КАРАВАН. Л.Воронов
Новелла.
«Все, надоела эта суета, беготня, и бесконечные экскурсии с этим стадом - думал Петр Николаевич Кулагин, поднимаясь в свой номер.- Была бы хоть компания толковая, даже побеседовать не с кем. Этот доцент Родионов корчит из себя академика, сыпет учеными словечками, а сам дурак дураком. А эти двое, сдружились: инженер авиастроитель и председатель колхоза - бегемот и журавль,- вот на кого они похожи, а целыми днями вместе. И о чем только говорят? А эти три сморчка не иначе, как акаши, но не сообразить вам здесь на троих, не в ту страну попали. И с женщинами не повезло. Разве что эта Лариса из Ленинграда, но слишком уж озабоченная и деловая. И колючая, даже не хочется подходить. А троих остальных даже вспоминать не хочется. Не поеду завтра никуда. Пойду гулять по этому Турку, а надоест - вернусь в отель, буду спать, сколько захочу. » От принятого решения настроение улучшилось, Петр Николаевич даже подумал, не открыть ли бутылку водки, но одному пить не хотелось, а приглашать кого-нибудь из «этих» - тем более. Ларису бы пригласил, но они там вдвоем, пришлось бы и эту латышку Расму приглашать. Только настроение себе портить.
Утро было свежее и солнечное. Блистали чистотой влажные вымытые улицы, сверкали стекла витрин, мимо которых двигались нарядные беззаботные прохожие. Все это вызывало у Петра Николаевича благодушное настроение. Приятно было ощущать мягкую пружинистую подошву новых удобных туфель, купленных два дня назад в обыкновенном магазине у вежливого внимательного продавца без очередей и предварительных телефонных звонков. Слегка огорчила мимолетная мысль о том, что через четыре дня эта сытая и беззаботная жизнь закончится, придется вернуться в Россию с ее неустроенностью и нищетой. Об этом думать не хотелось, и мысль была изгнана без усилий.
На автостоянке рядом с отелем выстроились изящные сверкающие автомобили. Петр Николаевич остановился, чтобы полюбоваться ими. Чувство зависти шевельнулось в нем, но тут же угасло, – ничто в это утро не могло испортить ему настроение. К серебристому «седану» подошел полный мужчина с рыжей шевелюрой, утвердился на сидении и стал выруливать задним ходом. Когда машина выдвинулась из ряда, Павел Николаевич заметил, что заднее колесо у нее спущено почти полностью. Ему захотелось предупредить рыжего водителя об этом. Павел Николаевич сделал несколько шагов навстречу автомобилю и помахал рукой. Стекло опустилось, и рыжие вихры показались в окне.
Очень многие финны понимали русский язык, и поначалу Петр Николаевич удивлялся, что русский язык так популярен за границей. Потом он привык и стал воспринимать это как должное.
-Простите, у вас шина спущена, сказал Петр Николаевич, показывая на спущенное колесо.
-О, вы русский,- обрадовался водитель, выходя из машины – Улаф Хансон – представился он. У толстяка был сильный акцент, однако русские слова он выговаривал правильно. Мужчины познакомились и подошли к колесу, которое было в плачевном состоянии. Улаф был явно в растерянности и Петр Николаевич невольно почувствовал превосходство: для русского водителя, как известно, подобные неприятности проблемы не представляют. Водитель вел себя очень дружелюбно, и Петр Николаевич решил предложить ему свою помощь. Судя по всему, Улаф понятия не имел, как приступить к замене колеса и Петр Николаевич взял инициативу в свои руки. Операция не заняла и пяти минут. Хансон был в восторге от такой оперативности. Он торопился, однако вручил Петру Николаевичу свою визитку и настоятельно просил позвонить ему по телефону в этот же вечер.
Петр Кулагин с детства имел склонность к общественной работе. Он был активным пионером, потом стал активным комсомольцем, был комсоргом класса, а последние два года учебы – комсоргом школы. Техникум он закончил не блестяще, однако и в техникуме активно занимался комсомольской работой. В армии Петр вступил в партию и был парторгом роты. Это приносило свои плоды. Хоть он и был дважды бит сослуживцами, но его побаивались не только сержанты, но даже офицеры. А замполит полка относился покровительственно и в обиду не давал.
После армии Петр стал работать в порту по специальности и без усилий стал парторгом ремонтно-механического участка. Он хорошо запомнил наставления армейского замполита, который говорил, что карьеру можно сделать, только будучи активным и грамотным коммунистом. Петр поступил в вечерний университет марксизма-ленинизма. Его партийное рвение и склонность к компромиссам было замечено руководством, и вскоре он был избран, а точнее назначен, парторгом порта. Это уже была освобожденная должность, которая давала Кулагину тайную власть даже над начальником порта. Эта должность также могла служить хорошим трамплином в горком и даже в обком партии. Карьера складывалась удачно, но требовалось соблюдать правила игры. Эти правила Петр усвоил быстро: с одной стороны они подразумевали лицемерие и ложь, с другой - подобострастие и готовность к унижению. Нужно было уметь говорить одно, думать другое и делать третье. Петр научился действовать и жить, как требовала партия, однако постоянный конфликт с самим собой не прошел для него без последствий. Петр стал ненавидеть. Он ненавидел всех этих склонных к пьянству и воровству, забитых и униженных, всегда готовых на заклание рабочих. Он ненавидел надутых и тупых, беспринципных и безынициативных многочисленных больших и маленьких начальников, которые ни за что не отвечали, ничего не делали и только быстро плодились. Он ненавидел подлых и лживых, падких на лесть и взятку работников горкома и обкома партии, которые ценили лишь одно качество – гибкость хребта. Он ненавидел прогнившее и ожиревшее правительство, а также сборище выживших из ума древних старцев, сидящих в политбюро. Он ненавидел страну, в которой довелось родиться, но больше всего он ненавидел перемены. А шел 89 год, и перемены происходили. Неуверенность чувствовали даже самые толстокожие и меднолобые коммунисты. Последняя услуга Петра Кулагина по отправке контейнеров работника обкома была оплачена вот этой путевкой в Финляндию, и эти мелкие подачки Кулагин также ненавидел.
Прогуливаясь по нарядному городу, Петр Николаевич думал о рыжем водителе. На визитке, которую Хансон ему вручил, было название отеля. Этот новый его знакомый жил в том же отеле, этажом выше. Судя по манерам, костюму, перстню, Хансон был состоятельным человеком. Хотя как тут разберешь, он может быть и простым клерком. Как бы то ни было, Улаф вызывал у Петра Николаевича интерес, а может даже симпатию – этакий веселый рыжий толстяк. «Нужно с ним выпить водки» – подумал Петр Николаевич – «вот с ним я выпью с удовольствием». Вечером Петр Николаевич набрал номер Хансона.
- О, Питер, это вы, я очень рад, что вы позвонили и благодарен вам за помощь. У меня весь вечер свободен и я был бы очень рад провести его в вашем обществе. Если вы не заняты, давайте встретимся в холле и отметим наше знакомство в ресторане. Я прошу вас быть моим гостем.
Когда Петр Николаевич вышел из лифта, Улаф уже его поджидал и встретил белозубой, радостной улыбкой.
- Вы знаете, Питер, я приехал по делам из Норвегии, и друзей у меня здесь нет. Чертовски скучно по вечерам. Я боялся, что вы не позвоните, а я даже не поблагодарил вас, как следует, и не узнал, как вас найти. Тут неподалеку есть французский ресторан, отправимся туда, если вы не возражаете.
Всю дорогу Хансон не умолкал.
-По вашему лицу видно, что вы интеллигентный человек, по вашему поступку видно человека порядочного и отзывчивого, а больше всего меня привел в восторг ваш русский язык. Я просто счастлив, что вас встретил и имею возможность говорить на русском.
Мать Улафа была эстонкой, и учила его эстонскому и русскому языкам. Петр Николаевич очень трезво рассудил, что профессия «парторг» поставит Хансона в тупик, а его самого в неловкое положение. Понять смысл такой профессии мог разве что китаец. Поэтому он присвоил себе должность главного инженера порта. Это опять вызвало у Хансона бурю восторга. Норвежец был судовладельцем, имел небольшой технический флот, который занимался дноуглубительными работами, а также строительством причалов.
- Да мы с вами почти коллеги!- воскликнул Улаф.- Вот уж везет, так везет.
Однако его ждал еще один сюрприз. Когда рыжий норвежец узнал, что порт, в котором работает Петр Николаевич, находится на Камчатке, он был потрясен.
- Я бывал во многих портах мира, но Камчатка для меня была и остается Terra incognita. Это все равно, что Фобос или Деймос. Вот где я хотел бы побывать. Говорят, у вас там гейзеры, горячие источники, действующие вулканы. О, Камчатка! Давайте выпьем за эту далекую таинственную землю и за ее прекрасных жителей!
Этот словесный поток и обилие комплиментов и восклицательных знаков и смешил и радовал Петра Николаевича. Он и сам умел поддержать беседу, особенно, если она подогревается хорошим коньяком. А Улаф, несмотря на болтливость, умел и слушать и слышать собеседника. Вскоре они перешли на «ты», а к концу вечера подружились к обоюдному удовольствию. Улаф приглашал Петра Николаевича к себе в гости в Осло. Это приглашение было с большим сожалением отвергнуто, а вот поездка в Хельсинки на следующий день была одобрена, и состоялась. Улаф любил и умел повеселиться, был щедр и очень сожалел, что Питеру скоро придется уехать. Каждый день до часу дня он занимался делами, потом заезжал в отель за Петром Николаевичем, и друзья погружались в вихрь удовольствий, (которые включали и финскую баню с массажем, и конные прогулки на природе с женщинами и без них). За три дня Петр Николаевич узнал об удовольствиях больше, чем за всю свою жизнь.
Вернувшись к своей постылой работе, Петр Николаевич часто вспоминал рыжего весельчака. Они обменивались письмами и иногда связывались по телефону.
Между тем, Россия переживала невиданные потрясения. Компартия потеряла контроль над страной, необдуманные и неподготовленные реформы привели огромную страну к кризису, началась дикая приватизация. Петр Николаевич все еще ходил на работу, хотя прекрасно понимал, что эта должность уже никому не нужна, что зарплату ему уже, вероятно, не начислят, и что со дня на день его просто выгонят. И вдруг появилась надежда, что старая власть вернется, и все станет по-прежнему.
Над страной повисла мрачная тень. Все средства массовой информации объявили о создании Государственного Комитета по Чрезвычайному Положению. Это было неожиданно и тревожно. Поневоле приходили на ум ужасные сталинские репрессии. Аббревиатура ГКЧП несла в себе нечто темное, зловещее и жуткое. Страна затаилась в напряженном ожидании. Однако переворот не состоялся, уже спустя три дня руководство ГКЧП было арестовано, а компартия, благодаря бездарной попытке совершить переворот, в результате потеряла все рычаги власти, обкомы и горкомы были распущены.
Кулагин не знал, что делать дальше. Никто не мог дать совет, люди, еще вчера державшие в руках все нити управления
