Железные пуговицы

    Жил-был солдат. Да-да, самый обыкновенный и ничем не примечательный, безумно храбрый и нераздумчиво смелый, как ему и полагается, солдат. Были у солдата: острая, всегда отточенная сабля, длинное ружьё, высокий кивер и безупречно чистый, с двумя рядами блестящих металлических пуговиц мундир. Конечно, в придачу у солдата было много чего ещё из примечательно достойного к упоминанию: и чёрные как смоль усы, и курительная трубка, и скрипящие, высокие до колен сапоги, и кожаный ранец, и щеголеватые, приятно красного цвета, солдатские подтяжки,— одним словом, всё то, что положено иметь бравому солдату. И жил солдат, не зная беды — котелок его на обед всегда был полон дымящейся кашей, бархатный кисет всегда был набит крепким, отборно пахнувшим табаком, в карманах же его безупречно чистого мундира всегда водилась кое-какая мелочь медью, а иногда даже что и серебром. Что тут скажешь: живи — не тужи, веселись от души. Но, несмотря на то, что всё у солдата было, он имел одно заветнейшее мечтание: ему страсть как надоело каждый день до блеска чистить старые железные пуговицы своего мундира и поэтому он очень желал бы иметь вместо железных — два ряда ярко медных, ещё лучше светло серебряных и уж совсем несбыточное — два ряда новых, всегда блестящих, больших золотых пуговиц.


    Часто нашего служивого ставили в караул у королевского дворца. Летнее солнце жарило ли тогда высокий кивер солдата, дул ли пронизывающе холодный осенний ветер, хлопья ли снега засыпали нашего часового, — он стойко переносил все тяготы, бодро покручивая чёрный ус да выше поднимая гладко выбритый подбородок (так солдат поступал, если рядом проходил кто-нибудь важный из особо важного начальственного круга, обыкновенно же, при первых признаках непогоды, солдат прятался в охранную будку). Но когда в высоком окне дворца появлялось миленькое, беленькое (белее молока) личико тамошней принцессы, когда на себе солдат ловил случайный взгляд её чудесных, изысканно благовоспитанных глазок, когда он видел принцессу, похожую на невинного ангелочка, гулявшую по диковинным аллеям и запутанным тропинкам дворцового сада, солдат отчего-то густо краснел, опускал грозные свои брови и, неизъясненно чем-то смущённый, будто прикованный к одному месту, не спешил уже столь быстро прятаться в уютной, выкрашенной в белые и чёрные полоски, охранной будке часового.


    Однажды вечером во дворце был бал. Великолепнее да чудеснее того бала трудно себе что-либо и представить. Высокие окна были ярко освещены сиянием тысяч свечей, из широко открытых дверей дворцовой залы на улицу доносилась прекраснейшая музыка, чудно разукрашенные кареты, одна за другой, непрерывным потоком подъезжали ко дворцу, степенные швейцары в ярко батистовых ливреях почтительно открывали дверцы, галантные кавалеры и со вкусом разодетые дамы в высоких париках изящно, с церемониальным достоинством входили во дворцовые покои... Солдат же стоял на посту, бодро покручивая иссиня-чёрные усы да всякий раз молодцевато беря на караул проезжавшим генералам и принцам.


    И вот, после того как все приглашённые дамы, принцы, кронпринцы, генералы и изящные кавалеры вовсю уже веселились во дворцовых покоях, к солдату подошла согнутая в дугу, с грязной котомкой за спиной, горбатая старуха. То была ведьма. У неё были длинные-предлинные, распущенные седые волосы в колтунах, которые волочились по самой земле, и злые-презлые, красные гноящиеся глаза. Ей страсть как хотелось по какой-то своей, неведомой ведьмовской надобности попасть на бал.
— Пропусти меня, служивый,— охриплым, низким голосом попросила старуха.
—Что ты там будешь делать, старая? Посмотри, тут собрались самые важные люди королевства, тебе ли водить с ними дружбу?— насмешливо поглядывая на грязный и обветшало изодранный наряд старушенции, заметил солдат.
— Я лишь хочу,— вкрадчиво прошипела ведьма,— сделать принцессе подарок.
— Ведьм не велено пускать,— простовато улыбнувшись, ответил старухе солдат (он вовсе и не знал, что пред ним ведьма — обычно солдат от нечего делать любил почесать языком).
— Ты догадливый, солдатик,— криво усмехнулась колдунья,— хорошо, я отблагодарю тебя: я исполню твоё самое заветное желание, будешь ты иметь два ряда красных медных пуговиц; скорее же пропускай меня.
— Беда не велика, — подумал солдат, — какой вред от старухи?
Кроме того, мысль о медных пуговицах очень понравилась солдату — и он пропустил ведьму во дворец.
    На следующее утро солдат с удовольствием увидел на своём мундире аккуратно пришитыми два ряда красных медных пуговиц. Во дворце же ничего не изменилось — только любимая роза принцессы начала блекнуть да вянуть.


    И вновь во дворце давали бал. Вечером вновь ко дворцу съезжались пышно разукрашенные кареты, далеко и торжественно звучала прекрасная музыка, галантные кавалеры, со вкусом разодетые дамы в высоких париках и шитых золотом платьях, принцы да генералы неторопливо и с достоинством проходили в дворцовую залу, бал гремел и ярко блестел светом тысяч фонарей, канделябров и подсвечников. Солдату вновь довелось стоять на посту. И вновь, после того как все гости собрались, к солдату подошла ведьма с просьбой пропустить её во дворец (надо бы, однако, заметить, что горб у ведьмы стал теперь гораздо менее заметен, морщины на её безобразно старческом обличье чудесным образом разгладились и вообще старушенция выглядела намного моложавее против прежнего). За то, что часовой пропустит её, ведьма обещала обратить медные пуговицы солдатского мундира в привлекательные пуговицы неподдельно серебряного образца. Недолго думая, солдат согласился.
    После того ничего не изменилось во дворце, лишь любимый сладкоголосый соловей принцессы, развлекавший её во дворцовом саду своими завораживающе расчудесными трелями, охрип и не мог уже поутру, как прежде, разбудить принцессу от лёгкой неги дрёмы и предрассветного сновиденья. На мундире же нерадивого солдата красовались два ряда новеньких серебряных пуговиц.


    И на третий день продолжался бал. На улицу доносилась чудно печальная музыка вальса, грохоча по булыжной мостовой, ко дворцу безостановочно подъезжали бесподобно разукрашенные кареты, богато разодетая череда принцев, генералов, дам и кавалеров с неспешным достоинством реверанса и поклона входила во дворцовые покои, вечернее небо беспрерывно озарялось яркими вспышками разноцветных фейерверков, бал кипел и кружился, замирал и оживлялся с новой силой...
    И вновь наш солдат стоял на посту. И вновь к нему пришла колдунья с прежней просьбой, только теперь она обещала заменить оригинально серебряные пуговицы мундира на два ряда неподражаемо блестящих, больших золотых пуговиц (на диво, ведьма выглядела гораздо помолодевшей и горб на её спине исчез бесследно). И в этот раз, соблазнившись обещанным, солдат пропустил колдунью.


    На следующее утро на мундире солдата красовалось два ряда намертво пришитых, больших золотых пуговиц. Во дворце же поднялся нешуточный переполох: непостижимым образом принцесса запрокинула шейку, заложила ручки за спину и... и превратилась... превратилась в прехорошенькую, беленькую (белее молока), несчастную уточку. На шее уточки-принцессы красовалось её бриллиантовое колье, на утиной головке - маленькая золотая корона. Но нужно согласиться, уточка очень отличалась от прежней, похожей на ангелочка, принцессы. Кроме того, будто от горя, уточка-принцесса потеряла дар голоса, даже тихое утиное кря от неё нельзя было услышать. Целыми днями грустная уточка одиноко бродила по диковинным аллеям и запутанным тропинкам дворцового сада. По вечерам во дворце уже не гремели балы — все принцы, галантные кавалеры, со вкусом разодетые дамы в высоких париках да важные, степенно важные генералы перестали наведываться в гости к принцессе, все отвернулись и позабыли о ней.
    И чего только не перепробовали дворцовые знахари в остроконечных колпаках, королевские лекари в широкополых мантиях да вездесущие аптекари в черепашьих очках для излечения несчастной принцессы. Наконец и знахари, и лекари, и аптекари, со знанием дела пошептавшись да посовещавшись меж собой, махнули рукою да и пришли к заключению, что принцесса страдает от неведомого недуга, которым до того ещё никто не болел, и что, к величайшему их сожалению, имя этого недуга науке пока что не известно (это было самое мудрое, бесценное и необходимо важное заключение, которое они вообще могли только сделать во имя расчудесно выхваляемой ими лекарской науки и для излечения несчастной уточки-принцессы в частности).
    Никто не догадался о причинах несчастия, случившегося с принцессой; грустная же уточка и дальше одиноко бродила по диковинным аллеям и запутанным тропинкам. И вот однажды, когда солдат, блистая большими золотыми пуговицами, стоял на часах у чёрно-белой своей будки, к нему приблизилась принцесса-уточка: "Всему виной ведьма, только ты можешь меня спасти",— промолвила уточка и тихо побрела прочь.


    Что делать и чем помочь? Солдат поплотнее набил табаком свой бархатный кисет, отточил ещё раз и без того острую свою саблю, напялил кивер да и пошёл искать колдунью. Долго ли, коротко ли — но обошёл солдат почти всё королевство, а старухи так и не нашёл. И лишь на краю тамошнего королевства остался ещё глухой и заброшенный, старый дремучий лес (о нём ходила дурная слава и туда давно никто не наведывался). Как раз под вечер добрался солдат до этого леса. Уже смеркалось, но солдату не хотелось откладывать дела в долгий ящик и решил он идти по едва приметной тропинке в самую чащобную глушь. И чем дальше шёл солдат по тропинке, тем лес становился темнее и темнее, тем гуще вековые деревья сплошной стеной обступали тропинку, тем крепче ветви этих деревьев, будто цепкие когти ужасных, выросших из земли зелёных чудовищ, цеплялись за безупречно чистый, с двумя рядами больших золотых пуговиц мундир солдата, мешая ему двигаться вперёд. В дебрях не раздавалось ни звука — птицы не залетали в такую глушь, даже крик филина, любителя нежити, не было слышно здесь, даже звук собственных шагов не слышал солдат. Тропинка почти исчезла перед ним...
    Выхватил тогда нераздумчиво храбрый солдат острую свою саблю — деревья разом расступились, и солдат вышел на открытое место. Однако же места более гадкого и отвратительного трудно себе и вообразить: сплошь, куда ни глянь, очам предстояла зловонная болотная топь, внутри которой что-то глухо клокотало и булькало. Сизый туман обволакивал пустошь; повсюду были поросшие мхом кочки, среди которых выглядывали покосившиеся в ту или другую сторону старые, почерневшие кресты. На крестах шевелящимися гроздьями висели препротивные летучие мыши, под некоторыми же из этих крестов, ворча и мерзко бранясь между собою за обглоданную кость, бултыхались в болотной жиже злобные, красногубые карлики. В самом конце дикой пустоши виднелась заросшая крапивой, сложенная из жаб и ужей хижина колдуньи — верх этой хижины украшал конский череп, на черепе, важно озирая окрестности, сидел чёрный петух. Узенькая, выложенная костями да ежиными иголками дорожка вела