3
Городская окраина: низкорослый, неблагоустроенный частнособственнический район. Кое-где выткнется небольшое здание в два этажа – буржуйское наследие – оживит рельеф, порадует глаз замысловатой отделкой фасада, и снова тянется унылое однообразие пролетарских лачуг, обступившее улицу по обе стороны. От центра окраину отмежёвывает глубокий ров. Горожане говорят «балка». Перед балкой ещё Центр, за балкой уже окраина – Забалка. Улицы сроду не мощёные: если солнце – пыль, если дождь – грязь, распутица непролазная. Забалка – район знаменитый обильным средоточием криминала: воровские хазы, малины, разбойные нападения, грабежи, но… больше – в прошлом. Теперь – только недобрая слава. В остальном ничего – жить можно.
Ищет Шурка квартиру: ходит из конца в конец по незнакомой окраине незнакомого города, всё осматривает с присущим ему любопытством, изучающе. Всё убого и неприглядно: не на чем, как говориться, взгляд остановить. Дома не белёные, заборы не крашенные. Если бы не цветники в палисадниках, перед окнами, да не остервенелый собачий лай – можно было подумать, что в домах годами никто не живёт. К тем калиткам, за которыми лают собаки, Шурка не подходит. Собак он, скажем так, не боится, но рисковать не хочет: видел ещё в деревне, как собаки расправились с мужиком. Зрелище не из приятных…
Поиски квартиры результатов не дали: студентов музучилища брали неохотно, поскольку «углы» в домах сдавали в поднаём люди большей частью одинокие и достаточно пожилые, требующие тишины и покоя, а начинающие музыканты играли много, громко и плохо. Иначе, спрашивается, как они могли бы этому хорошо научиться… Однако, хозяев квартир предполагаемые успехи будущих «гениев от музыки» беспокоили мало, и, вдоволь наслушавшись их музыкальных «испражнений», старики и старушки слёзно просили их срочно «съехать», чтобы самим не сойти с ума.
В нескольких кварталах от музучилища располагалось медучилище. Его учащихся брали на постой охотнее: худо-бедно, но первую, более-менее квалифицированную помощь старикам, даже самые что ни на есть нерадивые студенты-медики, оказать смогут. Польза видимая.
…День клонился к вечеру. Отчаявшись найти квартиру, Шурка решил вернуться в училище, благо, всегда была такая возможность: в каждой аудитории стояло фортепиано, и тот, кто не имел инструмента дома, мог спокойно там заниматься, иногда и допоздна. Шурка же вообще был иногородним, а таковым эта возможность предоставлялась в первую очередь. Но это – к слову. А вернулся он в училище, чтобы не оставаться на улице: поздним вечером в незнакомом городе он чувствовал себя как-то неуютно.
Все инструменты во всех классах звучали одновременно в разных тональностях, и эта смешанная смешная какофония звуков давила Шурке на уши и, буквально, раздражала его. Все классы были заняты, и он вошёл в тот, из которого доносилась благозвучная мелодия медленного вальса: грустная, волнительная, прекрасная – целиком соответствующая его настроению.
Играла Мила. Или Нила… Нет, похоже, всё таки Мила. Хоть это, в общем, не важно: обе они играли одинаково хорошо, стараясь, если не переиграть друг дружку, то, по крайней мере, играть на равных. Шурке же это было «по барабану», как привыкли говорить музыканты, ибо он не был знаком ни с одной из них.
- Ты кто? – спросила Мила вошедшего.
- В смысле?
- Как тебя зовут?
- Шурка.
- Почему так грубо?
- А как?
- Ну, скажем, Александр: как Македонского.
- А кто это?
- Кто Македонский?
- Ну…
Мила пришла в ужас!
- Ты что: в школе не учился?..
- Учился, но плохо.
- Оно и видно…
- А я думал… просто у нас в деревне ослик ничейный есть – Македонский. Может, родственник твоему Македонскому?
- Я в шоке! Ты что шутишь? – Мила страшно вытаращилась.
- Шучу. А что нельзя?
Теперь-то она поняла: это тот самый чудак, о котором говорит уже всё училище – такой он талантливый, смешной и простодушный. И красивый, черт возьми!
- Я – Мила, – сказала Мила и протянула Шурке руку.
Тот бережно взял руку девушки и поднёс к губам. При этом он смотрел в глаза её озорно и насмешливо. «Точно он…» – подумала Мила и улыбнулась.
- Ты где так играть научилась? – интересуется Шурка.
- Музыкальную школу окончила, – ответила с достоинством.
- Повезло тебе… А что играла?
- Да всего понемногу.
- Нет – сейчас…
- А-а, это Ребиков: Вальс из оперы-сказки «Ёлка». Знаешь?
- Не слыхал, – с горечью признаётся Шурка.
-Тогда слушай. В барском особняке праздновали Новый год. Ёлка была большой и нарядной, и крестьянские дети сбежались к дому посмотреть на неё в окошко. На дворе стоял мороз, а в доме было светло, тепло и уютно. И было много игрушек, подарков и сладостей. И все в доме были нарядные и счастливые. И все танцевали и веселились. А во дворе, за окном, маленькая девочка-крестьянка любовалась этой красотой и замёрзла под звуки этого вальса…
- И что? Пошла бы да погрелась.
- Ты не понял, – голос Милы задрожал и осёкся… она договорила с трудом, – она совсем замёрзла… насмерть. Понимаешь? И нашли её, кажется, только утром. Она вся обросла инеем, как снежная принцесса. И ресницы у неё были большие и пушистые. А глаза были закрыты… насовсем.
Шурка прокашлялся, сглотнул слюну. В горле запершило…
- А ты… – Мила вдруг замолчала, загадочно улыбнулась и неожиданно спросила, – а можно я буду называть тебя Македонский?
- Как ослика?
- Нет, разумеется, – как полководца. – Мила приподняла плечи и выспренно надула щёки.
- Валяй! Моя бабушка говорила: «Зови хоть горшком, только в печь не сажай».
- Ты пришёл заниматься? Я уже заканчиваю: можешь занимать класс. Ты играешь на ф-но?
- Играю, но плохо, – и Шурка достал «губнашку» и соорудил эффектный пассаж.
- Ух, ты – здорово! А давай вместе…
Они играют мелодии знакомых песен, вальсы и польки. Они шутят и смеются, и сторожиха – тётя Двойра, извинившись, просит их заканчивать, потому как все уже разошлись и училище пора закрывать.
- Ты меня проводишь? – то ли спросила, то ли предложила Мила. – Я живу совсем недалеко, почти рядом.
Жила она, в самом деле, совсем недалеко, а за разговорами путь оказался и вовсе коротким.
- Ну, вот я и дома, – говорит Мила, когда они подходят к одному из редких в этом районе, именуемом шутниками «еврейским гетто», двухэтажных особняков. – А ты где живёшь?
- Нигде… Искал квартиру – не нашёл. Пока сплю на вокзале.
- Ты что? В училище ж есть общежитие! Правда, сейчас идти туда уже поздно, и нужен пропуск. – Мила помолчала, что-то прикидывая…
- Пойду опять на вокзал, – вздохнул Шурка.
- Подожди здесь…
Мила, как могла, объяснила родителям ситуацию.
- Ну вот, полюбуйся: – с издёвкой сказала мама папе, возмущённо покачивая тучным корпусом, характерным для всего торгового сословия, – мало того, что она в свои шестнадцать уже нашла себе хахаля, она ещё и в дом его привела… и просит на ночь оставить. Это ж только подумать!?
- Но, мама… – попыталась Мила.
- Цыц, беспутная. Она ещё меня погонять вздумала…
- Как по мне, ты всё преувеличиваешь, – похоже, решительно решил вмешаться папа. – Вспомни себя: сколько раз ты оставляла меня ночевать в своём доме, тайком от родителей.
- Да оставляла, – мама картинно подбоченилась и, стараясь скрыть нервный тик левого глаза, часто заморгала обоими. – Оставляла, но мне тогда уже было двадцать два…
- Явный перебор… – робко вставился папа и, ожидая мамину реакцию, втянул голову в плечи.
- Да, мне было тогда двадцать два и мне надо было выйти замуж. А ей-то всего шестнадцать. Паспорта ещё нет на руках.
Папа продолжал не сдаваться:
- У твоей племянницы тоже ещё нет на руках паспорта, а ребёнок на руках уже есть.
- Это не твоё дело… – и мама начала потихоньку всхлипывать. – А будет он утром выходить от нас, что соседи скажут? Она его что: под юбку спрячет?
- Не спрячет – узкая она у неё, юбка, узкая и короткая – категорически констатировал папа и… проявил, наконец, характер: – Давай, дочка, зови парня: не ночевать же ему на улице.
- Ах, вы так? Тогда из дому уйду я! – стала всхлипывать мама.
Папе это надоело. Он решил заняться просветительством:
- У мусульман бытует такой обычай: когда в доме гость мужчина, женщины отправляются спать к соседям.
- Никак ты выгоняешь меня из дому!?
- С чего бы?..
- Да пошли вы все к чёрту! – грубо крикнула мама, и картинно вскинув гордую голову, ушла к себе, в спальню.
С каждым громким семейным спектаклем в маме тихо умирал прирождённый талант актрисы…
На ночлег Шурку устраивают в кухне. Чтобы поставить раскладушку, приходится выносить стол и табуретки. Время позднее, папа с мамой давно поужинали, и ребята едят бутерброды, сидя на раскладушке и запивая консервированным домашним компотом. Квартира кажется Шурке тесной, хотя дом двухэтажный и достаточно внушительных размеров. Привыкший к тесноте сельских лачуг, он надеялся увидеть в городе если не хоромы, то, в крайнем случае, просторные квартиры. Но сказать об этом не решился, дабы не обидеть гостеприимную хозяйку. И всёже:
- Я вас не стесню? – слукавил.
И Мила, будучи не глупее Шурки, поняла, и его озабоченность теснотой их жилья и деликатность, сокрытую в его вопросе.
- Этот дом принадлежал моему дедушке. Весь. Когда в революцию у всех всё отбирали, дедушке со всем его семейством оставили в этом доме две комнаты.
- Семейство было большое?
- Дедушка с бабушкой и сестрой Цилей, папа с братьями Димой и Мишей, и папина сестра Рая. Квартиру, понятно, пришлось перестраивать. Из двух комнат сделали четыре. В них мы и ютимся.
- У моей бабушки тоже было семеро... Почему-то раньше у всех было много детей.
- Говорят, раньше дети были в радость. Потому и было их много.
- А я вот слышал, что чем культурнее семьи, тем детей у них меньше.
- Похоже… Ладно, ты устраивайся – я пошла. Спокойной ночи. – Мила наклонилась, по-братски поцеловала Шурку в щеку и одарила его очаровательной улыбкой.
После двух ночей, проведенных на жёсткой вокзальной скамье, Шурка спал, как младенец.
Во сне ему улыбалась Мила. И он улыбался ей в ответ.
Когда в полутёмном узком коридорчике тесного здания училища Шурка столкнулся лицом к лицу с Милой и, памятуя её вчерашнюю нежность, изловчившись «чмокнул» её в щёчку, звонкая затрещина заставила Шурку вздрогнуть, и на его посеревшем лице застыло удивление… Он невольно ощупал разгорающееся место удара и недоумённо посмотрел вслед уходящей девушке. А она шагнула и скрылась за скрипнувшей входной дверью. Первой мыслью было – догнать и потребовать объяснения. Но… разгорающаяся щека не воспламенилась, досада сменилась недоумением, дребезжащий звонок на перемену выплеснул в коридор шумную толпу учащихся, и в общей толчее, отвечая на пинки и приветствия, Шурка заметно успокоился.
А вскоре Мила нашла его в классе за фортепиано. В том самом, где они впервые встретились. Сердце её застучало радостно и гулко, и она, боясь, что Шурка может это услышать, положила руку на сердце.
- Я знала, что найду тебя здесь…
