Медовый, аметистовый

«Вжик-вжик,
бум-бум, вжик-вжик, бум-бум», - доносилось из операционной.

«Может,
убежать? – думала Аня. – Убежать, пока не поздно».

Но зачем
тогда было сдавать кучу анализов, добиваясь квоты на операцию, а потом ещё
сдавать такую же кучу после того, как поставили на очередь? Чтобы сейчас одним
махом убить шанс обрести, наконец, нормальную жизнь – без боли? Родители,
конечно, узнав об этом, скажут: правильно сделала. Но разве этого хотела сама
девушка?

В памяти
живо всплывали картины прошлого. Вот ей одиннадцать лет. Папа строит дачный
домик. Аня ему помогает – берёт по кирпичику и несёт наверх, где отец,
намазывая раствором, кладёт их ровным слоем. Один из них неожиданно выпадает у
него из рук. Аня в тот момент внизу – как раз идёт к нему, чтобы принести следующий.
Она не успевает ничего понять, как кирпич с высоты второго этажа падает ей на
ногу. Девочка кричит от боли. Отец с лицом белым, как тот упавший кирпич,
мгновенно спускается вниз, что-то ей говорит. В его голосе – испуг и
одновременно радость, что Аню не зашибло насмерть. Шутка ли? Один шаг – и
кирпич упал бы ей не на ногу, а на голову. Именно об этом говорит мать, ругая
отца за неаккуратность, что чуть не привела к трагедии.

Потом Аня
месяц ходила в гипсе. Кости срослись неправильно. Иногда стопа болела так, что
впору было лезть на стенку и выть. Единственной возможностью это исправить была
операция в ортопедическом центре, но мать с отцом об этом и слышать не хотели:

«Ты что,
хочешь умереть на операционном столе? Как дедушка. Ты даже не представляешь,
как это опасно!».

Поэтому,
чтобы лишний раз не волновать близких людей, девушка добивалась квоты тайком от
них. Благо, сейчас, когда ей предстоит операция, они отдыхают на Кипре. Очень
удачно! Пока Аня решила им ничего не рассказывать. Вот прооперируют её, мать с
отцом приедут – тогда она и поставит их перед фактом.

Но как жаль,
что сейчас никого нет рядом – кто поддержал бы её, ободрил! В предоперационную
никого не пускают. Но Серёжи нет даже в коридоре.

«Не сердись,
Ань, но знаешь, как я ненавижу эти больницы!».

Значит, не
придёт её навестить.

Тем временем
дверь операционной открылась, и оттуда вышел врач, усатый мужчина средних лет в
белом халате. Аню на каталке завезли вовнутрь. Всё, обратной дороги нет, путь к
отступлению отрезан. Шприц угрожающе навис над девушкой.

- Минуточку!
– остановила Аня врача. – Хочу спросить: я точно не умру на операционном столе?
А то мой дедушка умер – сердце не выдержало наркоза.

- Может, у
Вашего дедушки сердце было слабое? У Вас же показатели в норме. К тому же,
операция будет под спинальным наркозом, а это меньше нагрузки, чем под общим.

Да, доктор
прав – с сердцем у деда всегда были проблемы.

«Да что же я
как идиотка? – разозлилась на себя девушка. – Устраиваю панику из-за надуманных
страхов. Стыдно! Что обо мне врач подумает?».

Доктор
оказался достаточно разговорчивым. Сделав укол, стал задавать девушке много
разных вопросов: где живёт? работает ли, учится?

- Да здесь
живу, в Смоленске.

- Просто
приезжают из других городов: из Брянска, из Калуги. Даже из Москвы есть.

- Из Москвы?
Да ладно! У них что, ортопедических центров нет?

- Видимо, не
нравятся им эти центры. Говорят, поборы там жуткие. А Вы, Анна, учитесь или
работаете?

- Работаю
дизайнером.

Наконец,
нога стала неметь. Тогда врач дал девушке маску:

- Дышите.

Лишь только
Аня приложила маску к лицу, как её стало клонить в сон. Она уже не видела, как
врач режет ей ногу, не слышала хруста ломающихся костей. Смутно помнила, как её
на каталке везли в палату. Потом наркоз стал отходить, и нога отозвалась адской
болью. Такой, что невозможно было терпеть. Сестра пришла, вкатила
обезболивающее. После этого Ане снова захотелось спать. Вечером принесли ужин,
предложили поесть, но девушке и этого не хотелось. Только утром, удалось,
наконец, прийти в себя.

 

Какая
всё-таки скука смертная – целый день лежать в больнице в одной палате с пожилой
соседкой, без возможности выйти погулять! В первый день Аня читала журналы,
разгадывала кроссворды, которые взяла с собой, когда ложилась. Но надолго ли
этого чтива хватит?

Соседка,
шестидесятилетняя Тамара Павловна, собеседницей была не слишком удачной.
Библиотекарша из Москвы, она не особенно интересовалась дамскими журнальчиками.
Зато охотно и с придыханием говорила о поэзии узников ГУЛАГа и хвасталась
перепиской с современными политзаключёнными – особенно с карельским историком,
против которого сфабриковали грязное дело в отместку за Сандармох. Что такое
ГУЛАГ и Сандармох, Аня слабо себе представляла.

Иногда скуку
скрашивали звонки и эсэмэски друзей, их редкие визиты. Безумно благодарна была
девушка друзьям, что не забывают о ней. Но Серёжа… Если бы он хоть раз пришёл,
обнял бы её, сказал бы, что любит! Но он не приходил. Даже звонил редко – чаще
Аня ему звонила. Но их разговоры, увы, были до обидного коротки. Серёжа часто
бывал сильно занят, обещал позвонить вечром. Но чаще всего позвонить забывал.

- Странный
какой-то твой молодой человек! – заметила как-то Тамара Павловна. – Если любит,
мог бы прийти проведать свою девушку.

- Но он
просто ненавидит больницы, - оправдывала его Аня.

Сама Тамару
Павловну навещал её тридцатилетний сын. Прежде она жила в Ярцеве, но кризис
девяносто восьмого вынудил её продать квартиру и перебраться в столицу. Благо,
её муж покойный был замечательным инженером – сумел в Москве устроиться. В
Суетово у неё осталась недостроенная дача. И вот сын Тамары Павловны
остановился там, ночуя в спальном мешке, как турист, безо всяких удобств.

Порой Ане
так хотелось, чтобы Серёжа тоже что-то сделал ради неё. Но парень, будучи
реалистом до мозга костей, считал подвиги и жертвы во имя любви романтическими
бреднями истеричных барышень.

«Мы же
взрослые люди, Анют», - говорил он.

И она
соглашалась.

Сегодня Ане
было особенно скучно. Даже с Тамарой Павловной не поговорить – её увезли на
операцию – удалять косточку на ноге. Спинальный наркоз ей делать нельзя –
что-то у неё там с позвоночником. Решили оперировать под общим. А значит, в
себя она придёт нескоро.

На тумбочке
у соседкиной кровати лежали стопкой откопированные листы. Это сын привёз ей из
московской библиотеки, чтобы она отправила их тому самому историку Юрьеву, или
как его там. Рядышком лежало и недописанное письмо к нему, начинающееся
словами: «Здравствуйте, благородный карельский волк!». Офигеть!

Впрочем,
читать чужие письма девушке не позволяло воспитание. Лучше ксерокопии стихов.

«Надеюсь,
Тамара Павловна простит, что взяла без спроса».

Первый стих
бросился ей в глаза фразой:

«Сильней
симфоний и стихов

Греметь мы
будем кандалами».

Ничего себе!
Позитивненько так!

Читать его
полностью Аня не стала – взяла другой лист, где заглавными буквами было
написано имя автора – Авенир Вадбольский.

«О дружб
испытанный закал!

О память
воскрешенных далей!

Я на Урале
высекал

Заветной
верности скрижали.

Хранил их,
прятал и любил,

Как над
сокровищами рыцарь

Дрожал я
скупо. Сколько сил

Я так
потратил! Сколько вытер

Стоячих
слез, плавучих дум!..

Но шайки
безразличных кедров

Листали в
иглах мягкий шум,

Когда читал
я речи Федра.

Глядел в
окно, когда в себя

Вбирал я
тишину досуга

Или бежал –
часы дробя

Мечтами, с
севера до юга.

Мне на
подушку падал луч,

Пьянящий
луч! Как блик намека,

Как витый
золоченый ключ

Из милых рук
– по воле рока.

Но я не
сетовал… привык;

Привык
мечтать под свисты ветра,

И полюбил
глухой язык!

И каждую
печать конверта.

О прелесть
вскрытого письма!

О взор,
разбуженный и жадный!

Неразделенной
скуки тьма

Уж не
мерещится громадной,

Уже не
кажется мне день

Мертворожденным
сиротою,

В мои глаза,
мне в душу, в лень –

Ты брызнул
влагой золотою

Помятым этим
вот письмом!

Оно еще мне
незнакомо…

Что в нем?
Там все! Улыбка, дом.

И тень,
упавшая от дома.

Неизреченные
клочки,

Немого
дружества скрижали,

О сказ
невидимой руки!

О память
воскрешенных далей!»

Уже лучше!
Всё-таки куда более оптимистично, чем про кандалы.

В других
стихах Вадбольского тоже не встречалось подобной жути. В одном была попытка до
кого-то достучаться, судя по всему, безуспешная:

«Обиды нет.
Ничто не даром.

Как
опрокинутая чаша

С вином,
разлитым по столу,

Слова мои в
глухом углу».

Другой был
про «родник случайной встречи на перекрёстке двух дорог».

Стихи
другого автора – Андрея Загряжского – Аня уже читала не отрываясь.

«Твой
профиль, нежный, гордый, четкий,

Царить
рожденный и блистать,

В тюрьме за
сдвоенной решеткой

Передо мной
возник опять.

В Твоей
улыбке боли тени,

Как тени туч
в лучах зари.

Усильем воли
дрожь коленей

Почти
бессилен я смирить.

Так близко
быть, - какая мука! –

И не
коснуться, не прильнуть,

И не обнять
в тоске друг друга,

В угрюмый
отрываясь путь!

Так близко
быть, - о самом нужном

Сказать
успеть едва-едва,

За ливнем
слов чужим и дружным

Едва
угадывать слова!

Так близко
быть, - вот-вот оставить

В былом
лучистый пламень глаз,

И жгучей
болью не расплавить

Решетки,
делящие нас!

Ты так
горда! – ни слез, ни пеней,

Ты вся
любовь, любовь и свет,

И только
тайной боли тени

Кладут у
глаз прощальный след!

Ты так светла!
– Двором тюремным

Несу с собой
Твои черты,

Как будто
пьян огнем напевным:

Ты – это я!
Я – это Ты!

Ты так
близка! Ни даль, ни время,

Ни смерти
синие края,

Нас не
расторгнут, не изменят,

Я – это Ты!
Ты – это я!»

Кто эта
женщина, и за что героя посадили в тюрьму, Аня не знала, но сколько любви было
в стихотворении, сколько боли из-за вынужденной разлуки! А как бережно и
трепетно хранил он платок от любимой в следующем стихотворении:

«А я,
порывшись в пряжках и ремнях,

Достал
платок, надушенный Тобою.

Прильнул к
нему, без мыслей, слез и слов,

С Тобой, в
Тебе счастливый, словно не был

Рабом
пространств, и каторжных годов,

И горьких
зорь, окрасивших полнеба».

 

На следующий
день, когда Тамара Павловна полностью пришла в себя после операции, Аня
призналась, что брала почитать стихи.

- И как
впечатления?

- Классные
поэты! Особенно Вадбольский и Загряжский. Красивый у них слог! А я раньше
реально не слышала о них.

-
Неудивительно. О Вадбольском, например, вообще мало кто слышал. Его фактически
в лагерную пыль превратили.

- За что?

- Видимо, за
то, что князем был.

Подробности,
которые затем рассказала Тамара Павловна, шокировали девушку. Родился-то
Вадбольский действительно в княжеской семье, закончил пажеский корпус. Был бы
офицером в царской армии, но тут случилась революция. В белую армию его не
взяли по состоянию здоровья – у него был туберкулёз. А вот в красной служил.
Однако это не спасло Вадбольского от ареста по обвинению в контрреволюционных
разговорах. Сначала его отправили на Соловки, потом сослали в Берёзово. Там он
страшно бедствовал и вдобавок нуждался в медицинской помощи. Мать его по
какой-то причине отказалась не то что помогать родному сыну, но даже говорить о
нём. То ли он был ей с самого начала не нужен, то ли боялась, что это дело
отразится на её дочери –