Лет десять назад он звонил мне несколько раз, - «Встретиться бы, поговорить…» - и каждый раз у меня вспыхивал вопрос: о чём хочет говорить? Может, о том, чего не успел сказать мужу? Ведь были друзьями, а на его похороны не пришел и теперь хочет помянуть? Но не спрашивала, а когда позвонил и перед самой встречей, пошутила: «Приезжай непременно. Поболтаем за рюмкой коньячка, - а он и подхватил: - Да, да, конечно, у меня уже есть… из Франции привёз!»
Помню, как муж представил его мне, приведя с очередного книгообмена, которые тогда, в пору «книжного голодания», устраивали любители чтения в клубе Промкооперации, и представил так: «Познакомься… Василь, художник, страстный любитель книг». И как потом оказалось, книг у Василя и впрямь было множество, - стен в квартире не видать, а лишь пёстрая мозаика из корешков собрания сочинений и разрозненных томов. Но с мужем они сошлись не только из-за любви к книгам, - всегда находили, о чем поговорить! Первые несколько лет несогласных споров меж ними почти не было, и он подарил нам свой весенний пейзаж с подснежниками, ставший самым любимым из всех наших картин, а потом… Грустно наблюдать за уходом еще живых близких друзей, - не раз приходилось! - начинающиеся несогласия, непонимания... Запомнилась и тогда часто повторяемая мужем фраза после последних их встреч: «Ну как он не поймёт, не поверит мне! Ведь все ясно, как божий день!» И вот, спустя почти два года после его ухода, Василь попросил о встрече.
Мы сидим друг против друга. Тихо мерцают свечи, - зажгла их, помня, что он любит такое освещение. В центре стола - маленькая изящная бутылочка коньяка «Хеннесси», с которой он вошел и воскликнул шутливо: «Кутить будем! – И, протянув её мне, добавил: - Из самой Франции!». А рядом с ней - и мой «торт», выложенный из фиников, кураги, чернослива и орехов аж трех сортов, - кстати, красиво получилось! – а еще тонко нарезанные кусочки телятины, сыр, который…
- А это что? – спросил, как только увидел.
- А это сыр, - почти рассмеялась. – Ведь ты грозился привезти коньяк, так что я вычитала в Интернете такую закуску к нему: посыпаешь кусочек сыра измельченным орехами, а сверху – мёд… Пишут, что получается «достаточно неординарное вкусовое сочетание». Попробуем?
- Попробуем, - улыбнулся. – Но по мне хороший сыр и без мёда вполне… Зря хлопотала. - И открыл коньяк, налил в рюмки: - Ну, что… За состоявшуюся встречу? – Но пить не стал, а, обхватив ладонями свою, наклонил её вправо, влево: - Учили во Франции, - усмехнулся, - как коньяк пить…
Удивлённо взглянула:
- А что… разве надо уметь? А если просто, по-нашенски, запросто? Сказал тост и…
- Э-э, нет… - снова улыбнулся, - Вначале надо его согреть в ладонях… как я, потом… - И поднял рюмку: - Потом ощутить аромат, полюбоваться цветом, а уж после этого…
- Ну и ну… - И тоже приложила ладони к рюмке: - Это уже настоящий церемониал получается.
- Вот французская аристократия и «церемонилась», сидя у каминов, а поскольку мы не у камина, то… - Протянул свою рюмку: - То давай вначале пригубим за встречу, а потом…- Помолчал, опустил глаза, взглянул: - А потом выпьем уже по-русски, помянув твоего мужа… - И, не договорив, не то усмехнулся, не то поморщился: - Ведь тогда… В общем, тогда я был в Париже с выставкой, когда жена позвонила и сказала о твоём горе, поэтому…
И не договорив, почему тихо дунул на свечу.
- И поэтому не пришел, - подхватила я: – А мне думалось, что… Ну, да ладно, давай - по глотку...
Он молча склонил голову, потом отпил глоток, взял кусочек сыра, откусил, пожевал:
- А знаешь, совсем неплох этот интернетовский рецепт, весьма-а неординарное сочетание, весьма. – Но вилкой наколол дольку телятины: - И всё же предпочту вот этот кусочек... как-то привычнее. Не обидишься? - Я развела руками. – Вот и хорошо. – И, нарезав его на кусочки, положил нож на краешек тарелки: - Ну, а теперь давай выпьем по-русски. Помянем Платона самыми добрыми словами. Царство ему небесное. – И, выпив, всё же взял кусочек сыра под орехами и мёдом, откусил: - Да-а, весьма недурно к коньячку, недурно. – Посмаковав, неожиданно сказал: - Знаешь… Я всегда удивлялся тому, как ты умеешь слушать. – Посмотрел в глаза: - Я бы даже сказал, что у тебя есть талант слушать, - улыбнулся шутливо: - Вот теперь и слушай то, о чем хочу тебе… Слушай и терпи, коль стала жертвой, - почти рассмеялся.
Снова налил в рюмки коньяка, обхватил свою ладонями, помолчал, но вдруг встал, сделал несколько шагов к окну, постоял там, глядя на уже желтеющую подоконную крону березы, обернулся и его силуэт, подсвеченный заходящим солнцем, резко обозначился:
- Слышала ли ты, что мы с Леной уже давно вроде как развелись и я живу один?.. Нет. Ну, тогда… - Снова помолчал, ожидая моей реакции, но я лишь удивлённо взглянула, и он сказал совсем тихо: - Знаю, что не любишь расспрашивать, может, поэтому и тянет с тобой говорить. - Подошел к столу, улыбнулся почти робко: - Ты уж извини, но коль пришел, то попытаюсь… с твоей молчаливой помощью, додумать то, что осталось во мне не… - Сел. - Нет, не то чтобы нерешенным, а скорее непроявленным. – Снова обнял рюмку ладонями. Согревает, как учили французы? Нет, отпил глоток: - Ну, а теперь, как говорится, «о главном». Помню, когда мы с Ленкой еще не были женаты, познакомил я её со свои заезжим другом-художником, а он потом и сказал: «Знаешь, не советовал бы тебе на ней жениться». Я, конечно, удивился: «Почему? Разве не красива?» «Да нет. Красива, умна, но понимаешь… Есть в её глазах нечто настораживающее, и оно-то подсказывает: она тебе – не пара.» И сколько бы потом его не переспрашивал: скажи, почему?.. он лишь непонятно улыбался, пожимал плечами и опускал глаза. – И еще глоток. - Но мы поженились. И прожили вместе почти пятнадцать… а точнее, пятнадцать лет и семь месяцев. И вроде бы неплохо прожили, но… А, давай-ка еще выпьем по-русски, прежде чем я… - И решительно допил коньяк: - Ну, вот, а теперь… А после стольких лет нашей в общем-то счастливой жизни, стал я чувствовать какое-то стеснение. – Коротко взглянул. - Да нет, внешне… если можно так выразиться, между нами всё оставалось по-прежнему, но что-то начало связывать меня… мои желания, поступки, и я стал замечать за собой, что когда хочу что-либо сделать, то вначале непременно подумаю: а понравится ли это Ленке?.. Говоришь, что вполне естественно для любящего? Может быть… для многих, но не для меня. Во мне это всё развивалось и становилось чем-то вроде... Вроде почти болезни, тем более, что я видел, замечал, что она, вникая в каждый мой поступок, подталкивает меня к тому, чтобы я… - Встал, снова шагнул к окну, но остановился напротив своего пейзажа и, словно вглядываясь, помолчал, потом подошел к столу, сел: - Чтобы я становился всё лучше и лучше! И не только в своих поступках, но и в своих картинах, находя новые стили и наполняя их какими-то иными, как она говорила, «полифоничными» красками. А еще не раз из своего Худфонда» приводила заезжих художников, которые, как ей казалось, были талантливей меня, и словно говорила: «Смотри, какой он! Вот и ты должен быть таким...». Но я никогда не упрекал её, и даже не говорил об этой её требовательности… кстати, не только ко мне, но и к детям, к себе. Сколько раз слышал, как вздыхала: «Ах, как же мало в жизни сделала! Жить бы иначе, достойнее… жить бы по-другому!» А когда утешал её: «Что, разве дети не самое большое утешение для женщины?», то лишь смотрела на меня своими бездонными глазами и молчала. (Ладонью слегка стукнул по краю стола.) Молчала и никогда не говорила ничего подобного, о чём я – тебе… Ни-ког-да! Но ведь я чувствовал, я всё видел! И с годами сознание своей неполноценности перед Ленкой превращалось в ношу, которую становилась тащить не под силу. (Посмотрел на меня, чуть заметно улыбнулся.) Наверное, думаешь, что стал шизофреником?.. Да нет, верю, верю, не оправдывайся. Но знаешь, эта её требовательность была тяжела не только мне, но и детям. Сколько раз ей говорил, что нельзя с ними так… что это может сломать их, но она снова!.. снова и снова вычитывала им за каждый, даже мелочный проступок. (Хотел встать, но...) Ну, вот. Так что наконец-то решился... взял кредит, купил однокомнатную кооперативную квартиру, перебрался в неё и думаю, что не только мне от этого стало легче, но и Ленке… А потому, что не надо теперь ей тащить такую ношу, как я… с моими каждодневными проблемами, вопросами, исканиями. Да и мне, не обременяя её, легче разбираться с собой. (Распрямился, слегка вздохнул.)
И совесть не мучит, и наконец-то чувствую себя свободным… Нет, что ты! Не от семьи свободным, а от её постоянного молчаливого подхлёстывания быть лучше, быть талантливей, быть достойнее… Знаешь, с такими ожиданиями от близкого человека жить трудно, очень трудно!.. Да знаю, знаю, хотя и не спрашиваешь, как мы с ней – теперь, но хочешь, да?.. А вот так. Я бываю у них, она ко мне заходит и довольно часто, дети - через день… Как они - ко всему этому? А в общем-то принимают такое наше житьё-бытье, хотя о причине им еще не говорил, только она... А она объяснила, что отцу, мол, как художнику, нужна отдельная мастерская, вот и... (И всё же встал, шагнул к окну, но остановился, обернулся.) Ну, и как ты… что скажешь на такие мои откровения?.. Да, конечно, мудрёно я накрутил себя… да, конечно, может и эгоистично… Говоришь, слишком смело?.. Может, и смело. Но ведь я люблю Ленку и понимаешь… Жить рядом, видеть её глаза с постоянным вопросом и подсказкой: «Смотри, какой он!.. Вот и ты должен быть таким же.» Нет, это невыносимо. А так… Да-да, ты права, права! Рискую потерять её. Но другого выхода не вижу. Не-ви-жу. А ты что посоветуешь?.. Не знаешь. Вот и я не знаю».
Тогда эта встреча с Василём при свечах и под французский «Хеннесси» довольно долго будоражила меня, - не могла понять: ну как можно оставить любимую жену, поддавшись какому-то призрачному ощущению, как можно не подавить его ради того, чтобы оставаться вместе? Но каждый раз, вновь и вновь «прослушивая» слова Василя: «С годами сознание своей неполноценности перед Ленкой превращалось в ношу, которую становилась не под силу тащить», начинала понимать, а, вернее, убеждать себя: да, оставаться под одной крышей им было нельзя. Ведь чтобы спасти драгоценное чувство любви, каждому из них надо было сохранить то, без чего жизнь теряла смысл: Василю - свободу выбора, Лене - возможность оставаться такой же требовательной. Да-да, именно сохранив в себе то, что служило им опорой, они и детям смогут передать эти драгоценные душевные качества. Но позвонить Василю и сказать о своих домыслах так и не решилась, - ведь всегда опасаюсь стать соучастницей чьих-либо отношений.
И оставаться бы той записи в моей «копилке» невостребованной, если бы совсем недавно не случилось короткой встречи с Василём в троллейбусе, когда мы только и успели обменяться дежурными фразами: «Ну, как ты?», «А как ты?», после чего он заспешил к выходу, пообещав обязательно позвонить или зайти.
И пришёл уже затемно. И снова прямо у порога протянул мне бутылочку «Хеннесси»:
- Кутить будем! – почти
