команде Деда Мороза, все дружно прокричали:
«Раз, два, три! Ёлочка — гори!»
Новогодняя Ёлка — вспыхнула всеми разноцветными огнями! И ярче всего горела на её верхушке — пятиконечная Красная Звезда!..
Снежная Королева вбежала в зал — и закричала, в негодовании и ужасе:
«Как вы посмели! Как вы посмели!..»
Дед Мороз, торжествующе и радостно, провозгласил:
«Да, мы смогли сделать это, потому что мы все сейчас были и действовали — как один человек, как одно сердце и одна душа! И теперь Новый Год — придёт! И новая Космическая Эпоха — эпоха Коммунизма — великое и долгожданное время единства, товарищества, дружбы, совместных творческих стремлений, любви и счастья всех людей — придёт!..»
Раздался стук в дверь...
Дед Мороз и Снегурочка тут же, не давая опомниться Снежной Королеве, быстро открыли настежь дверь — и в неё вошёл мальчик в красном костюме космонавта и в белом шлеме с надписью «СССР», и на груди его большими золотыми цифрами было начертано «1965».
Мальчик-космонавт олицетворял Новый Год и новую Космическую Эпоху. Роль эта была доверена Эрику, сыну дяди Гены и Фроси.
Зал приветствовал этот приход дружными аплодисментами...
Мальчик-космонавт приветствовал всех собравшихся и поздравил всех с наступившим Новым Годом и с наступившей Космической Эпохой, пожелал детям — хорошей учёбы, а взрослым — трудовых успехов, а всем вместе — мира, счастья, дружбы и любви. Зал в ответ дружно аплодировал...
Дед Мороз и Снегурочка крепко и по-товарищески пожали руку мальчику-космонавту...
Снежная Королева, поражённая приходом мальчика-космонавта, он же Новый Год, во время его выступления стояла неподвижно, отвернувшись, поникнув головой и уткнувшись лицом в ладони, не в состоянии видеть и переживать своё моральное поражение...
Все могли видеть, что в ней происходит какая-то внутренняя борьба...
Наконец, Снежная Королева опустила руки, выпрямилась, и, как бы очнувшись, от какого-то сна, или морока, стала оглядываться вокруг, как бы стараясь понять, что происходит...
А Дед Мороз провозгласил, обращаясь ко всем:
«Смотрите все! Снежная Королева — она начинает просыпаться от своего страшного ледяного сна! И её сердце — многие сотни и тысячи лет скованное льдом — начинает оттаивать!..»
И, обращаясь к своей, кажется, возвращающейся к истинной жизни дочери, Дед Мороз произнёс:
«Посмотри, как все мы рады и счастливы, что наступило это великое и прекрасное время, которого мы все так долго ждали, за которое мы так долго боролись, и в которое ты не верила! Неужели и ты — не хочешь быть так же счастлива? Счастлива со всеми нами? Неужели и ты — не порадуешься вместе с нами наступившему прекрасному Новому Году, наступившей эпохе Мира, Счастья и Любви, не захочешь и не согласишься принять это счастье, эту любовь в своё сердце?..»
Снежная Королева, это все видели, вся была в чрезвычайно сложных и противоречивых чувствах и, видимо, не знала, на что решиться... И она была такая красивая! И так сейчас страдала! И всем так хотелось, чтобы она была не только красивая — но и добрая!..
Дед Мороз обратился ко всем:
«Друзья мои, товарищи дорогие! Неужели мы не хотим, чтобы и Снежная Королева была так же счастлива, как и мы? Неужели мы будем на неё сердиться? Неужели не станем любить её? Ведь мы будем любить её, правда, да?..»
Весь зал дружно закричал:
«Да, да!..»
Снежная Королева взглянула на мальчика-космонавта, и тот подошёл к ней поближе. Поколебавшись, и пряча глаза, она смущённо протянула ему руку — и он пожал её...
Зал взорвался рукоплесканиями...
Снегурочка бросилась к Снежной Королеве, схватила её за руки и, со слезами, почти рыдая, стала говорить, и просить, и умолять её:
«Мама, мама, как хорошо! Давай помиримся с дедушкой! Возвращайся к нам! Давай будем вместе! Нам будет так хорошо! Мы будем тебя — очень, очень, очень любить!..»
Снежная Королева, вытирая ладонью самые настоящие слёзы, крепко обняла Снегурочку, прижав к своей груди её голову, целуя её и в лоб, и в обе щёки, потом — она обняла Деда Мороза, потом — крепко обнялись все трое!..
Зал взорвался такими восторженными овациями — какие редко увидишь и услышишь в самых лучших театрах мира. И взрослые, и дети — все дружно повставали со своих мест. Дети просто прыгали и скакали от восторга!..
Мужчины бешено аплодировали и кричали:
«Браво!..»
Женщины просто рыдали, не скрывая слёз...
Все дружно ринулись ближе к Ёлке, ближе к четырём самодеятельным артистам, которые, взявшись за руки, счастливые, кланялись публике...
Какой-то седой не то писатель, не то сценарист, обнял, по очереди, всех четырёх; и потом он долго и крепко жал руку — Анфиса видела — отцу и говорил ему:
«Ну, старик! Такой семейной разборки — я не видывал ни на одной сцене, ни на одном экране! А, пожалуй, что и не в одном романе!..»
Заплаканные женщины обнимали и целовали Анфису, потом — Герту, потом — жали руку отцу, и потом — вполголоса говорили отцу и Герте, поглядывая на Анфису, что девочку непременно нужно направить в самый лучший театральный кружок, а то и в какое-нибудь театральное училище, предлагали разные варианты...
Дети прыгали вокруг, кричали «ура!», жали руку очень охотно принимавшему все приветствия мальчику-космонавту (он же — Новый Год) и хлопали в ладоши...
…
Анфиса вдруг увидела поодаль незнакомого мальчика, примерно, её лет. Он стоял неподвижно около своего стула и смотрел на Анфису не то что восторженными — а какими-то совершенно сумасшедшими глазами! Он не подходил ближе — хотя пространство между ним и Анфисой было в этот момент свободным...
И Анфиса вдруг абсолютно ярко, и просто пугающе отчётливо, представила себе, что вот этот мальчик сейчас подойдёт прямо к ней — и вдруг! — на глазах у всех!! — ПОЦЕЛУЕТ ЕЁ!!! ...
И от этой мысли — её охватил такой ужас! И следующей её мыслью было то, что она решила, что вот именно этой своей мыслью — которую он непременно должен у неё почувствовать! — она сейчас и спровоцирует его на этот невозможный поступок! И это сейчас произойдёт — и именно из-за неё! — неминуемо, и вот-вот! И её охватил ещё больший ужас!..
Анфиса, в страшном смятении и отчаянии, попыталась, было (именно, просто попыталась), внутренне крикнуть — как бы и себе, и ему:
«Нет, нет, нет! Я не хочу, не хочу, не хочу!..»
И вдруг — в каком-то совершенном внутреннем остолбенении — она почувствовала и поняла, что совершенно не в состоянии это сделать! Даже чисто внутренне! Эти слова, эта мысль, это желание — как будто не могут, не в состоянии в ней родиться, как будто намертво застряли где-то глубоко-глубоко в ней...
И следующая мысль, которая каким-то образом появилась в её сознании, была настолько жуткой — что она не могла понять, как такую мысль она вообще может в себе выдержать...
И этой мыслью было:
«Неужели же я действительно хочу — чтобы ЭТО ПРОИЗОШЛО???!!!...»
И ей показалось — что мальчик сделал шаг по направлению к ней...
…
Очнулась она на руках у Деда Мороза — у которого были встревоженные глаза её отца...
И чей-то взволнованный женский голос говорил где-то рядом:
«..Ну, что вы, девочка пережила такую нервную нагрузку, такое эмоциональное напряжение!..»
И она почувствовала свои руки — в руках Герты...
Она плохо помнила, как ехала, на руках отца, на машине, как очутилась опять дома, как вокруг неё хлопотала няня, и остальные, как приходили врачи... Сказали, что нет никаких показаний, чтобы это было как-то связано с сердцем или с давлением. Сердце работало совершенно нормально. И давление было в норме. Скорее всего — просто обычный обморок...
…
Анфиса потом плохо помнила, как она, ко всеобщей радости, вышла к их новогоднему столу, к самым 12 часам. К самому бою кремлёвских курантов и выстрелу пробки от «Шампанского»... К самому «Большому Взрыву»... Она старалась казаться весёлой и абсолютно здоровой, чтобы никого не испугать и не расстроить, но чувствовала себя как во сне...
Что-то в ней родилось — новое, живое, щемящее и тревожное — но она ещё не могла понять что...
И она почти совсем не помнила, как няня отвела её назад в её комнату и снова уложила в постель...
…
Потом она увидела у своей постели Нику. Она прилетела со своим отцом, дядей Пашей, из Москвы. Ника уже всё знала о случившемся с Анфисой, во всех подробностях. Знала обо всём. Кроме единственного — самого главного...
Анфиса видела, как Ника обрадовалась, когда увидела, что болящая подруга проснулась...
Ника поднесла к её лицу пахучий жёлтый шарик — и спросила:
«Хочешь мандаринку? Это — Новое Солнце!..»
Герта уже не в первый раз просвещала их обеих обо всём, что касалось Нового Года...
Ника повторила, с некоторой тревогой в голосе:
«Почистить тебе?..»
Анфиса отрицательно покачала головой...
Нике Анфиса могла поведать абсолютно всё (ну, или почти всё), не смотря на её малолетний возраст...
И она спросила её:
«Слушай, там был один мальчик... Он должен был подойти, даже, наверное, подбежать ко мне, когда я упала... Тебе никто не говорил, что какой-то мальчик подошёл ко мне, когда я упала?..»
Ника ничего такого не слышала...
Анфиса спросила её:
«Быть может, какой-то мальчик потом спрашивал обо мне, или приходил, или звонил? Или ещё как-то интересовался обо мне?..»
Ника совершенно ничего такого не знала, хотя, кажется, была совершенно в курсе всего произошедшего, во всех деталях, которыми не переставала интересоваться, как только приехала...
Анфиса сказала:
«Ника! Ты можешь действовать, как настоящий разведчик? Попробуй разузнать у всех, кто там был: ко мне должен был сразу, как я только упала, подбежать один мальчик! Разузнай, пожалуйста! Только, пожалуйста — очень, очень осторожно! Чтобы никто, совершенно никто не догадался, что я про это спрашивала!..»
Ника честно, абсолютно серьёзно и ответственно, выполнила её поручение, как самый настоящий разведчик. И доложила подруге, что никакого мальчика, о котором говорит Анфиса, по показаниям всех наличных свидетелей, около Анфисы не было, и никакой мальчик ею не интересовался...
Анфиса довольно долго лежала неподвижно, глядя куда-то не то в потолок, не то в какое-то невидимое пространство...
«А был ли мальчик?..»
Где-то она уже это слышала...
И потом сказала Нике:
«Значит, это был не Он... Да, точно не Он!..»
В этот момент она не то что для Ники, но и для самой себя не могла определить, что значило это «Он»...
И она взяла ярко-жёлтую круглую мандаринку из рук подруги...
И Ника её поняла...
Ника поняла, кажется, даже что-то гораздо большее, потому что, подумав, она сказала Анфисе:
«Слушай, а ведь по сказке Андерсена, мальчик должен был поцеловать Снежную Королеву!..»
Анфису такой ход мысли поразил довольно сильно. В самом деле: а если бы он захотел поцеловать Герту?.. Анфиса даже не могла себе сказать: хотела бы она этого — или нет. Она несколько раз представила себе эту сцену. Представила довольно спокойно, потому что уже знала, или почти знала, что этот мальчик — был не Он... Что ж, если бы Герте это доставило какую-то радость...
Все говорили, после этого представления, что Герта тоже очень талантлива. И сравнивали её с Гретой Гарбо...
Анфиса чувствовала, что после этого Нового Года Герта стала для неё гораздо более близким и родным существом. И в то же время — в ней
