Непонимание

Вера никогда не опаздывала на работу. Вот и сейчас, хотя часы в их недавно отремонтированном холле показывали ещё только без двадцати восемь, она уже стояла перед зеркалом с расчёской и карандашом для подводки глаз.  В добрые старые времена раковина и зеркало их Дома Культуры находились в туалете, который, помимо своей основной деятельности, выполнял ещё тысячу разных функций. Он служил чем-то вроде «гримёрки»  для барышень и дам постарше, не успевших с утра наложить макияж дома, а так же курилкой. А ещё помещением для переодевания,  и даже подобием комнаты отдыха, в которой вышеозначенные лица женского пола делились друг с другом секретами, сплетничали и судачили на разные темы.
Однако когда в Доме Культуры затеяли ремонт, директор распорядился выделить для дам отдельную комнату, где они могли бы привести себя в порядок. Несмотря на то, что площади  районного очага культуры  были невелики, квадратные метры для «дамской комнаты» всё же удалось изыскать. Чуть позже эту  комнату снабдили всеми необходимыми причиндалами:  раковиной с холодной и горячей водой, двумя зеркалами, тумбочкой и прочими предметами, в которых испытывали потребность работающие в Доме Культуры женщины.
И вот теперь Вера, несмотря на то, что рабочий день должен был начаться ещё только через двадцать минут, какое-то время внимательно разглядывала себя в зеркале, а затем, проведя расчёской по прямым русым волосам, принялась «наводить красоту» с помощью коричневого карандаша. Высунув от усердия кончик языка,  девушка аккуратно нарисовала две тоненькие полоски по краям нижних и верхних век. Собственно, на этом «наведение красоты» и закончилось. Закончив с подводкой глаз, Вера опять взяла расчёску, намочила её под краном и аккуратно расчесала  чёлку,  после чего, посмотревшись ещё раз в зеркало, она удовлетворенно кивнула самой себе и пошла на своё рабочее место.
Сказать по правде, красивой Веру назвать было никак нельзя.
Причём, даже с большой натяжкой.
В народе, правда, бытует то ли пословица, то ли мнение, что в восемнадцать лет все девушки красивы. С Верой Филимоновой эта пословица не то, что дружить – даже в отдалённый контакт вступать не хотела!  И вносить её в список «красивых» тоже не желала.
Вера была полной, но не из рода симпатичных  «пышечек», которых полнота не только не портит, а – напротив - делает заманчиво привлекательными. Здесь, как принято говорить, всё было «с точностью до наоборот». Когда она ещё училась в школе, пацаны  тихонечко хихикали над побившей все рекорды в области полноты одноклассницей. Но школа в один прекрасный день закончилась, мальчишки разъехались поступать в университеты да академии, и больше она с ними не виделась.
Поехать - она никуда не поехала. Устроилась для начала ночным сторожем на скотный двор. Мать её и ругала, и уговаривала пойти учиться дальше, и выть принималась, что «дал же Бог такую беспутную дочь!» – всё было без толку.  Хотя в чём состояло её «беспутство», Вера понять не могла: работала она исправно, заработанные деньги матери отдавала все до копейки. Ну, а то, что зарплата  у  неё  была маленькой – тут уж Вера ничего поделать не могла. Раз государство решило, что ночному сторожу и такой зарплаты хватит – значит, так оно и должно быть. Учиться же ей нигде не хотелось: да и зачем? Ходи на скотный двор через две ночи на третью, да получай регулярно аванс с подсчётом. И всё её устраивало: и график рабочий, и деньги, хоть и небольшие, и труд, не особо тяжёлый. А соседство с коровами да овцами Вере было совсем не в тягость: бывало, придёт она на скотный двор, и прежде, чем всех своих ненаглядных коровушек да овечек не перегладит да не перецелует, спать не ляжет. Одна молодая овечка у Веры любимицей была. Девушка, порой, только руку к её голове поднесёт – а Белоснежка (так Вера сама величала свою рогатую подружку) прямо мордочкой своей симпатичной ей в пальцы тыкаться начинает. Нос у Белоснежки был мягким, словно из бархата сделанным. Вере нравилось не то, что гладить, а просто дотрагиваться до него. И вот так, даря  нежность и любовь рогатым своим питомцам, не замечала сторож, как стрелки часов незаметно приближались к полуночи.
Может быть, таким образом, и продолжалась бы трудовая деятельность гражданки Филимоновой, если бы в один прекрасный день мать, закатив очередной «концерт» по поводу «никчёмной дочери своей», не довела Веру до очень странного поступка. По натуре «никчёмная дочка» была довольно спокойной.  Но когда она услышала от родной матери слова, что лучше бы  та её и на свет белый не рожала, вытащила из чулана старый-престарый чемодан, сложила туда всё то, что посчитала нужным и, утром, объяснив драгоценной родительнице своей, что слушать больше истерик по поводу своей никчёмности она не желает, спокойно перешагнула порог дома и направилась к железнодорожной станции. Деньги, полученные  накануне (это, по счастью оказался подсчёт, а не аванс), она впервые в жизни оставила себе, прикинув в уме, что этой  суммы должно ей хватить, чтобы добраться до ближайшего райцентра. Ну, а там – куда кривая вывезет…
Приехав в город, Вера первым делом перечитала все объявления на столбах в округе автостанции, не требуется ли куда посудомойка или уборщица. Но поскольку нужной ей информации впервые оказавшаяся в большом городе  Вера  не нашла, так и потащилась она со своим громоздким чемоданом по первому выбранному направлению, а проще сказать – в никуда.
Выйдя на большую площадь, где возвышались три солдата – то ли в память о Великой Отечественной, то ли ещё какой другой войне, Вера, подивившись на громадные бронзовые фигуры, заприметила красивое серое здание и направилась прямиком к нему. Так она и выяснила, что здание это было Домом Культуры с гордым названием «Сокол». Ну, а дальнейшие действия Филимоновой Веры Александровны закончились тем, что изрядно развеселив директора Дома Культуры, а так же его зама и всех тех, кто находился на тот момент в директорском кабинете (больше всего смеялись они, конечно, над чемоданом, уголки которого были обиты, как в старину, железками), она была принята на работу в качестве вахтера.
Чтобы вот так, приехав из никому неизвестной глухомани, с одним только аттестатом о среднем образовании, который лежал в старинном, чуть ли не послевоенном чемодане, сходу устроиться на работу в большом городе – это ли не было удачей? Но высшие силы не спрашивают людей, как и когда им поступать и на кого обратить внимание. Посчитали они, что в этот раз надо им было улыбнуться Вере – они взяли – и улыбнулись.
Здесь, правда, надо отдать должное не только провидению свыше.  Директор, который поначалу от души посмеялся как над Вериным чемоданом, так и над ней самой,  позвонил какому-то своему знакомому,  сообразив, что жить его вновь испеченной работнице совершенно негде. Разговор получился у них, что называется, «высокоинтеллектуальный».  Видимо, человек на том конце провода поначалу то ли замешкался, то ли засомневался, то ли вообще ответил отрицательно.  Директор же, уловив в голосе собеседника эти сомнения, не сдался. Для начала он  пустил в ход  разные уговоры и какие-то обещания. После этого беседа приняла более нейтральный характер, причём директор периодически взывал  к совести своего собеседника и припоминал тому, что за тем, якобы, водится какой-то «должок». Затем, увидев, что и это не помогает, довёл  «высокоинтеллектуальный» разговор до апогея, включив в него исключительно мужские фразы «крепкого»  плана. В итоге, после двадцатиминутного разговора написал директор Вере на бумажке адрес и велел срочно идти и заселяться в общежитие. Да ещё выписал «подъёмные» деньги в размере двух окладов. Видимо, что-то внутри подсказало ему, что деревенская барышня со старым чемоданом приехала сюда надолго и через два дня работы, подобно городским девчонкам да парням, не сбежит.
  Вера потихоньку стала осваиваться  в городской среде. Она была очень неприхотливым человеком и часто пользовалась принципом: «Что ни есть – всё хорошо». А на что она могла пожаловаться? Теперешняя работа её устраивала, жизнь в общежитии тоже. Научилась Вера постепенно и в одежде, и в косметике понимать толк – благо подружки из её комнаты в общежитии оказались в этом отношении девчонками разбирающимися.  Вот только фигура у Веры меняться никак не хотела.
Дурнушкой Вера, конечно, не выглядела, но в свои восемнадцать лет она «тянула»  лет на двадцать пять-тридцать. Черты лица её были под стать фигуре: тяжёлый низкий лоб, полные щёки и такие же полные губы не давали понятию «красота» ни малейшего шанса.
Правда,  Вера не особенно горевала над тем, что участницей конкурса красоты она не смогла бы стать по определению. Она, как и прежде, привыкла радоваться  тому, что имела: работе, двум приятельницам и месту в общежитии.  Но самое главное – и Вера Филимонова действительно считала это чуть ли не главным в своей жизни – у неё был очень хороший начальник, а именно директор «Сокола», который ей в первый же день и с жильем, и с деньгами помог. 
Алексея Фёдоровича Вера боготворила, уважала и ценила, потому что знала, что таких людей как он – в наше время, что называется, «раз-два – и обчёлся». Нет, она не была в него влюблена. Своё отношение к Алексею Фёдоровичу Вера выражала исключительно добросовестным трудом: она всегда являлась на работу раньше времени и покидала рабочее место чуть позже окончания смены. Стол с ящиками, в которых лежали ключи всех мастей от разных кабинетов, Вера содержала в идеальном  порядке. Все бумаги, начиная от рабочего графика и заканчивая мелкими записками, лежали под стеклом ровно. При этом ни одна бумажечка не заходила за другую, и Вера не ленилась заново раскладывать все эти  памятки, объявления и напоминания каждое утро, придавая бумагам под стеклом аккуратный вид. Она всю жизнь прожила в деревне, и откуда в её характере проявлялись нотки изящества, помогавшие ей даже в таком малозначительном деле, как расположение бумаг под стеклом  – сказать было трудно. Но, как бы то ни было, работницей Вера Филимонова считалась более чем старательной.
Вот и сейчас, закончив ежедневное размещение бумаг по своим местам, а так же проверку наличия ключей, Вера села за заполнение журнала передачи смены, аккуратно проставляя слова  «в наличии»  против каждого пункта.
- Уже трудишься, пчёлка? -  прозвучал над ухом знакомый добродушный баритон.
Вера подняла голову. Перегнувшись через стойку,  перед ней стоял главный инженер здания Александр Захарович. 
- Дай-ка мне, голубка, ключи от подвала. Пойду я трубы проверю, а то что-то они мне в последнее время не нравятся. Слишком конденсата на них много выступает, - проговорил Александр Захарович, и, забрав связку ключей, поданную Верой, быстрым шагом удалился проверять своё хозяйство.
Вера проводила его взглядом и  занялась, было, опять  своими  записями, но её снова прервали.
- Привет, барышня, - услышала она, как только вновь вернулась к  своей толстой тетрадке. Вера  автоматически полезла за ключом, дружески ответив: «Привет, Вань!»
Вере Ваня нравился. За весёлый нрав, за то, что мог балагурить с кем-угодно, причём  на любые