Мы из сто семидесятой! Повесть. Глава 8

                                                             


                                                                ИЗ ДНЕВНИКА ШКОЛЬНИКА БРУСНИКИНА


    Мой папа - милиционер. У него есть друг - дядя Вася, тоже милиционер. Познакомились они на курсах по усовершенствованию милиционеров.
    У папиного товарища, милиционера, есть жена-подруга, тетя Валя. Она отлично готовит. Мама тети Вали живет в настоящей Тмутаракане, в станице на Таманском полуострове. Рядом море. Правда, мелкое. Но все равно, море - это всегда здорово.
    Приезжают летом в Тамань археологи - раскапывать античный город. Вот к ним-то, уже не один год, тетя Валя устраивается поваром на летний сезон.
    А меня на летний сезон родители устроили к тете Вале. И я, вместе с ее сыном - Андрюшкой, моим ровесником, дневали и ночевали у археологов. Мы работали с ними наравне. Только вот зарплату нам почему-то не платили.
    Поначалу археологов было немного: руководитель экспедиции - кандидат, Миловидный Леонид Евгеньевич, и его помощники - двое студентов старших курсов исторического университета, да несколько рабочих.
    - А во что он кандидат, - спросил я у тети Вали, - в мастера спорта?
    - В доктора, - ответила она.
    - Не люблю докторов, - сказал я. - Особенно зубных.
    - Леонид Евгеньевич - кандидат в исторические доктора.
    - Да! - удивился я. - А разве такие бывают?
    - Еще какие бывают!
    - А студенты, куда они кандидиаты?
    - Кто в безработные, кто в армию, кто куда... Кроме студентов есть еще и студентки.
    - А они куда кандидаты?
    - В жены.
    - Студентам?
    - Не обязательно. За профессора запросто могут выйти. Кстати, насчет студентов, - тут тетя Валя поежилась. - Скоро еще подъедут, с младших курсов. Праздник устроят.
    - Какой?
    - То ли сатурналии, то ли ювеналии, то ли вакханалии... Весело будет. Писистратовки много выпьют, песни петь зачнут, плясать, дурачиться.
    - А что это за писистратовка?
    - Да вино красное. В честь каког-то древнего грека придуманное.
    Можно смело сказать, что мы с Андрюхой стали настоящими археологами. Видя, как мы стараемся, сам Леонид Евгеньевич Миловидный сказал, что из нас выйдет толк.
    - А кандидаты из нас выйдут? - спросил я.
    - Обязательно, - сказал настоящий кандидат. - Но для этого надо много учиться и сделать какое-нибудь открытие.
    Ну, положим, учимся мы и так много, а открытие мы решили сделать с моим приятелем, не откладывая в долгий ящик.
    Но вот с помощниками кандидата, студентами Хомяковым и Кобылиным, отношения у меня как-то не заладились. И не заладились еще до начала раскопок, когда мы отправились в морскую прогулку на пароходе "Радуга 5". Вернее, на прогулку отправились мы с Андрюшкой, а студентов послали по делам в областной город.
    Тетя Валя загрузила нас бутербродами и попросила студентов присмотреть за нами. Те, хоть и с видимой неохотой, но согласились.
    Не успели мы подняться на борт, как к Хомякову и Кобылину, восторженно  гикая, подбежал разбитной рыжий матрос и радостно закричал, что их опять трое. Из чего я сделал вывод, что, по-видимому, они были знакомы и раньше.
    Рыжий быстро потащил студентов в пароходный буфет, и стал разливать в кружки красный напиток. Я сразу догадался, что это писистратовка.
    Мы с Андрюхой с удовольствием съели несколько пирожков и бутербродов, а потом стали гонять мяч по слегка покачивающейся палубе.
    Наигравшись, мы опять принялись за еду. Не знаю, как у кого, но у меня морской воздух вызывает зверский аппетит. Многие же пассажиры, напротив, заметно маялись. Попеременно, то один, то другой, подбегали к бортовым поручням и с оханьем и свирепыми криками начинали усердно кормить рыб тем, чем их самих только что накормили в буфете.
    - Что, в буфете плохо кормят? - стал я их расспрашивать. Многие отворачивались, слабо отмахиваясь руками, а по глазам других я понял, что они мечтают отпрвавить меня за борт, вслед за своими харчами, и поспешил уйти. А казались такими милыми людьми.
    "Как там наши студенты?" - пронеслось у меня в голове.
    И не успел я о них подумать, как на палубе появился рыжий матрос, а за ним - полуживые, еле стоящие на ногах, Хомяков и Кобылин.
    - Укатали сивок крутые горки! - весело гаркнул рыжий, повернулся, и быстро исчез в недрах парохода.
    Я предложил обессиленному Хомякову бутерброд с салом. Студент уставился в меня мутным глазом (другой совсем не открывался), сказал нехорошие слова, и пожелал, чтобы я скрылся навеки в морской пучине.
    Ну, не хочет, как хочет. И предложил бутерброд Кобылину. А когда тот ненавистно на меня посмотрел, я сказал, что есть еще два - с колбасой и ветчиной, так что пусть ест и не стесняется, а когда поправится, купит нам с Андрюшкой большой торт-мороженое. На что Кобылин сказал, что он не только не стесняется, ни и ни перед чем не остановится, лишь бы меня... Но договорить он не успел, и громко рыча, опять бросился к борту.
    Тогда я пошел к капитану и попросил у него порулить. Он мне отказал. Странный какой-то капитан... Но я не сильно расстроился, только плюнул в море, и опять стал играть в футбол с Андрюшкой.
    Скоро пароход прибыл в пункт назначения.
    Словно раненые, спускались студенты по трапу, тяжело опираясь на меня с Андрюхой, подбадривая друг друга измученными голосами. Мы же со своей стороны поднимали их дух веселыми туристским песнями.
    В городе я позвонил родителям и сказал, что у меня все хорошо, и что, когда я вырасту, то стану археологом и кандидатом.
    Еще я позвонил Борьке Просикову и сообщил ему то же самое. А он сказал, что я идиот, но посоветовал найти клад, или, по крайней мере,  захоронение фараона Рамзеса.
    Я сказал, что фараоны вроде как в Египте жили, а Рамзесов там пруд пруди. "Да шут с ними, с Рамзесами, - ответил мне Борька. - Местного какого-нибудь найди фараона... Главное, чтобы при нем сокровища были, и побольше".
    Да, хорошо бы... Тогда я бы смог купить гоночный велосипед, да еще на мороженое осталось бы.
    Вечером того же дня, когда мы вернулись в археологический лагерь, Андрюха и я решили поднять настроение, притомившимся от солнца и писистратовки, студентам Хомякову и Кобылину, и придумали одну штуку...
    Утром, ковыряясь в земле, недалеко от главного раскопа, я изо всей силы закричал:
    - Нашел! Я нашел!
    Ко мне подбежал Андрюшка, тоже издал крик изумления, как мы и договаривались, присел на корточки, и сделал вид, что с интересом рассматривает найденное.
    - Чего нашли-то: клад или сундук с золотом? - лениво поинтересовался из раскопа студент Хомяков, а студент Кобылин через силу рассмеялся.
    - Нет, кружку, а в ней записка лежит.
    - Какая такая записка? - насторожился Хомяков. - На каком языке? На древнегреческом?
    - Да не знаю я. Хрустит она, эта записка, ломается...
    - Осторожно! Не трогайте! - завопил, сразу сбросивший с себя сонную одурь, студент Хомяков. - Это, наверное, очень старый папирус!
    Вдвоем с Кобылиным, они быстро подбежали к нам и выхватили из моих рук страничку, вырванную мной из обыкновенной школьной тетради, и на которой четким почерком, совсем не на древнегреческом, а на современном русском, было написано:

                                                                                      Потомкам!

                                                            Будьте прилежны, студены Хомяков и Кобылин!
                                                  Не пейте много писистратовки, чтобы вас потом не тошнило!
                                                              С большим приветом, предки из Фанагории!

    Мы с Андрюшкой очень смеялись. Нам показалось, что шутка удалась. Даже Леонид Евгеньевич Миловидный, и тот развеселился.
    Не смеялись только студенты. Побуревшие от злости, мрачные как грозовые тучи, они прогнали нас помогать рабочим - копать отхожие места для скоро приезжающих студентов младших курсов. Но мы быстро вернулись, и принесли глиняную чашку, найденную рабочими во время рытья тех самых мест.
    - Чаша! Канфар! - восторженно воскликнул студент Хомяков, и чуть не прослезился. - Видом этой чаши наслаждался...
    - Это я наслаждался, - сказал Андрюшка.
    - ...быть может, Александр Македонский!
    - Да! Возможно, Александр был последним, кто пил из этой чаши, - продрожал голосом, задыхающийся от счастья, Кобылин.
    - Нет, - покачал головой Андрюха. - Последний, кто из нее пил - это я. У меня была бутылка с крем-содовой водой, но не было чаши.
    - Что?! - закричал Хомяков. - Маленьки вандал! Это же историческая ценность, понимать надо!
    - Да там много таких чашек, рабочие тоже из них пьют, только у них не крем-содовая...
    Студеты, как ошпаренные, рванулись с места.
    Вечером, лежа в палатке, и отбиваясь от злобного комариного племени, я размышлял о том, как мне найти сокровища.
    Вдруг у входа раздались шаги, и кто-то закряхтел и загмыкал. Потом глухой голос произнес:
    - Эй, люди здесь есть?
    - Здесь есть всякие, - осторожно ответил я, и покосился на храпящих Хомякова и Кобылина. - Но гостей никаких не ждем.
    - Не узнали? Это я, ваш руководитель, Миловидный Леонид Евгеньевич. К нам заехал мой хороший знакомый, известный доктор, археолог. Думаю, вам будет интересно с ним познакомиться.
    Я быстро вскочил и растолкал студентов. Занятно посмотреть на заезжего доктора. Кандидат у нас тут - перед глазами, а на его помощников, так я бы и вообще никогда не глядел!
    Да, вечер оказался потрясающе интересным! Заезжий доктор таких историй порассказал, что мы с Андрюхой едва сдерживали себя, чтобы тут же ночью не убежать на раскопки и отрыть какого-нибудь Тутанхамона с Нефертитью.
    В свою очередь, студенты похвастались недавно найденным кувшином.
    - Здесь когда-то плескалось вино, - сказал студент Кобылин, показывая кувшин профессору, и глаза у него при этом замаслились.
    Я тоже заглянул в кувшин, но как ни напрягал зрение, ничего не увидел. Подняв с земли палочку, я опустил ее внутрь сосуда. Потом вынул. Палочка оказалось сухой.
    - Здесь нет вина, - сказал я сурово, и подозрительно посмотрел на студентов.
    - Его выпили древние греки... Давно... Было жарко... - бормотали они, почему-то волнуясь, и суетливо стали навивать себе чай.
    Я неотрывно смотрел на студентов, и их лица мне не нравились.
    - Да в конце концов, мы, что ли виноваты, что в кувшине нет вина! Что за вздор! - не выдержав моего взгляда, воскликнул Кобылин, неуклюже встал, и пролил чай прямо на колени Хомякову. Тот громко завыл.
    Ну что тут скажешь! За студентов перед доктором было просто стыдно. Мой папа в сто раз честнее их. По крайней мере, он никогда не ссылается не древних греков, когда у него в кувшине пусто.
    А доктор все продолжал рассказывать истории, одну увлекательней другой, так что легли мы с Андрюшкой очень поздно и долго не могли заснуть под впечатлением от услышанного. Утром же проснулись самые первые - так не терпелось нам схватиться за лопаты и копать, копать, копать...
    - Мы найдем сокровища и обогатимся! - восторженно пообещал я уезжавшему доктору.
    - Обогатим коллекциии наших музеев, - мягко поправил меня наш начальник-кандидат.
    Но день шел за днем, а сокровища находили не я с Андрюшкой, а другие. Нам только давали посмотреть, и то - издали. А студенты Хомяков и Кобылин при