Якобинец

за борт, гражданин?!, - тон Куаньяра против воли стал крайне жёстким.
- Говорите всё это Карье, почему вы с этим пришли сюда?!, - в тоне председателя звучала досада и злость от собственного бессилия, - только будьте осторожнее, данные вам права это всего лишь полномочия наблюдателя, а если что-либо помешает вам вернуться в Париж и представить доклад?
- Это угроза, гражданин председатель?, - Норбер медленно поднялся со стула, - я приехал не один и если я не вернусь…
- Нет, по крайней мере, угроза исходит не от клуба..., - уклончиво ответил председатель.
- От самого Карье?, - Норбер понимающе кивнул, мрачно улыбаясь.
  Председатель молчал. Но молчание было выразительнее слов.
- Последняя просьба к вам, гражданин председатель. Я понял, что вы честный патриот, я таких людей чувствую тонко. Дайте мне людей для сопровождения и охраны, мне нужно быть в пакгаузе, нужно срочно найти одного человека… одного ребёнка…
- Личная заинтересованность?, - на бледных губах председателя мелькнула усмешка, он видимо сделал свои выводы.
    Теперь Норбер вежливо уклонился от ответа, пусть думает, что хочет, так даже лучше.
- Вот по залу бродят как потерянные человек 12, здесь от них сейчас толку нет, они и пойдут с вами, больше я ничем не могу вам помочь.., - и громче, - граждане, вы должны сопроводить этого человека в пакгауз и…подчиняться его решениям, он из Парижа от Комитета, но тсс, всем знать об этом ни к чему..  Хитро улыбнулся, взглянув на Куаньяра.
- Благодарю вас, гражданин, - Норбер выразительно наклонил голову и вышел в коридор, - гражданка, -он обратился к своей спутнице,- мы войдем в пакгауз вместе, сами будете искать вашего ребенка…
        Пакгауз производил не менее тяжелое впечатление, чем нездоровое оживление на ночной набережной… Только через два часа несчастная смогла найти свою дочь, она вышла, дрожа и пошатываясь от нервного напряжения и держа на руках 5-летнюю белокурую девочку.
    Норбер невольно вздрогнул от ощущения чудовищности момента, сколько же еще немощных стариков, женщин, детей и подростков  должно было там остаться и что же их всех ждёт, его больно коробило от чувства абсолютного бессилия. Внезапно ему стало душно, так, что хотелось  разорвать на себе галстук.
    Гражданин Карье, есть же здравый смысл и предел человеческому терпению! Тебе придется ответить за всё!
    Ждите своего часа Тальен из Бордо, Фуше и Колло из Лиона, Баррас из Марселя, друзья писали точно о том же…
    Принимать страстную благодарность молодой матери было скорее неловко, чем приятно. А как же те, другие? Он ничего не может сделать для них!
    Проводив их домой, Норбер был намерен тут же ехать обратно, но гражданка Робер, так звали молодую женщину решительно удержала его в своем доме.
- Это очень опасно, гражданин Куаньяр. Повезло один раз, не значит, что повезет в другой. Вы уже поняли, что здесь происходит? Не отказывайте мне, прошу вас, останьтесь до утра!
    Норбер не стал отказывать ей, тем более что обстановка в городе ему весьма не понравилось.
    Двухэтажный дом в центре Нанта выдавал обеспеченных хозяев, но всё же не аристократов, на этот пункт глаз Норбера был намётан. В небольшом холле их встретила перепуганная служанка, было видно, что она рада видеть  хозяйку. Она тут же приняла из рук Норбера задремавшую девочку и унесла ее в спальню на втором этаже.
    Куаньяр расположился в кресле в уютной гостиной, а гостеприимная хозяйка пошла отдать распоряжения кухарке. В ожидании ужина гражданка Анриэтта Робер составила ему компанию, сев в соседнее кресло. Только каждые четверть часа она поднималась в комнату дочери, чтобы убедиться, что с ней всё хорошо.
- Вижу, что вы тоже очень устали, - заметила молодая женщина, бросив внимательный взгляд на резко обозначившиеся скулы и впалые глаза.
- Что я, это вы пережили сегодня настоящий кошмар, - Норбер осторожно коснулся губами тонкой руки, - но признаться, чрезмерная  жестокость и неадекватность Карье меня озадачила, поверьте, ему совсем недолго испытывать терпение местного населения, совсем скоро его отзовут для отчета в Париж.
    Норбер смотрел прямо перед собой, перед глазами стояли сцены, увиденные на набережной. Тяжелые мысли вырывались сквозь зубы вслух. 
- Нуайяды это действительно ужасно... плавающие в Луаре трупы, которые течением выносит в океан... это невозможно комментировать... Количество расстрелянных  в каменоломнях превысило все разумные пределы... трупный запах уже начинает преследовать окраины города...скоро начнется эпидемия. Страшный замкнутый круг.
    Но малолетние дети, гибнущие вместе с матерьми? Я отказываюсь это комментировать, гуманности, как и здравого смысла не отменял и не может отменить никакой декрет…Ответит за всё..Только сохраните это в тайне…
        Зачем топить? Гильотина работает достаточно эффективно...  –  только сейчас Куаньяр замолчал, наткнувшись на расширившиеся от ужаса  зрачки молодой женщины.  Вот чёрт, отрезать бы тебе язык, братец, за этот один ее взгляд...

-  Извините, я иногда бываю груб. Это своего рода мысли вслух, я очень расстроен всем тем, что здесь происходит.
- Я даже боюсь спросить, кто же вы, если не боитесь всех этих... людей и можете от них что-либо требовать. Я не имею права быть любопытной, я до самой смерти буду благодарна вам, вы спасли жизнь моей девочке…и мне.  Если вы согласитесь оставить мне свой парижский адрес, я иногда стала бы писать вам, у меня мало друзей, а защитника и совсем нет, - она замолчала, чувствуя неловкость и нервное напряжение, ей было трудно сказать что-либо еще.
    Норбер слабо улыбнулся и записал свой адрес на клочке бумаги.
- Отчего же вы боитесь спросить, кто я, вы имеете на это право. Я не преступник и стыдиться мне нечего. Норбер Мари Куаньяр, приехал сюда из Парижа. Отчего легко мог требовать помощи Клуба? И на это отвечу, я член Якобинского клуба Парижа и депутат Конвента…

    Она слушала  его молча, была всё еще бледна и бросала быстрые опасливые взгляды из под полуопущенных длинных ресниц. Он приписал эту реакцию нервному стрессу, искренне не предполагая никакой другой причины, и поэтому стал держать себя ещё более деликатно и мягко.

    Он решил отвлечь ее от страшных воспоминаний разговором:
- Где же ваш муж, гражданка Робер?
- Я вдова уже почти год, гражданин Куаньяр..
- Извините… Но родственники, братья или сестры у вас есть?
- Я здесь совсем одна. Впрочем, в Париже у меня старший брат с семьей, тётка и кузены.. Но ехать в такое время в Париж
- Что вы имеете в виду?  Там безопасно...  в сравнении с Нантом…
  Анриэтта Робер взглянула на него недоверчиво. 
- Верьте мне, я знаю, о чём говорю. Но еще раз простите мою бестактность, как вы оказались… в такой ситуации.. если не хотите, можете не отвечать...
- Меня хотел арестовать патруль, я с дочерью сумела скрыться.. Потом нас схватили эти…девочку забрали… со мной остался этот.. сказал своим людям, что мы.. чуть задержимся.. они всё поняли.. смеялись.. простите, я действительно, не хочу весь этот ужас вспоминать!, - она запнулась, на глазах показались слёзы.
- Простите меня… если сможете...я чёрствое бестактное чудовище и за это сам заслуживаю гильотины, - глухо прошептал Норбер и осторожно прижался губами к тонкой нервной руке, - я больше не коснусь этой темы,… но если вы не передумали писать мне, я обязательно отвечу на ваши письма.. сделаю всё, в чём смогу быть полезен для вас!

    Появление служанки, объявившей, что в столовой накрыт стол, слегка разрядило обстановку…
    Ей было плохо, она три раза заходила в комнату девочки, проверить, спит ли ребенок, она не хотела отпускать гостя от  себя, общение отвлекало мысли. Его присутствие давало ей чувство защищенности.

    Норбер не спал до рассвета. Он пытался осмыслить и переварить всё, что здесь увидел, но это никак не удавалось.
    Жестокости много, логики мало. За что именно её пытались арестовать? Зачем и на каком основании схватили её ребёнка и тех… других, которых он видел этой страшной ночью в пакгаузе?

    Почему здесь орудует эта фантастическая «рота Марата», прикрывшая кровавые расправы и произвол красными колпаками санкюлотов? Где Карье и его помощники Фуке и Ламберти их всех нашли? Кому пришло в голову  назвать этот карательный отряд именем Друга Народа? Надо же..

.      Что же ожидало несчастную гражданку Робер, не появись он так вовремя?! Изнасилование, беспредметный арест и казнь, скорее всего без суда?!
    Он затруднился бы теперь определиться в своем отношении к Карье. Вначале оно было терпимым, даже относительно позитивным. Суровый, прямолинейный человек, несколько фанатичный, не страшно. Главное, ничего общего с Тальеном, Баррасом или Ровером.
    Но сейчас... К тому же, в личном общении он показался Куаньяру человеком с явным отклонением, уже очень странными были некоторые его реакции.  Нервное возбуждение не давало заснуть.
    Скоро, совсем скоро обо всём узнает в подробностях сначала Неподкупный, потом и весь Комитет, возможно даже, мы выпишем путёвку любезному Карье до площади Революции, в один конец!  И после этого еще мило удивляются, для чего же нужны чистки в наших рядах?

    При прощании Анриэтта Робер неожиданно обняла за шею растерявшегося Норбера и крепко поцеловала в губы:
- Прощайте! Я никогда не забуду вас и того, что вы сделали для меня и моей девочки…Может мы еще встретимся в скором времени.. в Париже!
    В своей комнате Норбер появился только рано утром и для себя уже решил, что завтра же они с Жюльеном допишут донесения и вернутся в Париж, здесь они видели уже всё… всё то, о чём потом отчаянно и напрасно захочется забыть…

  Карье в памяти Жюльена, эмиссара Робеспьера, остался слишком нервным, даже слегка неадекватным человеком, чья крайняя жестокость возможно и объясняется именно этой неадекватностью, он был словно перевозбужден той огромной властью, которая неожиданно свалилась на него. 
  Почти недоступный для рядовых посетителей, он постоянно и много пил, отвечая угрозой на каждую просьбу о помиловании кого-либо, иногда он принимал молодых женщин, дочерей, невест и жён арестованных... но и эти унизительные для несчастных интимные визиты не спасали от трибунала и эшафота их отцов, женихов и мужей.

  Возомнивший себя неприкасаемым восточным царьком, ультра- радикал Карье позволял себе кричать на своих местных коллег.
    Иногда, встречая противодействие и несогласие в чем либо, в припадке бешенства он даже угрожал им, хватаясь за саблю, этого не избежал даже сам Жюльен, а затем рискнул напасть  на местных патриотов из Клуба, что было явлением чрезмерным даже для этого сурового времени.
  Дело было в том, что 132 человека, притом  республиканцы,  не из «умеренных», чистейшие якобинцы, выразили открытый протест против варварского произвола...
    Скованных попарно их этапом отправили в Париж.  Содержали их  отвратительно,  почти как африканских невольников, так что несколько человек умерло в пути. Они измучены дорогой, истерзаны душой  и только проходя под конвоем  по улицам очередного города, через силу еще могут кричать: «Да здравствует Республика!», за которую они теперь умирают в каком-то ужасном, непонятном кошмаре по вине