Нечистая сила

такую  полынью. Чмокнуло, пошли  пузыри, пенёк медленно засосало, и он  исчез. Все сгрудились, смотрели, а Верёвкин мрачно сказал:
    -  Леший утянул! Вы знаете, в каждой такой яме живёт болотный леший и к нему лучше не попадаться. Леший похож на человека, только у него жабры, как у рыбы. Весь зарос мхом, водорослями, глаза выпуклые, как у  лягушки и ночью светятся, лапы длинные и когтистые.
Мы испугались и кто – то спросил:
    - А откуда вы это знаете? Разве кто – нибудь видел лешего?
    - Как не видеть? Видели многие, особенно в старину. Мой дед, например, много раз рассказывал. Сейчас – то леших стало меньше в болотах, не знаю, почему. А раньше – тьма!
    - А когда в последний раз кто – нибудь  видел лешего? Расскажите.
    - Когда, когда! Да в прошлом году! Пошли три Каурушинские  бабы за клюквой, как вот мы сейчас. Да пожадничали - зашли далеко и заблудились. Ходят – ходят, и словно всё время неведомая сила их  водит по кругу и возвращает их к огромной, круглой, вот такой же луже – трясине. Уже стемнело, бабы заробели, крестятся, сели на кочки, чтобы успокоиться. И вдруг раздался тяжкий вздох рядом, а над головами перепуганных женщин пролетела, захохотала дико огромная сова. Засветились тускло два бледных пятна света из  трясины,  и дрогнули кочки под ногами бедных женщин. В ужасе вскочили несчастные, побросали свою клюкву и побежали что есть мочи в разные стороны. Только днём вернулись две женщины в Каурушку, а третья - молодая,  исчезла. На третий день только нашли её красную косынку – лежит с краю той злополучной трясины…
Потрясённые, мы выслушали этот рассказ! Сразу расхотелось здесь  находиться, и мы засобирались домой.
Раз восемь я ходил за клюквой в  те  годы на Каурушинское болото, но,  то - первое  посещение  запомнил на всю жизнь!

И ещё два случая. Наступила зима. Одно такое  воскресное утро  запомнил на всю жизнь. Почему – то я встал чуть свет, не позавтракал, спозаранку побежал проверять петли на зайцев. Было ещё темно. Морозно. Тихо, тихо. Подхожу к повороту, где Шегарка уходит к  Жирновке. А на самом повороте, рядом с мелколесьем,  всегда стояли высоченные четыре берёзы. Глянул и ахнул – все берёзы от низа до верха облеплены чем – то чёрным!  Шевелятся! Подошёл поближе – огромная стая тетеревов сидит на всех четырёх берёзах. Тысячи, да, тысячи птиц уселись на всём  околке и рядом с  берёзами! Птицы величиной с крупного петуха сидели на нижних ветках, и рядом со снегом, посередине и на самом верху деревьев. Всё было черным - черно! Такого зрелища  более в жизни никогда не видел! И раньше и позднее,  встречал стаи косачей по  десять - двадцать птиц и не более! Здесь же были тысячи! Остановился, поражённый. До птиц было сто пятьдесят, затем сто метров, уже пятьдесят – птицы и не думают взлетать! Лихорадочно соображаю:
    - Откуда они взялись здесь? Может, огромной стаей перелетают куда – то? Может, где – то для них  было голодно, и они прилетели к нам? А может, какая – то сверхъестественная сила  собрала их со всех лесов?
Эти мысли проносились в моей голове. Крупные чёрные птицы сидят молча. Я начал их считать. Сбивался, опять считаю. Да где там? Разве всех пересчитаешь? Минут двадцать, наверное, стоял заворожённый, боясь сдвинуться. Сердце как будто подсказывало, что такого  в своей жизни больше не увижу! Затем, затаив дыхание, двинулся к ним. Вот они уже рядом, но не слетают! Я в замешательстве:
    - «Может, всё это мне чудится? Просто сон такой? Может, это неживые птицы? Да нет,  они вертят головами, шевелятся. У ближних косачей видны отчётливо даже глаза. М - да – а – а! Что же это такое? Сказать кому, не поверят».
Я уже рядом – тысячи глаз наблюдают за маленьким тщедушным охотником и не боятся меня!  Поднимаю лыжные палки, прикладываю к плечу, как ружьё, якобы прицеливаясь:
    - Пах! Пах! Пах!
Хоть бы что!  Мне по – настоящему становится страшно:
    - «Почему они меня не боятся? А-а –а! Понял! Это маленькие черти, навьи, нежити слетелись со всей округи! А вдруг они сейчас все разом слетят на меня? Вон, у Шестаковых один только петух, а никого не боится. Кидается драться даже на взрослых. А Польку Зыкину так гнал со двора, что всю фуфайку со спины порвал. Ой!  Растерзают они меня сейчас, расклюют!»
А  тишина, как назло, неимоверная, никого вокруг, даже лая собак в деревне не слышно. Только белое безмолвие, да тысячи огромных чёрных чертей – птиц окружают меня. Струхнув не на шутку, отступаю медленно, приготовив  палки  для  защиты, и всё время оглядываюсь.
Так и не пропустили меня в это утро непонятные птицы к заячьим петлям!

Уже в апреле, когда снег стаял более чем наполовину, пошёл  проверять последний раз петли на зайцев. Подхожу к тому месту, где должна была стоять давно потерянная короткая медная петля и вздрагиваю – огромный заяц стоит  в осиннике на задних ногах и смотрит угрожающе на меня.  Притом, глаза выпучены и зубы оскалены! Жутко мне стало. Заяц  стоит на двух ногах, как человек, чуть покачивается, не бежит от меня, а молча,  поджидает!  Я струхнул не на шутку, волосы стали дыбом! В голове мелькнуло:
    - Чур, чур, меня! Господи, что это?  Точно! Это дьявол, леший или чёрт в образе зайца! Бежать немедленно отсюда!
Жуткое зрелище! Большой заяц растянулся во весь рост в осиннике и, вытянувшись, как бы прислушивается к чему – то. Я понял – он не пускает больше меня в этот густой молодой осинник, где я выловил уже несколько его родичей.  Больше я не ходил туда. Здорово напугал  он меня!



В декабре, когда уже  во всю завывала пурга и длинная,  долгая  ночь сменялась коротким зимним  днём, отчим крепко простудился. Перед этим Пастухов где – то крепко выпил и уже затемно поплёлся домой. Серый дневной свет лишь на пять – шесть часов приоткрывал засыпанную снегом глухую сибирскую деревню.  Темно. Пастухов, еле переставляя ноги, заблудился,  свалился в  огромный сугроб, где его окончательно засыпало и лишь на утро  нашли и откопали. Уже позже, через год, он всё вспомнил и рассказал, как было:
    - Иду, задыхаюсь. Метель прямо сечёт в глаза. В голове сверкают молнии. И вдруг вижу явственно – рядом возникли черти! Их было много!  Они толпились передо мной, визжали своими свиными  рылами, копытами били по ногам, волосяными руками,  когтями рвали мою шубу, хлестали хвостами, наклонялись и швыряли снег в глаза!  Я – то, вы знаете, искренне верю в Бога.  А тут, как увидел чертей, понял, что это неспроста! Отрезвел мгновенно и понял, что если сейчас от них не уйду – будет конец! Оглянулся - как назло ни души!  Ни  дороги, ни одной избы не видно, ни светы, ни дыма из печных труб, и вообще ничего не видно! Где я - не пойму! Только чернота, метель, визг, да черти толкаются,  обезумели совсем. Закружили,  заворожили меня, насильно подвели к обрыву и хором хрюкают, визжат: «Бросайся!»
Сопротивляюсь, думаю:
«Да что это со мной? Это же конец!»
Вспомнил в последний момент, что надо перекрестить чертей! Успел сделать только пол  креста. Их сатана кричит:
    - «Не дайте ему перекреститься!»
Как навалились они все на мою руку! Не дали до конца их перекрестить. Столкнули меня в  глинище, и давай щекотать, валять в снегу!»


Только днём подобрали замёрзшего отчима и еле оттёрли, отходили, но он простудил лёгкие не на шутку!
Уже  совсем перед Новым годом заплаканная мать привела нас с Шуркой в больницу:
    - Отец хочет с вами проститься - умирает.
На больничной койке лежал, задыхаясь, отчим. Его было не узнать! За три недели болезнь превратила цветущего мужчину в настоящего покойника. Отчим осунулся, был небрит, провалившиеся глаза лихорадочно блестели, он хрипел и стонал. Стало жалко Филиппа Васильевича, и  я заплакал. Мать тоже заливалась слезами, а Шурка угрюмо молчал. Мы стали на колени перед кроватью и, плача, прошептали:
    - Простите за всё нас, Филипп Васильевич!
Отчим перекрестил нас и тихо, тоже плача, ответил:
    - Бог простит!
Наутро мать  увезла его в Пихтовку, надеясь в районной больнице спасти или хотя бы облегчить страдания.

Уже поздно. Мать кричит:
    -  Колька! Сколько можно читать? Гасите лампу! Спите!
Тушим свет, фитиль ещё долго коптит и пахнет керосином и гарью. Бежим по очереди к ведру пописать. Я первый пулей залетаю на печку, косясь на заиндевевшие светлые окна – на дворе полнолуние. Но вроде какая – то тень прошла в окнах. Я закрываюсь с головой и взвизгиваю Шурке:
    - Кто – то заглянул в окно!
Шурке тоже страшно и он также залезает с головой под тулуп, хохоча и пугая в свою очередь меня:
    - Слышишь? Кто – то ходит вокруг избы! Скрип слышишь?
Робко  выглядываем одним  носом из -  под старой дохи.  Нам кажется, что за окном  ходит медведь:
    - Скрип – скрип,  ногой!  Скрип – скрип, другой!
Начинаем прислушиваться к шорохам в трубе, за печкой, за окнами.
Сейчас, после двенадцати ночи, наступило сатанинское время – мы в этом уверены! Черти, ведьмы, лешие и водяные сейчас летают и ходят по селу, а домовые их не пускают в трубу, если они любят хозяина. Затем, немного успокаиваясь, начинаем с Шуркой нашёптывать, фантазировать.
Белый лунный свет залил все окрестности Вдовино. Тишина, как в гробу! Между деревьями перебегают, направляясь к деревне, зайцы. Вот один подбегает к моей петле и, не замечая её, попадает в неё. Гадаем - сколько зайцев  попадётся в эту дивную лунную ночь. Наконец, засыпаем.