожные столбы никчёмными своими объявлениями и бормоча, как обычно, какую-нибудь околесицу себе под нос. Но хоть наушники от мобильного телефона к ушам тянулись: встречные прохожие могли решить, что я просто подпеваю.
Укоренившаяся эта привычка была родом из трюмного одиночества, и в ушаковский период усилилась она порядочно. Внутренние диалоги, переговоры с камнем, монологи с самых высоких трибун были результатом размышлений о судьбах отечества и путях человечества и отголоском собственной своей, мелкошкурной доли. И в мутном словесном потоке порой намывалась крупица золотой мысли.
Примечали, конечно, эту мою особенность — по долгу службы.
— Правильно: отчего не поговорить с хорошим человеком! — ухмыляясь, одобрительно кивал на то Миша.
Уже и дома я заговариваться стал. Однажды, «гоняя» в голове что-то своё, шёл в прихожей. Разминувшись в её узкости с Семёном, втихомолку вроде, обозвал то ли кого-то мне насолившего — Костика, кого же тогда ещё? — а может, и себя самого —
заслужил ведь сто раз:
— Пиндюк, а!
Конечно, чуть-чуть иное словцо употребил.
— Мама! — моментом возопил Семён. — А папа меня пиндюкой назвал!
— Сёма, да это не на тебя я!..
— Сынок, ты записывай всё, что папа такого говорит, — психологически- знающе разрешила ситуацию Татьяна.
Он записал на маленьком блокнотном листике, с грибочком в уголке, вывернув букву «З» в другую сторону.
Писать ведь ещё толком не умел, а компромат на отца уже собирал…
Пиндюка!
Листочек этот я хранил, как дорогое.
* * *
За изобилием бездельного времени, во вторник я явился в студию чуть не за полчаса до начала занятия. Артём жучил совсем уж юную пару — лет по восемь-девять, если не меньше, танцорам было. В руках маэстро играл невесть откуда взявшейся бамбуковой палкой, которая была, как водится, о двух концах. Пока что он на неё опирался, как на трость.
— Скажи, — пытал он не в меру степенного для своих лет партнёра, — вот у тебя слух есть?
— Я же вас слышу, — резонно пожимал плечами тот, отвечая точно теми словами, какими отшил однажды подобный мой вопрос Артём.
Способный был ученик-то!
Другой конец бамбуковой палки, хоть и чуть осторожничая (с оглядкой, поневоле, на меня), но всё же гулко несколько раз кряду опускался на не по годам рассудительную голову.
Да, и сэнсей — ничего себе! Небесталанный.
— Если бы я сегодня не болел, Максим, я б тебе!..
Это были «спортсмены». Те, кого отдают лет в пять заниматься — серьёзно! — бальными танцами и из которых день за днём растят профессионалов, что будут выступать впоследствии на всевозможных турнирах и завоёвывать, к законной гордости родителей и данс-педагогов, кубки разного достоинства.
Мне уже это никогда не грозило… Да и ладно — я ничего не пропустил: главная мне награда была ещё только на пути в студию…
— …Сальса у нас сегодня. Ну, основные шаги — помним!..
\
Они-то помнили, а мы-то с Любой — откуда?
— Давайте пройдём сейчас крест, счёт — помним: восемь. Колени — мягкие!
Основные шаги дались, впрочем, без какого-то труда. Шаг левой назад — обратно, правой
вперёд — обратно; левой вбок, по диагонали, обратно; правой — вправо, точно так же: крест!
Лёгкий достаточно.
— И когда шагаете в сторону, то, сгибаясь корпусом, выглядываете из-за плеча своих партнёрш. Как из засады!
Начали! Особенно усердствовал Андрюша Центровой, сгибаясь натурально — пополам. Любил, верно, по жизни «засады» чинить.
Вообще это, конечно, рождало у меня живую ассоциацию: кубинские повстанцы отчаянно и дерзко появляются из зарослей сахарного тростника: «Patria o muerte!»
А у меня было почти: партнёрша или смерть! Пока что я ещё поспевал за Любой, и алеману с поворотом и захлёстом ноги, в общем, освоил. Но, когда пошли ещё дальше — в дебри сальсы тростниковые, я сдался…
Нет, на сей раз я не бросил Любу, не убежал постыдно. Я просто отступил к стойке, обвив её стальную колонну, как ствол пальмы, — хорошо хоть ногу на ногу не заложил. Так и стоял. С таким пытливо-вдумчивым выражением лица, что Артём, взглянув на меня, не смог сдержаться от доброго смеха.
Ну, хоть маэстро болезного чуточку развеял.
А Люба опять танцевала одна. Ей было всё нипочём — танец она схватывала на лету. Вот с партнёром её непутёвым вечно — засада!
* * *
С Мечникова позвонили в среду вечером: «Я лестницу привёз — с чердачного окна её до конька должно хватить. Сам я только во второй половине дня смогу подъехать… Да — сестра дома будет с самого утра».
Ну, что же — четверг, так четверг: до танцев надо успеть!
* * *
Сырое утро лежало серым пористым снегом по краям дороги. На остановке у рынка, откуда до школы, где учился мой сын и преподавали жена с Любовью, было рукой подать, в полупустой автобус залез кудлатый забулдыга. Не явный ещё бомж, но вполне уже пропащий бродяга. Прозевала его вторжение на ходу спящая около шофёра кондукторша — зимний авитаминоз. Маргиналу повезло вдвойне: мигом он углядел знакомого и с ходу на того набросился:
— Ты куда?
— Да к Санычу, на дачу, — отвечал люмпен лет тридцати. — Подделать там кое-что надо. Поехали со мной — поможешь!
— А обедом покормишь? — заволновался бродяга.
— Так, оплачиваем проезд! — неприязненно вклинилась между ними подошедшая, наконец, кондукторша.
Кудлатый стащил с давно немытых волос грязную вязаную шапку с застрявшим в ней пуховым пером и суетно перекрестился:
— Господи, Христе!
— Так, выходим! Саша, останови, Саша!
— Заплати, а то меня сейчас высадят! — воззвал гонимый к знакомцу.
— Выходим, выходим!
— Заплати ты, ну! — изгибался уже с подножки бродяга.
— Давай, давай, — глядя в противоположное окно, едва заметно махнул рукой его знакомый.
Дальше поехали. Твоя, Гаврила, следующая. Не ровен час, и ты скоро так ездить будешь: дойдёшь, с танцами-то своими!..
А на заиндевелую черепичную крышу надо было карабкаться по лестнице, на честном слове установленной у чердачного окошечка. Привязать её было абсолютно не к чему, и в любой момент алюминиевая грозила соскользнуть с ненадёжного черепичного уступа.
Ну чего ты трусишься? «Здесь вам не равнина, здесь климат иной!» Вот, не пел бы ты таких песен — можно было бы спасовать: какой дурак туда сейчас полезет? Но: «Надеемся только на крепость рук… И молимся, чтобы страховка не подвела!»
Полез!..
Да ещё крыша такая островерхая! Чтоб снег не лежал.
Лестница, скрежетнув под небольшой тяжестью моего тела, приникла к черепице.
Мне б до конька только добраться: там-то я захваченную верёвочку к трубе подвяжу.
А упаду, если что, я прямо под забор — хорошо не на него.
Вообще-то, Гавриле не привыкать — летал он однажды с крыши: в том самом дачном городке, где стоял теперь мангал «Каталонский». Но там такая же островерхая крыша переходила сразу в покатый автомобильный навес — как трамплин, получалось. Хозяева, поневоле пронаблюдавшие полёт, так и поняли: «Во — молоток с мастерком прилетели!.. Вот, ведро с раствором — следом: сейчас и Лёха должен появиться!»
Но — то летом дело было. И сам на разогреве был!..
Затаив дыхание, добрался до конька. Долез до трубы. Но, конечно, нужный канал был самым дальним — теперь надо было ложиться на ветхую, разваливающуюся кирпичную кладку трубы и тянуться внутрь него. Пока что, не видя — на ощупь.
Интересно, труба на известковом растворе положена? Не буду я к ней вязаться — за этим занятием скорее сорвусь!
А чего, Гаврила, ты, собственно, струхнул? За обед, у кого придётся, работать жаждешь? Может, и не стоило до этого славного дня доживать? Тем более, студию-то софито-искрящуюся памятуя! В которой ты партнёрше — лишь обуза… Свалишься — разобьёшься. Отважно! Там, где Она когда-то жила. Для хороших людей — тягу выправляя. В тот самый день, когда дух не от высоты — от любви своей сумасшедшей захватывает — по-настоящему! И святых своих домашних перестанешь мучить…
Я залез рукой в отверстие нужного дымохода. Он был замурован. Хорошо, что наспех — халтурщики тоже, видно, на острие крыши мандражировали.
Да нет — Семёну-то я, как раз таки, и нужен. А, и с такой высоты — разве убьёшься?
Изогнувшись и потянувшись до предела, одной рукой я сорвал первый черепичный ломоть. Другой рукой пришлось придерживать свободно нависшие теперь оставшиеся кирпичи и черепицу: ничего не должно провалиться в дымоход! А ведь ещё надо было,
притянув к себе, аккуратно уложить под ноги, на ступень лестницы, сорванный кусок.
Воздух держал меня — Небо. Оно только и ведало, как это удалось в десять минут разобрать и спустить вниз обломки черепицы и кирпичи, зачем-то преграждавшие путь кухонной вытяжке. Не уронив внутрь ни полкирпича: «Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится»! В дымоход, надо было правильно понимать, тоже…
Злосчастная прелая труба в квартире высыхала на глазах.
А и дел-то, оказывается, было — четыре кирпича убрать!
* * *
На обратном пути ноги сами завернули к хорошо знакомой кафешке на рынке: сто лет я уже здесь не был, а сто граммов никто не заметит!
Получилось, правда, двести пятьдесят.
— …Так: сегодня у нас стандарт, — клонясь порой в циркульном полушаге в сторону, Артём гнул сомкнутые ладони рук. — Сегодня — венский вальс.
Оживление тронуло всех: загорелись глаза, послышались радостные вздохи. Паша чего-то проблеял в предвкушении!..Я один оставался чужим на этом празднике жизни — заведомо.
С венским вальсом совсем уж неважно у меня дело обстояло. Одно лишь помнил занятие, да пару раз ещё сталкивался на субботних практиках. Оступался даже в одиночку. А сегодня — в этой группе, с Любой, «подшофе»!..
Да ладно — трус не играет в хоккей! Не убегать же опять — ещё до начала!
— Помните: начинаем движение лицом в центр зала, но поворачиваемся по линии танца! Первый шаг — в линию зала. Два шага — спиной в центр зала, и на втором, здесь, шаге доворачиваемся… Диагональ всегда в линии танца! Ну, давайте попробуем пока без музыки.
— Да, давайте сразу — под музыку! — хорохорился Паша громче всех.
Артём милостиво согласился — то ж не спортсмены! В конце концов, кто платит, тот ведь и музыку заказывает.
Зазвучала прекрасная мелодия венского вальса. Пары пустились в своё движение.
— Смотрим только вперёд, через плечо партнёра!
Нет, я никак не успевал! Я не мог перестроиться с медленного вальса, с его волнами спусков и подъёмов. Здесь же не было места промедленью — мы стремительно неслись в гладкой узкости канала.
…А в канале, с его «тяжёлой» стоячей водой, удержать судно на курсе не
