НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ИЗ ЖИЗНИ В ОКТЯБРЕ 1917 ГОДА ПЕТРОГРАДСКОГО ЖКХ...

делать будем? Жилкомхозовцы из «Времянки» натуральным рэкетом занимаются.
      В.И.:  Пойдем,  выйдем, а то здесь поговорить не дадут.
                               (они выходят из здания Смольного и сворачивают за угол)
      В.И.:  Я тут письмо товарищу Сергею подготовил для публикации.  «Как нам реорганизовать Крабжилк». Рабоче-крестьянский жилкомхоз. Нет! Нужны реформы! Нужны! Нужны! Нужны! Вот взять хотя бы ЖКХ. Они же их проводят… Я об этом и пишу.
       Коба:  Да, ты прав. Только новыми реформами можно поднять старые и очередные реформы. Да, ты прав. Очч-чень грамотное, и, самое главное, очч-чень своевременное решение. Но, Ильич, возникает вопрос – а поймет ли нас народ? А пойдет ли за нами?
        В.И.:  Да, Коба, и ты прав. Промахнуться в этом вопросе нельзя.
        Коба:  Правильно, товарищ  Владимир Ильич. Только промахнувшись, ты начинаешь понимать – как ты попал!
        В.И.:  Может,  дадим Зимнему кипятку? А то потом не отмоемся. Сашка и его «Времянка», как назло все спецмашины на фронты отправили – дерьмо из окопов откачивать. Война-то – до победного конца!  Не хочу обидеть Александра Федоровича, но он не вписывается в рамки нашей революции. ЖКХ ему не по душе. Он так любит комфорт, что не может слушать, как простые рядовые революционеры митингуют о перспективах жилищно-коммунальных услуг – вытирать ноги перед входом в подъезд или не вытирать, производить уборку в подъездах или не производить.  Хотя надо заметить, что комфорт  есть понятие относительное и субъективное. Диогену, например, нравилась бочка.    
          Коба: Ты что? Офонарел? Аристократизм свой спрячь! Ветер у тебя, Володя, в голове гуляет. А в этом месте он попутным не бывает. Ты не Диоген, а революция – не бочка. Идею на бабу променять хочешь? Вспомни Стеньку Разина. Чем все для него закончилось? Голову «потерял», понимаешь. А что Казанские пацаны скажут? Как-никак, а образование ты где получал? (отвернулся и тихим шепотом) За что и выперли…
         В.И.:  Но делать ведь что-то надо. Верхи уже не могут, а низы еще терпят, но уже тоже терпежу нету.                                                                                                                                        
           Коба:  А ты пошли в «Зимний»  бригаду Антона Овсеенко из «ЖКХ «РВС-Сервис» и,  этого, как ее?  Судебного пристава – Аврору Крейсер. Они их там всех успокоят, лет на 80, как минимум.
           Они подходят к центральному входу, возле которого строится отряд моряков.
         В.И. обращается к ним: Товарищи! Вы идете в город? Почту не захватите?
         Он в руке держит письмо к товарищу Сергею.
         Раздается хохот матросов: Может Вам еще телеграф, вокзалы, банки и мосты захватить?
         В.И. машет рукой, убирает письмо в карман. Над отрядом матросов разворачиваются транспаранты: «Вперед! Заре на встречу!», «Полундра или смерть!», «У нас не забалуешь!»
        В.И. и Коба  продолжают ходить вокруг Смольного, не замечая, что за ними, с метлой ходит дворник. Он слегка под хмельком.
          Дворник:  Ходют тут и ходют. Работа, это, у  их такая. Вопрос, это, они, понимашь, решають – что, мол, делать? Тудыть его в качель. Что-что? Что делать, понимашь, что делать? Похмеляться!
А ну, отойди, а то замету! Не вишь, чавэк работает.        
     В.И.:  Вот он, домовитый человек! Гегемон! Ничего его не волнует – ни революция, ни перестройка, ни дождь, ни холод…  Воды нет – живет! Тепла нет – живет! Кушать нет – живет! Без зарплаты, а работает! Верю я, Коба, его время еще придет. Жилкомхоз, Кобочка, как бы его не реформировали, акционировали, реконструировали, разгоняли и снова собирали, полировали и ласкали – был, есть и будет есть деньги народа, и останется, и будет продолжаться, как и сама жизнь…  Ну, во всяком случае, до второго потопа.                
     Коба: Я согласен. Но хочу добавить – если наш ЖИЛКОМХОЗ через «окно» да в Европу, то тогда Россия и Евросоюз, ой, оговорился, конечно,  Антанта,  станут неразделимы, как русская икра и русская водка.  Но порой, мне становится страшно, когда люди говорят, что мы – знамени-тости и вожди. Потому, что мне кажется, что через пару недель нас забудут.  Так что ты прав - дадим «Зимнему» кипятка…   (взмахивает сжатой в кулак рукой) Что б ни забыли!
               

                 Часы показывают время - 21 час 40 минут 25 октября 1917 года.
                  Над Невой раздается грохот орудийного выстрела.
                  Это «Зимнему» дали кипяточка.
                  В ночном небе Петрограда засияло новое время.
                                             
                                                              ЭПИЛОГ:
                 По парку продолжают прогуливаться историк и его оппонент.
     Историк:  Я, пожалуй, с  Вами, молодой человек, соглашусь. Все произошло так быстро, что люди до сих пор пытаются хоть в чем-то, в этом ЖКХ,  разобраться.
     Оппонент:  Да здесь дело не только в жилкомхозе. Ведь наш народ хоть что-то  нужное для себя получил после этих дней, которые, как написал господин Джон Рид, «потрясли весь мир».
Возможно, лишь смущенному подростку может показаться, его так в школе учат, что первые двадцать лет двадцатого века – начало и конец всего. Расцвет, одна война, опять расцвет страны,      снова война….  Как ни странно, но это двадцатилетие закончилось в октябре 1917 года. Часы начали отсчитывать новое время,  и у всех появилось отчетливое ощущение, что продолжение следует.
     Историк: Правильно, шер ами! Но хочу заметить - Начало первого десятилетия двадцатого века так резко отличается от его окончания, что кажется, будто во второй его половине все переверну-лось. Начавшись как-то иронично, на то оно и начало, оно закончилось очень искренне – брат пошел на брата… (листает Библию)  Ну, и так далее по тексту… (задумывается)  
Да, продолжение… ( трет мочку уха)  Мы 80 лет приходили в себя, а потом отдали, как вы, молодой человек выразились, «нужное для себя», я бы сказал, нужные для себя завоевания, бывшим комсомольским и партийным работникам, и кооператорам, которые все это начали продавать каким-то американцам…                                                                    
     Они, споря,  уходят.
     Под кустом сирени проснулся  бомж в кожаных джинсах. Он долго протирает глаза и оглядывается по сторонам. Он провожает взглядом  удаляющихся от него  историка и его оппонента. Он поднимается с травы и чешет голову. Он направляется к ближайшему пивному ларьку: Дайка бутылочку «Жигулевского», а то похмелье из головы не вылезает.
     Он открывает бутылку. Делает большой глоток. Вытирает ладонью рот и отходит за угол ларька. Здесь он останавливается в удивлении. Он видит пьющих пиво историка и его оппонента.
      Бомж: О, рад видеть любителей пива. Что? Не получается разобраться с ЖКХ?  Знаете? От Вас мне кричать хочется!
      Историк: Не понял, это Вы к чему – кричать? Видите, мы пиво пьем, а Вы – «кричать хочется»…
      Бомж: Конечно,  хочется.  ЖКХ они разбирают, в историю лезут. Проблема ЖКХ не решится никогда – пока у человека есть деньги, его унитаз будет постоянно ломаться, а краны течь.  
 Купите мне еще пивка.
                                             
        Оппонент: Что кризис жанра? Денег остался последний мешок, да,  и тот начатый? Зарабатывай, а не спи под кустом.
        БОМЖ: Зарабатывать деньги?  Я без понятия - сколько я зарабатываю.  Бывает,  спрашиваю у себя, иногда – нет. Не знаю, на что я их трачу, - они просто утекают через дыры в карманах.  (Он выворачивает карманы и через дырку показывает фигу) Так и в ЖКХ – все течет. И говно, и вода, и деньжата…
       Вся троица подходит опять к ларечному окошку и покупает еще пива.
       Бомж: У меня есть мечта, ребята, что когда-нибудь четверо моих детей (я хочу четверых) будут жить в стране, где вода и говно будут течь куда надо, а в карманах жителей этой страны не будет дыр. И в них будут бряцать и шуршать не какие-то там доллары, а русские рубли.  Сегодня у меня есть мечта. Вот ее я и вижу в своих снах под кустом сирени. И нечего на меня глазеть.
        Оппонент: А я и не глазею. Ишь,  ты, топ-модель. Я думаю, смотря на тебя.  Может,  ты меня вдохновляешь на решение проблемы неудач жилкомхоза.
        Историк (делает глоток из бутылки):  Уважаемый! Зарубите себе, где хотите – на носу, на руке и т.п., что там, где кончается полоса неудач, начинается территория кладбища. И, вообще, послушайте, господа. В конце концов, все эти разговоры о нашем несчастном жилкомхозе напоминают мне сюжет некогда популярной песни, которая называлась «Вожак стаи».
        Бомж и оппонент хором: В нашей  стране не было таких песен.
        Бомж: Я помню,  пели – Любовь, Комсомол и Весна. Или – Рельсы БАМа уходят в тайгу…
А тут «Вожак стаи». Что за песня? Почему не знаю?
        Оппонент: Да-да, учитель, что это за песня? Это не типа – Оле! Оле! Оле! Оле! «Зенит» - Чемпион!
         Историк: Даже близко нет (он икает и делает еще глоток пива).  Песня моей молодости. Ее пели три очаровательные девицы, которые называли себя  странным именем «Шангри-Ла».  Я до сих пор не могу понять, что это обозначает или значит. А сюжет этой песни, ей Богу, напоминает дорогу, по которой шествует, качаясь от пьянства, ЖКХ. Короче – девушка знакомится с юношей – родители не довольны – юноша погибает, разбившись на мотоцикле.  Где-то вот такой сюжет. Все, как у нас. Народ выбирает управляющую компанию, администрация недовольна, компания банкротится. Ха!
       Они пожимают друг другу руки и расходятся в разные стороны.
       Бомж: Хорошие ребята. Сны пытаются разгадывать. Понятливые. Не могут понять только одного, что  сны не приходят и уходят, они начинаются и заканчиваются.  Даже летаргические.  А уже сама жизнь эти сны разгадывает.

        Часы показывают 12.00. Над Невой и городом-красавцем раздается гром выстрела.
       Историк оппоненту:  Хорошо, что не «Аврора».
       Отойдя на некоторое расстояние, историк останавливается, оборачивается и окликает своего оппонента:
        - Простите меня, дружище! Отвлеку Вас на еще несколько секунд. Хочу Вас предупредить.
       Оппонент останавливается:
         - Это еще зачем? И от чего?
        Историк: От простой ошибки, которую мы часто совершаем, сами этого не замечая. Запомните, друг мой, в историю трудно войти, но …  зато легко вляпаться!  



        Занавес.