Якобинец

взгляни на всё глазами других сословий и поймешь, что они в ее сохранении не заинтересованы, а их 9/10 населения, она ничего им не дает и не гарантирует, кроме роли бесправной «черни» и это тоже правда.
    Я конституционный роялист, однако, сознаю по размышлении, что самодержавие в духе «короля-солнца» живой пережиток средневековья, но после 10 августа понял и еще кое-что, что и мы, фельяны также проиграли. Большинство сделало выбор в пользу Республики.
    Кто-то из наших скажет, что «победил сброд, чернь, хамы»! Всё это эмоции, но разве 9 французов из 10 «сброд»? Или мы сами не французы?
    Я не принимаю сердцем их «новые идеи» и принципы, мне органически чужды демократия и республика, но рукоплескать жестоким расправам, чьим-либо казням и пыткам, встречать с цветами интервентов не стану! Я не принимаю всем сердцем их «народную Республику», но и не собираюсь делать вид, что на календаре вечер 13 июля  89 года и Бастилия еще стоит… Нельзя быть героем, сражаясь против Отечества…Вот так всё непросто, неоднозначно.
  - Значит, ты из тех, кто считает, что для нас допустимо и нужно сотрудничать с якобинцами во имя мира?
      Розели вздрогнул, прямой вопрос сестры застал эту честную душу врасплох:
- Не знаю, может быть. Как и они, мы не всегда прямодушны, на многое сознательно закрываем глаза.
    Наши эмигранты слёзно клянут жестокость революционеров, а чего хотят они сами? Согласия и примирения? Отнюдь нет.
    Мечта эмигрантов  «белый» террор,  казней, а не мира,  мести и крови хотят они и якобинцы отлично сознают, что ждет их в случае поражения, согласись, это сознание немало ожесточает.
    А вместе с нашими защитниками самодержавия вернётся всё, все пережитки средних веков, всё, что исчезло вместе с разрушением Бастилии, в том числе дичайшее бесправие нации, средневековые пытки и казни. Сознаешь, что такое колесование и четвертование, к примеру?
  Так наши эмигранты по возвращении намерены казнить членов Комитета и депутатов Конвента, голосовавших за казнь короля…казнить  так, как поступали с цареубийцами еще век... полвека назад...
Вариант первый. Человек распластан на огромном колесе в позе морской звезды. Палач ломом перебивает ему все основные суставы и позвоночник. Растягивают тело так, чтобы сломанная спина еще и выгнулась дугой. В этом положении жертву оставляют умирать на долгие страшные часы.
  Вариант второй. Живому человеку обрубают руки и ноги, причем медленно, делая паузы, затем вспарывают живот, выдергивают кишки  и лишь в самый последний момент отсекают голову .. Ад на Земле... мученик может поседеть за минуты...
  Видимо, я не умею так люто ненавидеть, чтобы быть равнодушным, тем более испытывать удовлетворение при виде невыносимых мук человека, каких бы политических убеждений он не был, к какому бы сословию не принадлежал…
  Я склонен надеяться, впрочем, что вся эта средневековая дикость не более чем, способ морального давления на якобинцев...
      Смертельно побледнев, Мария вскочила:
- Замолчи, Арман, перестань, я не хочу всего этого слышать...
      Розели кивнул:
-  Да, это ужасно. Но когда-то наш высший свет съезжался на такие зрелища, как в театр, приезжали и дамы, гордящиеся своими тонкими чувствительными душами, обмахиваясь веерами, улыбаясь и кокетничая с кавалерами, они час за часом следили за пытками, обмениваясь впечатлениями.  Для меня лично, женщина с натурой палача еще гнуснее, чем мужчина с аналогичными наклонностями...
      Но разве эти люди, которых мы сейчас крестим «зверской толпой» видели когда-либо добро и гуманное к себе отношение?
    А чего стоит старое дореволюционное законодательство, в изобилии применявшее смертную казнь и приучившее народ к этим жестоким зрелищам? Казнь за убийство кролика на помещичьей земле? Казнь за воровство голодным подростком буханки хлеба? Право первой ночи? Безнаказанные изнасилования крестьянок и служанок?
    И никто не вспоминал о гуманности и христианских чувствах до тех самых пор, пока не прорвалась копившаяся веками плотина ненависти и невысказанных обид.. 
    А теперь нас возмущает  гильотина, и мы кричим об «ужасах революции»..  А может всё это не «ужасы», а Судный день и кара Господня? Тебе никогда так не казалось?..
        И помолчав, добавил:
-  Знаешь, я считаю так, самый честный роялист, это небогатый дворянин,  далёкий от роскоши Двора, он сражается и погибает за принцип, а высшая придворная аристократия не желает драться, и первой эмигрирует, бессильно проклинает якобинцев и на солидном расстоянии от Франции грозит им жестокими карами, находясь в безопасности в Лондоне, Берлине или в Петербурге. Эти станут убивать не столько за поруганные идеалы, сколько в диком озлоблении за потерянную роскошь и власть. А так, им неплохо и за границей, они выклянчивают огромные субсидии у русской императрицы, у императора Австрии, у английского короля и при этом изображают из себя мучеников, предоставляя сражаться и погибать другим…


                                                            Борьба с контрреволюцией

      Комиссары Конвента чаще всего направлялись в провинции парами. Лапьер был назначен в помощь комиссару Куаньяру и направлен в западный департамент Майенн.
    Вдвоём они решили оживить систему «патриотических взносов», превращенную вымогательством их предшественника Мэнье в банальные взятки от богатых людей города.
      Майенн западный городок на границе с Бретанью. Население примерно 17 тысяч человек. Здешний высший класс состоит не столько из дворянства, сколь из торговой буржуазии. Семейства Леклерков, Марэ, Берсэ, Дюшмэнов, Пишо, Арно.
      Хозяева ткацких мастерских, примерно 500 человек, использовали труд примерно 5 тысяч рабочих, живших в местном рабочем квартале Коконьер. Многие рабочие брали работу на дом, так как половину дня обрабатывали землю, являясь одновременно и рабочими и крестьянами.
      Патриотические взносы, практикуемые в 1793 году это обязательные отчисления с самых богатых и обеспеченных горожан в пользу самых малоимущих, семей погибших солдат, определенный процент с доходов.
      Состоятельные люди не желали отправлять сыновей на фронт, в этом случае отчисление шло на нужды армии (закупку обмундирования, продовольствия и т.п.) и позволяло официально их сыновьям не служить.
      Но эти люди, наживаясь на трудностях военного времени сами не желали жертвовать ради общей победы ровно ничем, ни жизнями, ни деньгами.  Они норовили резко занизить сумму доходов и жаловались на разорение и произвол. Забывая, что упорствовать в отказе означает показать себя врагом Отечества, паразитом на его теле, а стало быть, контрреволюционером со всеми вытекающими последствиями…
          Однажды утром  один из таких людей, вальяжный и самоуверенный явился жаловаться  и возмущаться.  Характерно, что никто обычно не позволял себе небрежно-барских манер в обращении с делегатами революционного правительства.
      Его появление отвлекло Норбера и Лорана от чтения парижской газеты, где сообщалось подробности о суде  и казни «австриячки», бывшей королевы Франции Марии-Антуанетты.
      Гражданин Арно, одетый «с иголочки» мужчина лет пятидесяти с минуту разглядывал молодых комиссаров, словно мысленно меряясь силами, а затем, решительно вскинув крупную голову, приступил к изложению претензий. Четверть часа он убеждал парижан, что требуемая сумма абсурдна и он гораздо менее состоятелен, чем они думают.
-  По результатам финансовой проверки, - бесстрастным тоном отвечал Куаньяр, - вы один из самых богатых людей города и надеемся, не лишены чувства патриотизма?  Люди сражаются и погибают на фронтах, видимо только для того, чтобы такие как вы, сидели в тылу и делали деньги?! Ваш сын, вместо того, чтобы отправиться на передовую таскается по ресторанам со шлюхами и мы согласны терпеть это при одном условии, заплатите установленные для вас 300 тысяч ливров на нужды нашей армии и субсидии семьям погибших патриотов!- в почерневших глазах Куаньяра плескалась ледяная ярость.
      Арно также изменил тон, он был обозлён и не скрывал этого.
-  Я протестую!, - закричал он, - я буду жаловаться, это произвол! Нет у меня этих 300 тысяч, клянусь, нет!, -  вцепился в жабо. Его отчаяние выглядело таким искренним, что далеко не наивный Лапьер заметил вполголоса:
-  Чёрт! Может бедняга прав, и сумма ошибочно завышена?
      Куаньяр холодно улыбнулся:
-  Отнюдь нет. Такие комедии я уже видел не раз. Сейчас увидишь сам, как эта проблема решается.
        Вызвал охрану. Появление на пороге кабинета двух рослых вооруженных национальных гвардейцев обеспокоило гражданина Арно.
-  Вы не смеете, - растерянно и мрачно забормотал он, - я один из самых влиятельных людей в деловом мире Лаваля!
  Куаньяр не слушал его и делал указания сержанту:
-  Отвести на площадь и охранять. Помост еще не убрали?
- Никак нет, гражданин комиссар. Но гильотину увезли в Сен-Мар..там сейчас она нужнее..
-  Мне виднее, где она нужна! Отправьте за ней людей! А этот, - он резко вытянул руку в сторону Арно, трясущегося от ярости, - будет  стоять рядом с помостом под охраной до тех пор, пока не доставят дочку доктора Гильотена или пока не одумается.
    Норбер был зол, самоуверенность и высокомерие Арно выводили его из терпения.
Лапьер с легким удивлением наблюдал за этой сценой и растерянно улыбался. Арно кричал и бился в сильных руках гвардейцев:
-  Вы не можете,… вы не посмеете!!
-  Увести, - тон молодого комиссара был сух и резок. Когда дверь закрылась, с его смуглого лица сошла дежурная маска ледяного бесстрастия, он загадочно улыбнулся товарищу.
-  Он прав, ты не можешь его казнить вот так, без суда, - начал озабоченный Лапьер.
-  И не собираюсь, - Куаньяр беззаботно улыбался, - эти господа упрямы и высокомерны, но не самоубийцы. Скоро он передумает!
    Через два часа Лапьер подошел к окну. Начался сильный дождь. Люди разошлись по домам, на опустевшей площади не было никого, кроме злосчастного Арно около пустого помоста и его охраны.
    Еще через полчаса стук копыт, скрип колес и дикий крик заставили обоих подойти к открытому окну. Рядом с пустым помостом остановилась телега, на которой возвышалось нечто, покрытое темным брезентом.
    Арно,  растерявший разом всю самоуверенность и злобу, в ужасе закричал:
- Нет, нет, ради Бога, умоляю вас, остановитесь, я хочу видеть гражданина комиссара!
-  Вот и всё, - Норбер спокойно отошел от окна,- но должен заметить, такого дьявольского упрямства и наглости я не встречал давно! Другие господа коммерсанты станут умнее.
      Сел за стол и разложил  бумаги.
        Когда в кабинет ввели промокшего до нитки, дрожащего Арно он имел весьма жалкий вид и ничем не напоминал уверенного в своем влиянии и неприкосновенности «делового человека».
-  Распишитесь, вот здесь, - Норбер подал ему перо. Арно взял перо и поднял на него глаза, а во взгляде металось и билось: - Подавись и сдохни!
    Почувствовав подтекст, невозмутимый Куаньяр снизошел до замечания:
- Лоран, оформи всё как следует и выдай гражданину квитанцию.
    Когда за гражданином  Арно закрылась дверь, Лапьер не удержался:
-  Оригинальный метод. И что, такое бывает часто?