– Ты волосы забыла, – ошарашенно заявляет он, показывая мне пером, куда пририсовать его роскошную темную шевелюру. С остро-наточенного наконечника внезапно падает большая капля.
– Противный, ты закапал мне тетрадь! – шикнула я сквозь зубы.
– Ничего, теперь – это палитра, – сделав гримаску, отпарировал Суини.
– Вот я тебе задам! Так, все, где ушко? – И, растопырив пальцы, я запустила руку в самую гущу его растрепанных волос, не принимая во внимание чуть слышный угрожающий мне шепот:
– Не вздумай!
На самом деле мне хотелось только попугать, но этот пакостный мальчишка вдруг резко дернулся, и в следующую секунду его раскрытая чернильница, окончательно забрызгав все вокруг, торжественно выкатилась на середину класса.
– Козел! – звонко воскликнула Люси с передней парты и тут же в ужасе закрыла рот рукой. – Простите, я такого не говорила…
«Соседи», как подкинутые скрытыми пружинами, повскакали с мест.
– Что, сдурел! – раздались возмущенные возгласы. На забрызганных лицах мгновенно отразились обида и гнев, а на тех, что, по счастью, избежали чернила – озорные улыбки.
– Всем сесть! – перекрывая гул, воскликнул мистер Томсон, яростно стуча указкой по столу. Ну совсем как судья – молотком по трибуне!
Ему пришлось с минуту подождать, пока не воцарилась тишина.
– Кто это сделал? – прозвучал над классом суровый вопрос «судьи».
– Суини! – пропищала Люси.
– Но он нечаянно! – вскричала я.
– И Нелли! – добавила тихоня.
Поднявшись с места, Суини вытер забрызганную щеку носовым платком.
– Нелли просто испугалась таракана, – произнес он с хмурым видом.
– Да! – подключилась я. – Он был такой огромный!
– И выполз у него из головы? – съязвила Люси, указав на Тодда.
– Неправда! Они болтали, дергались туда-сюда и подрались! – приоткрыл свою «коробочку» сидевший сзади Мэттью Бэмфорд.
Предатель – задница, иначе не назовешь!
– Все ясно! – мистер Томсон со вздохом оглядел притихшую аудиторию, на глаз оценивая причиненный ей ущерб. – Урок еще не кончился, но пострадавшие могут потихоньку привести себя в порядок. А Нелли Ловетт и Суини Тодд останутся после урока для наказания, – грозно прибавил он.
Понятно, что история сегодня уже не шла мне в голову. Щеки мои горели: кровь буквально начинала закипать во мне при мысли о примерном наказании, которое мы оба должны были неизбежно получить. Это предчувствие безумно опьяняло, и казалось, будто пылающие крошечные угольки, каким-то образом попавшие мне в кровь из печки, перекатываются по венам. Дрожа от страха и гоня подальше глупое смущение, я лихорадочно мечтала в глубине души, чтобы нас выпороли друг при друге хоть разок по голым ягодицам! Я искоса поглядывала на Суини. Вот интересно, а о чем он думает? Его лицо, всегда такое бледное, серьезно, точно он собрался лекцию читать. Записывать уже нет смысла, да и некуда. Ну почему я до сих пор не научилась угадывать чужие мысли! Изящный рот Суини меланхолически сложился бантиком, а брови сдвинулись. Мне кажется, он хочет повернуться и заговорить со мной, но опасается, как бы учитель не заметил. А что терять? «Два раза голову не отрубят!» – как сказал один приговоренный.
– Вонючки, новые штаны мне перепачкали, – шипит Уильям Торпин, а его соседка Люси сокрушенно кивает головой и вежливо выдерживает паузу.
А мне смеяться хочется: такой у этой вылизанной златовласки унылый вид. Принцесса… на бобах! И рюшечки-то у нее отглажены, рукавчики-фонарики-то накрахмалены. А в голове – сплошная требуха. Чистюля лицемерная!
Раздался оглушительный звонок. Я подскочила, как на пружине – и тут же села. Куда!? Суини аккуратно сложил испорченные книги и тетрадки в свой портфель, и начал медленно расстегивать пуговицы куртки…
Когда все остальные вышли, наконец, из класса, учитель снова смерил нас обоих суровым взглядом и без запинки зачитал свой приговор:
– Десять раз через одежду, ниже спины. Каждому!
– Но… – попытался возразить Суини. Он явно собирался заступиться за меня, однако мистер Томсон строго оборвал его.
– Молчите: спорить совершенно бесполезно! – И хотя в его голосе не было гнева, было ясно, что он не изменит решения. Мистеру Томсону отнюдь не доставляло радости наказывать озорников, однако же, в отличие от нас, он превосходно справлялся с тем, что ему не нравилось.
Учитель повернулся к нам спиной, приоткрывая дверцу шкафа.
«Что он там ищет?» – Я настороженно заглядываю внутрь: стопки книжек, рулоны карт… Ой! Мистер Томсон вынул длинную ротанговую трость и, проведя по ней рукой, отер осевшую за время пыль.
– Я редко пользуюсь этим инструментом, но ваше поведение заставило меня его достать.
Теоретическая часть была закончена, теперь нас ожидала практика.
– Но девочек обычно наказывают ремешком! – проговорила я, непроизвольно поправляя перепачканный чернилами передник.
В классе на стене действительно видел двойной ремень, ужасно жесткий, почти негнущийся – специально для порки в одежде. Особо непослушных и строптивых мальчиков порою заставляли приспускать штанишки, оставляя на месте тонкую рубашку, а сильно умных девочек воспитывали через панталоны.
– Вот именно – обычно, – уточнил учитель. – Вы оба слишком часто нарушаете порядок. – Всего десяток взмахов такой волшебной палочкой, и все пустые глупости вместе с тараканами надолго вылетят у вас из головы! – С этими словами мистер Томсон выдвинул свой стул на середину класса и, пробуя на гибкость ротанговую трость, со свистом взмахнул ею перед носом Суини:
– Прошу!
А ведь его только вчера пороли, как он вытерпит? Меня вдруг осенила наивная надежда: только бы эта гадостная «палочка» попала между тех полосок, что остались у него на попе! Оцепенев, я, широко раскрыв глаза, слежу, как Тодд без возражений перегибается через спинку стула, упираясь в ножки носками башмаков, и у меня невольно захватывает дух… Вместо горячего сочувствия, которое я только что испытывала, во мне неуправляемо начинает бунтовать воображение.
– Считайте, сколько вы получили. – Мистер Томсон отступает на шаг назад и высоко заносит палку.
«О, Боже, он собирается бить со всего размаха!» – успеваю мысленно пискнуть я, а в следующую секунду трость со свистом опускается. Суини вздрагивает и еще сильнее сжимает сиденье стула.
– Один, – коротко и отчетливо произносит он, точно наказывают вовсе не его.
Мистер Томсон тихо опускает палку на ягодицы Тодда и слегка похлопывает ею по месту следующего удара, чуть пониже первого.
– Два, три! – Суини еле успевает перевести дыханье, но держится, как истинный спартанец. Я поражаюсь его мужеству – вернее просто не могу поверить, что такое происходит наяву. И моя собственная попа непроизвольно сжимается в предчувствии такого же сурового внушения.
Учитель снова высоко заносит трость, а я зажмуриваюсь, чтобы не дрожать. И тут какой-то незнакомый тонкий голосочек, – неужели мой?! – внезапно заявляет:
– Вы порете его, точно преступника на каторге! А, между прочим, он невиновен.
Похоже, от испуга я попой думаю!
– А кто виновен? – вопрошает мистер Томсон.
– Я! – быстро отвечает за меня Суини.
– У вас еще остались вопросы к «подсудимому»? – строго обращается ко мне учитель. – Похвально, что вы оба защищаете друг друга, но за свои проступки надо отвечать. – И снова палочка с размаху шлепает Суини по нижней части ягодиц – пять раз! Размеренные крепкие удары гулким эхом отдаются под потолком. Наверняка это безумно больно. И все из-за меня!..
Осталось два удара. Учитель делает небольшую передышку, а мы с Суини напряженно ждем.
Раз!.. Раз! – Трость резко опускается, как будто выбивая запылившийся ковер, и в воздухе кружатся мелкие пылинки. Все…
– Десять! – слышу я и отступаю к стеночке.
– Вставайте! Ваше дисциплинарное взыскание окончено, – уже не очень строго произносит мистер Томсон. А я изо всех сил сжимаю руками смятый фартук… и бедра – мой черед!
Суини отрывает от сиденья стула покрасневшие ладони – в них прямо впечаталось дерево! И мне становится его немного жалко, совсем чуть-чуть. Я никогда бы не порола его так сильно. Но после взбучки он, пожалуй, даже симпатичней!.. Мы переглядываемся – тайком, как двое маленьких детишек... Не-ет, скорее, точно пара взрослых заговорщиков. Уверена, что мы сейчас подумали об одном и том же! Добавьте мне покрепче, если вру! Растрепанный, с блестящими глазами и пылающим румянцем на щеках, Суини занимает мое место у стены, а я, собрав остатки храбрости, которая стремительно несется прочь из класса, перегибаюсь через спинку стула, туго натянув руками юбочку. Десять ударов гибкой тростью через платье и шелковые панталоны… Насколько это больнее, чем ремнем? Я представляю свою кругленькую попку, с которой папочка не торопясь спускает нижнее белье, чтобы отщелкать тонким пояском, и страх куда-то исчезает, уступая место восторженному лихорадочному интересу. Мне никогда еще не доставалось тростью, а Тодду это не в первой – несправедливо!
Ай!.. «Волшебная» палочка мягко ложится мне на попку, я невольно слегка подаюсь к ней навстречу и – раз! Боль обжигающей искрой стреляет мне в мозг и… растекается. Не сильно!
– Один! – с гордостью проговариваю я.
Расслабленные ягодицы тихо ноют… ожидая продолжения «волшебства». Похоже, все «горячие ватрушки» достались непослушному Суини. А мне придется наслаждаться лишь отголосками настоящей порки.
– Два!..
О Боже, кто-то говорил о наслаждении? Тогда не отвлекайся – вот оно, сама просила. Палочка со свистом опустилась на полдюйма ниже, и сразу оба следа, новый и предыдущий, мгновенно вспыхнули огнем, как будто я присела на жаровню. И – три, и – четыре!..
– Ай! – От боли мне ужасно хочется вскочить и убежать, – вдогонку за своей отвагой, – но я прикрикиваю на себя: «Нельзя: за это добавляют!», а вслух отсчитываю: – Пять!
– Стоп, не путайте, – тут же поправляет меня мистер Томсон.
– Четыре. – Я буквально цепенею, ухватившись за ножки стула, и сердце вдруг, отчаянно пульсируя, перемещается куда-то вниз – под попку.
– Ай! Пять, шесть, семь!.. – Гибкая тросточка трижды, свистя, стегает в меня в этом самом месте – под ягодицами… Зажмурившись изо всех сил, я представляю себе стройного брюнета, брыкающегося на моих коленях в попытке увильнуть от сложенного вдвое ремешка, и ТАМ становится так тесно и щекотно, что хочется смеяться и стонать… Снаружи все пылает, а внутри что-то неистово сжимается – само собой, подталкивая вверх горячую волну. Как сильно! И еще, еще!.. Я в жизни не испытывала ничего подобного!
– А-а-а! Восемь, девять…
О, только бы не выдать себя голосом!
Последние удары гораздо ниже попы – самые жгучие – уже не вызвали во мне ни страха, ни особой боли. Можно сказать, я просто пропустила их.
– Десять! – Я осторожно поднимаюсь, прерывисто дыша. Все кружится вокруг меня, а сердце, – уже на прежнем месте, – продолжает ликовать. Кажется, слезы катятся у меня из глаз, а я готова петь от радости! Господи, только бы никто не понял, от чего!
Я с виноватым видом опускаю голову, пытаясь утаить свое волнение, и отхожу подальше от
