Морская дева

восторга, потому что все познается в сравнении, сейчас я предложу вам сравнить наш коньяк с другим коньяком, одну секунду.
«Начинается!» - с огорчением подумал Миша.
Вернулся он с бутылкой другого коньяка, а за ним шел человек с бутылкой и со стулом.
-Познакомьтесь, это наш технолог Гиви, а это дагестанский коньяк.
Миша заметил, что рука инженера стала более щедрой.
-Прошу вас допить, потому что на очереди коньяк «Каспий». Гиви, налей, пожалуйста, гостям.
-Наконец то и Гиви дали слово, - проворчал тот. - У нас на Кавказе полагается, прежде всего, сказать тост, и у меня есть такой тост: предлагаю выпить за прекрасную единственную женщину в обществе небритых невоспитанных и невнимательных мужчин, которая достойно переносит наше общество, позволяя нам любоваться своей красотой. За вас, Людмила!
После того, как инициатива перешла к красноречивому грузину, уровень жидкости в стаканах стал повышаться, запасы всевозможных коньяков были неистощимы, воля хозяев непреклонна, а воля гостей все слабела. Миша старался следить за сменой коньяков, а особенно за безопасностью сестры, и был достаточно настойчив: Гиви оставил Людмилу в покое. Миша, сохраняя ясность мыслей, «продегустировал» украинские, кавказские и молдавские, дошел до четвертого вида французского коньяка, но дальше все было как в тумане. Иногда сознание возвращалось, и он видел, что все так же прочно сидит на стуле и поддерживает беседу, сестра в порядке. Наконец «дегустация» закончилась. Миша попытался встать, но почувствовал, что это ему не под силу.
-Миша,- сказал он инженеру, который давно стал его другом, - твой коньяк настолько хорош, что взял меня в плен, я приклеился к этому чертовому стулу, не мог бы ты его из-под меня выдернуть?
-Тезка, сейчас я отклеюсь от своего, и мы с ним разберемся.
Потом Людмилу отвезли домой, а веселая компания мужчин посетила развалины старой крепости. Миша смутно помнил, как рассказывал аборигенам историю крепости, которую раньше в глаза не видел. И что в машине откуда-то появились женщины, и он кому-то из них назначил свидание. К сестре его привезли под утро, он лег спать, и проснулся лишь среди ночи следующих суток. Коньяк действительно был неплохим, потому что никаких неприятных последствий у Миши не было.

            Ответ от Кати пришел спустя полторы недели.
                                          «Милый мой Миша, если бы ты знал, как я ждала какой-либо весточки от тебя, а от тебя – ни слова. Я уже думала, что ты забыл меня. И вот, наконец, телеграмма! А сегодня огромное и такое хорошее письмо. Спасибо за все, за прекрасные дни в Крыму, за внимание ко мне, за теплые и прекрасные слова.
Когда мы расстались в Симферополе, я едва сдержалась, чтобы не заплакать. Столько боли и тоски было в твоем взгляде! Я взяла то твое первое письмо, и несколько раз прочитала его в поезде. И это меня успокоило.
На вокзале нас встретил папа, и, конечно же, сразу заметил у меня на руке часики. Он спросил, откуда они. Пришлось сказать, что это мне подарок от всей нашей компании. Мы сказали ему, что и ты с Людой тоже подружился с нами. Папа очень удивился подарку, но как будто поверил нашим словам.
30 июня мои родственники – мои бабушки, а их у меня четыре, дедушки, дяди, тети – отмечали мое 16-ти-летие. Надарили мне кучу подарков. Потом я фотографировалась. Посылаю тебе одну фотографию. Миша, прошу тебя, вышли мне свою фотографию.
Я начала учиться готовить. Вчера самостоятельно делала вареники с творогом, правда, мама руководила, а сегодня, после длительной маминой консультации сварила борщ. Мама сказала, что борщ отменный. Миша, а ты любишь украинский борщ? Я уже умею его варить, запомни.
Миша, я не поняла, о какой невеселой фразе идет речь. Я думаю, мы должны быть искренними.
Тот концерт для моряков я тоже слушала, и думала о тебе. Теперь мне дороги даже объявления диктора: «В Петропавловске-Камчатском – полночь» Мишенька, ты заметил, я тебя больше не называю на «Вы», прошу следовать моему примеру. Я думаю, ты меня простишь, за то, что я сделала это первая.
Собираешься ли ты приехать в Запорожье? И вообще, какие у тебя планы?
Я хочу пойти к маме на завод, но не знаю, удастся ли устроиться.
Досвидания, большой привет Людмиле. Жду твоего письма.
                                                                        Катя.

После такого письма все благоразумные мысли мгновенно улетучились, и Миша помчался за билетом. Время замедлило свой бег, а ритм жизни Михаила ускорился настолько, что минуты для него стали тянуться, как недели. Ему казалось, что если сейчас мир потерпит какую-то глобальную катастрофу, он воспримет ее лишь как досадную задержку на пути к своей любимой. Катастрофы не произошло, но задержки в пути были.
В купе вагона сидели четверо чужих друг другу человека, не проявляющих  малейшей склонности к общению, а в коридоре в это время двое мужчин вели жаркую, но безмолвную беседу с помощью жестов: они были лишены дара речи. Эта их беседа продолжалась не менее шести часов, когда Миша стал укладываться спать, они все еще беседовали. А Миша подумал, как несправедлива судьба: четверо интеллигентных  здоровых человека не посчитали нужным сказать друг другу и трех фраз, а двое других, жаждущих общения, лишены дара речи.
До Запорожья оставалось чуть больше часа, когда Миша остался в купе один. Его нетерпение выразилось в том, что он стал писать Кате письмо.
«Милая Катенька, ждать встречи с Вами выше моих сил, и я, воспользовавшись тем, что мое купе освободилось, начал писать в поезде. Не знаю, успею ли закончить, Запорожье уже близко, а мое нетерпение пропорционально возрастает.
Катя, Вы наверно думаете, что Стрельцов разленился, не хочет отвечать вовремя, - не допускайте даже мысли об этом, во всем виноваты обстоятельства. Я не знаю, какими путями шло Ваше такое долгожданное нежное и дорогое для меня письмо, но получил я его из рук сестры, а она из рук соседки, причем на четыре дня позже, чем указано на штемпеле. Я мог бы упрекнуть соседей за их любопытство, если бы не чувствовал к ним благодарности за то, что они его все же отдали. Катенька, я не знаю, как мне Вас благодарить за то счастье, которое Вам удалось вместить в этот конверт. Я два дня носился с глупой улыбкой на физиономии, и до сих пор мне с трудом удается ее согнать. Думаю, у Вас будет возможность убедиться в этом, если судьба пошлет мне еще большее счастье видеть Вас в недалеком будущем. Ответить мне хотелось еще в Ужгороде, но я сломя голову помчался на Ваш зов, во всяком случае, мне хочется думать, что я его слышал, читая Ваше письмо.
Катенька, я в восторге от того, что Вы так просто и очаровательно отказались от несколько холодного и официального обращения на «Вы». Но я прошу Вас разрешить мне обращаться к Вам в письмах на «Вы». Я уже говорил Вам, что для меня Вы Богиня, как же я посмею обращаться к Богине на "ты"!  В этом слове восхищение Вами, Вашей красотой, Вашей непорочной юностью. Кстати, Ваше имя греческого происхождения, и значит «Непорочная».
Дописываю письмо поздней ночью на кухне у сестры. Приехал в семь вечера, и мы с Ирой делились новостями и впечатлениями, я рассказывал ей о Вас, и теперь она Вас тоже любит. А сейчас мне не спится, ведь Вы рядом, хотя и не знаете, что завтра я Вам позвоню.

P.S. Сегодня я вам звонил уже трижды, но никто не подходит. Иду отправлять письмо. Очень хочу видеть Вас, милая».

В этот день встретиться с Катей не удалось. Был короткий разговор по телефону с Людмилой Павловной, которая намеками сказала Мише, что завтра в пять Катя будет дома. Миша понял, что Павел Кириллович не допустит, чтобы Катя ходила на свидания, и впал в уныние. На следующий день задолго до пяти Миша был возле ее дома. Позвонил ровно в пять, и услышал ее родной голос, но даже этот голос не мог развеять его грусть. Катя сказала, что выйдет всего на полчаса. Этот строгий контроль Катю угнетал не меньше, чем Михаила, поэтому встреча оказалась совсем не такой, как они оба ожидали. Катя сказала, что через неделю поедет в колхоз, и он сможет там ее навестить. А до этого встреч не предвидится, потому что она работает на заводе, и сегодня ее отпустили пораньше по просьбе мамы. Эта встреча скорее отдалила их, чем обрадовала, Миша почувствовал это очень остро, и других попыток для встречи не предпринимал.
В Крыму любовь к Кате казалась ему новым огромным миром, в котором лишь двое обитателей, связанных прочной незримой нитью, которая не ограничивает свободу каждого, но дает возможность мгновенно объединить души. Сейчас же он почувствовал себя как будто в темнице, но и эту темницу он тоже любил, потому что в ней жила надежда, что дверь, ведущая к его избраннице, вот-вот откроется.
Следующая встреча состоялась в лагере на территории колхоза. Увы, и там был суровый контроль. Хоть Миша и представился близким родственником Кати, общаться им разрешили в десяти метрах от домика воспитателей. Миша привез ей кучу всяких сладостей и фруктов, но даже поговорить им как следует, не дали, вокруг носились дети, а одноклассницы Кати старались лучше рассмотреть Мишу, и решали для себя вопрос, кем же он ей приходится. Неожиданно для себя Миша сказал, что улетает завтра, отрезав для себя все пути для следующей встречи. Однако его слова пробудили у Кати сильное чувство, которое отразилось в ее глазах. Ее взгляд стал таким же, как был в Крыму. Миша не стал затягивать встречу и поспешил проститься, пока это чувство не иссякло. Они обещали писать друг другу.
Миша равнодушно прошел мимо автобусной остановки, и направился к городу пешком. Вдоль дороги тянулась лесополоса. Он шел по тропинке в полном одиночестве, и удивлялся собственному решению, которое принял так неожиданно для себя, надолго, а может быть, навсегда,  захлопнув дверь собственной темницы. Решение было верным, но сознавать, что больше в этом году он Кати не увидит, было мучительно. Его тоске, боли и грусти противостояла лишь надежда.
Все произошло так, как Миша и предвидел, интерес Кати к нему несколько угас, но он надеялся вернуть его с помощью писем, которые, по ее словам, очень ей нравились. Раньше Миша писал письма лишь по необходимости, и всегда ему приходилось делать над собой усилие, чтобы взяться за письмо, но писать письмо Кате было для него удовольствием, которое возникло из ее интереса к ним.
Часа через три Миша подходил к дому Кати, чтобы проститься с ним, а если повезет увидеть на балконе ее мать, то и с ней. Людмилы Павловны он не увидел, хотя ждал минут двадцать. Желание не нарушать своего одиночества заставило его идти пешком через весь город к дому сестры Ирины. Ему вспомнился его приезд, и то душевное состояние, с которым он к ней приехал. Ведь это благодаря ей произошел такой перелом в его жизни. Всегда абстрактное для него понятие любви вдруг стало материальным и осязаемым, с его восторгами и мучениями, со сладостью и болью, с надеждами и отчаянием. Все это не тяготило, а давало ощущение полноты и смысла, которым наполнилась его жизнь. А ведь он, кажется, даже не поблагодарил сестру за эту путевку. Странно, Людмила восприняла это событие в его жизни, произошедшее практически на ее глазах, очень сдержанно, она разговаривала с ним на эту тему, но сама ее никогда не поднимала.