мне: – «Не трогай здесь ничего, это всё дядино», – и одежда, и сумка, и светильник, и подносы, и кольцо, и деньги.
Китаянка сникла, хотела в смятении отвернуться от Евтихия, отвернулась уже – и встретилась глазами с Ибрахимом. Ойкнула и зачастила прежней скороговорочкой:
– Да-да, дальше говорю, – она опять затеяла кланяться. – Али пришёл, принёс подносов, камней, кричит на меня, ругается. – «Бери, – говорит, – подарки и неси халифу в диван! Я жениться хочу». А диван – так во-от же он, – она порывалась показать Евтихию, – прямо за рекой. Диван отсюда видно, прямо из аль-Карха видно.
– У вас что, весь аль-Карх женится в халифском диване? – Евтихий держался ласково и чуть иронично.
Женщина окаменела лицом, округлила глаза:
– Мы люди маленькие, бедные, я же не знаю. Как Али мне велел, я всё и сделала. Я те камешки в диван снесла, так меня в первый же день и впустили. Сам халиф – да будет доволен им Аллах! – меня привечал, был любезен, много хвалил моего Али: – «Жениться ему пора», – говорил. Я и попросила у него, как Али наказывал: – «Он хочет на Бедр аль-Будур жениться – да благословит Аллах её будущих деток». Халиф головой кивал, целовал меня: – «Ждите, – повелел, – свадьбу через три месяца».
Мало что понимая, Евтихий переводил взгляд с одного зрачка женщины на другой, пытаясь прочесть на этом китайском личике, что в её словах – правда, а что – бред или вымысел. Поверх головы китаянки, Евтихий глянул на Ибрахима и на охранника. Оба перса стояли бесстрастные как статуи.
– Отпущенные три месяца прошли? – уточнил Евтихий.
– О да, уже прошли, – женщина вновь принялась кланяться как заведённая. – Свадьба была, Бедр аль-Будур замуж выдали, за сына визиря выдали. Дальше я ничего не знаю, ничего не помню. Была та страшная история, я ничего не поняла. Али забрали каранбийцы, велели ему на Бедр аль-Будур жениться, а сына визиря с ней развели, да, развели – по Корану, по шариату. А потом Бедр аль-Будур пропала.
– Пропала вместе с дворцом? – вдруг жёстко надавил Евтихий, вспомнив россказни уличного сказочника.
– Да… – тихонько перепугалась и обмерла китаянка.
– Что же? Стоял себе дворец, в нём сидела Бедр аль-Будур – и всё исчезло?
– Да… – женщина сделалась ещё меньше, словно истаяла, сжалась.
Евтихий с запоздалой ненавистью поглядел на Ибрахима. Непоколебимый перс неохотно вздохнул и положил обе руки на пояс:
– Я там не был, румиец, – он отвёл глаза. – Но все так говорят. Да ты и сам это слышал сегодня на улице.
Румиец, досадуя, растянул губы в ниточки и приоткрыл зубы. Выдохнул, взял себя в руки и обратился к женщине:
– Слушай-ка, милая моя и простодушная, оставим пока дворцы и свадьбы. Ты хотя бы на миг усомнилась, что появившийся дядя – брат твоего мужа?
Женщина затянула своё:
– Мы люди маленькие, бедные, неграмотные… Мой муж говорил, что брат у него был, потом, что он будто бы умер. А больше я его не видала, нет…
– То есть, ты утверждаешь, – Евтихий поймал её на слове, – что муж тебе сказал, будто его брат умер, а ты после этого мужниного брата ни разу не видела?
Китаянка резко смолкла, как воды в рот набрала, и, не мигая, уставилась на Ибрахима.
– Он хотя бы похож на твоего мужа? – вздохнул Евтихий. – Тоже китаец, да?
– Не-ет! – обрадовалась не весь чему женщина. – Ведь мой муж не китаец, он – согдиец, хорасанец, мы поначалу там и жили. Не в Самарканде, где все пленные, а в Балхе, потом в начале весны… и уехали…
Ибрахим тут же дёрнулся и, задев локтем, расколотил ещё один кувшин, но вылез вперёд:
– Хватит, румиец! Она тебе всё рассказала. Больше ничего не знает.
Евтихий, нахмурившись, вышел, теснимый Ибрахимом и каранбийцем. Уходя, обернулся и со двора крикнул женщине:
– Звать-то тебя как, добрая хозяйка?
– Сю Мэй, – отозвалась та и прикусила язык: – Фатима, Фатима меня зовут! Как дочь пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах и да приветствует, и жену имам-халифа Али, да будет доволен им Аллах…
Голос её остался где-то позади, Евтихий разочарованно мотнул головой:
– Все вы тут – Фатимы, – посетовал.
10.
«Ибрахим ибн Джибраил. Арабский историк ат-Табари сообщает, что у аль-Фадла “он был начальником гвардии и личной охраны”. В год отставки аль-Фадла “Ибрахим ибн Джибраил был против его отъезда в Хорасан из Багдада”, и “аль-Фадл был за это сердит на него…”»
(Чудотворный огонь Вахрама. По хронике ат-Табари, II век хиджры, IX век от Рождества Христова).
Действительно, из аль-Карха хорошо видны и диван, и дворцы Бармакидов на той стороне Тигра. Горожанину достаточно сойти по набережной к лодочному мосту и перейти реку. Расчищая дорогу Ибрахиму и Евтихию, рослый каранбиец шагал впереди и расталкивал прохожих.
– Румиец! – из-за плеча окликнул Ибрахим. Перс держался чуть-чуть позади, словно охранял Евтихия. – Нашего халифа в Багдаде нет, – напомнил он.
– Я знаю, – не возразил Евтихий.
– Румиец, халифа давно нет в Багдаде. Халиф с двумя сыновьями совершает в этом году хадж в Мекку.
– Я знаю, Ибрахим, – поблагодарил Евтихий. – Я знаю, что в диване халиф не заседает вообще, что в диване пребывает халифский суд, а ведает судом халифский визирь… Бедная женщина понесла прошение в суд, увидела самого богатого человека и решила, что он – халиф. Это был Джафар аль-Бармаки – верно, Ибрахим?
– Разумеется.
Перс замедлил шаг и приостановился у схода к лодочному мосту.
– Кого же она приняла за визиря? – Евтихий остановился напротив, привалившись спиной к ограде крайнего дома.
– Естественно, Йахъю ибн Халида – старого и уважаемого. К нему все прислушиваются.
– Ну, и соответственно – сын визиря? Кто – аль-Фадл? Это аль-Фадл между делом женился на Бедр аль-Будур?
– Нет, – осклабился Ибрахим. – Снова Джафар аль-Бармаки.
– Вот как…
Евтихий припомнил недавнее раздражение старого Йахъи на Джафара: «Более всех осрамотился…»
– Послушай-ка, – попросил Евтихий. – Нет… Лучше расскажи мне про аль-Фадла.
– Я ему служу! Стерегу его покой и безопасность больше десяти лет, – Ибрахим развёл руками.
– Какие у него заслуги? – гадал Евтихий. – Перед халифом или Халифатом? Перед исламом, наконец?
– Аль-Фадл два года был визирем, – Ибрахим поцокал языком, показывая, как это ответственно. – Визирем! Сразу после Йахъи, но ещё прежде Джафара. А когда аль-Фадл впал в немилость, – перс недовольно нахмурился, – то халиф сместил его и собрался отрезать ему голову. Старый Йахъя слёзно молил за сына, и халиф подарил аль-Фадлу своё милосердие. По милости халифа, мой хозяин отправился на восток как эмир Хорасана и Маверранахра! Аль-Фадл всегда был предан халифу, он первым набрал для халифа войско не из арабов, а из хорасанцев и персов. Там, в хорасанской провинции, и набрал!
– Замечательно, – протянул Евтихий.
– Здесь никто не любит арабов! – выкрикнул Ибрахим. – Мы – персы. А аль-Фадл вооружил в Хорасане пятьсот тысяч персов и, возвратившись на второй год, привёл в Багдад двести тысяч бойцов. Вот они! – он кивнул вслед каранбийцу. – Это хорасанские персы. Их военные лагеря лежат кругом всего города. А бедуины пусть убираются назад в Аравийские пустыни, грязные и вонючие варвары!
– Иными словами, – перебил Евтихий, – ты только что рассказал, как аль-Фадл в чём-то подвёл халифа, лишился должности визиря и, чудом избежав смерти, уехал в почётную ссылку. В провинции он ополчил верную ему полумиллионную армию – сто легионов, это и вымолвить страшно! – да без боя ввёл изрядную часть несметного войска в столицу. С тех пор арабский халиф живёт где-то в арабских крепостях вне Багдада, а власть персов Бармакидов десять лет никто не оспаривает?
– Да, – Ибрахим нехотя согласился. – Можно и так сказать.
– Совсем никто не оспаривает? – повторил Евтихий. – Даже халиф?
– Я бы на твоём месте избегал строить домыслы и предположения, – предостерёг Ибрахим.
– Каков этот аль-Фадл как человек, а? – настаивал Евтихий. – Он умён или хитёр, отважен или безрассуден, осторожен или властолюбив?
Ибрахим осклабился и спустился на набережную к поджидавшему каранбийцу. Ибрахим не ответил. Евтихий вздохнул и тоже спустился к мосту.
Лодки под мостом качались. Доски настила скреблись и бились одна о другую. По мосту горожане ходили пешком и водили с собой вьючных мулов. Евтихий нагнал Ибрахима, перс глянул на него искоса и как бы с трудом выговорил:
– Как-то раз в Хорасане… В общем, румиец, я не советовал аль-Фадлу туда отправляться. Зачем лишний раз гневить халифа? – Ибрахим откашлялся, видимо, выбирая, что можно говорить, а что нельзя. – Аль-Фадл сердился на меня, он думал: я предал его и переметнулся… В Хорасане, он целый месяц не звал меня, а однажды вдруг вызвал. Я вошёл в шатёр – веришь ли, колени дрожали, как хвост у овцы. Ведь он искал изменника, того, кто донёс на него халифу, а я, как-никак, начальник охраны. «Мир тебе, – говорю, – и благословение от Аллаха». Молчит. Кусает усы и глядит в сторону. Я простился с жизнью, румиец. Кругом не было никого, кроме новых бойцов из местных персов. «Хвала, – говорю, – Аллаху, что Милостивый продлил твои дни, о аль-Фадл». Молчит! А я-то в тот день привёз ему собранный со всей провинции харадж, земельный налог. Молчит, и вдруг поднимает на меня глаза, и глядит, не мигая. Как змей. И вдруг говорит: «Ты придержи-ка свой страх, Ибрахим. Ты и так целиком в моей власти. Только это и заставляет меня сдерживаться!» Потом засмеялся одним горлом – без смеха в глазах – да и подарил мне весь собранный харадж. Помиловал. Ты спрашивал, что за человек аль-Фадл…
Они перешли реку и сошли с моста на берег. Рядом лежала площадь халифского дивана, чуть поодаль – высились дворцовые крепости халифа и Бармакидов. Ближе к дворцам стало больше охраны из хорасанских каранбийцев.
– Аль-Фадл повелел мне ехать вместе с ним в Балх, в главный город Хорасана, и дальше в Ноубехар. Оттуда аль-Фадл и привёз этих, – он брезгливо кивнул на аль-Карх, – китайцев.
– Из Балха? – остановился Евтихий. – Но женщина упоминала Самарканд.
– Ну да, остальных пленных держали в Самарканде. Это ещё при деде аль-Фадла, при Халиде ибн Бармаке… – Ибрахим поперхнулся. – Я хотел сказать, при великом халифе Абу-ль-Аббасе, первом из Аббасидов, – поправился он благонамеренно, – был военный поход из Хорасана, когда пленили много китайцев. Их разделили – одних увезли в Самарканд, а малую часть – в Ноубехар к Бармакидам.
В греческой голове Евтихия что-то как будто щёлкнуло. Он замер, разглядывая причудливую мозаику в орнаментах дворцовых стен и куполов. Чужие персидские слова сложились и обрели верный перевод.
Как там сказала несчастная китаянка? «Потом жили в Балхе, в начале весны… и уехали». Начало весны – nowa behara, новая весна. Ноубехар.
– Ибрахим, я должен немедленно поговорить с матерью той девчонки, с матерью Бедр аль-Будур.
– У неё нет матери, – насторожился Ибрахим.
– Кто же недавно дважды выдавал её замуж?
– Как кто? – Ибрахим малость опешил. – Конечно, Зубейда, жена халифа и её мачеха.
11.
[i]«Зубейда (Ситт-Зубейда). Жена халифа Харуна ар-Рашида. Представительница самого влиятельного арабского рода Хашимидов, правнучка родственников пророка Мухаммеда. Нередко упоминается в фольклоре наряду с ар-Рашидом. В действительности многие годы сохраняла огромное политическое влияние в
