МОЛОДОСТЬ.
…А я нашел другую,
Хоть не люблю, но целую.
А когда я ее обнимаю,
Все равно о тебе вспоминаю…*
Свой семнадцатый день рождения я встречала в больнице. Правда, если быть честной, меня отпустили на майские праздники, между которыми было оно, мое семнадцатилетние. А до этого, до пятого мая, была череда серых дней, которые я смутно помню. Знаю, что восьмого марта я добралась домой и закрылась в комнате. Рядом со мной была обычная жизнь, которую я, не осознавая, разрушала для всех. Кровать, стена, в которую я пялилась, вода из под крана, вот и все, что нужно было мне. Мама говорила со мной, затем орала, после чего отчаялась и вызвала отца. Тот так же не смог до меня достучаться. Как и Ирка, и Олька и многие другие, кого я не слышала и не видела. Очнулась перед огромным окном, за которым монотонно лил дождь. За мокрым стеклом расплывались краски. Совсем позеленевшие деревья не радовали, а возвращали тоску. Проносящиеся мимо машины, били грязными фонтанами и эта вода оседала внутри меня. Спешащие мимо люди заставляли ежиться от отвращения. Я начинала ненавидеть всё и всех, и себя в первую очередь. И так – я стояла, ссутулившись, покрывшись мурашками, в совершенно незнакомом мне месте, перед чужим окном и смотрела на мир укрытый от меня пеленой дождя. Сзади раздались шаги, со слабым эхом, повторяющим их.
- Я скоро. – долетел до меня голос матери. – Я лишь привезу все необходимое.
Я не ответила, но ей это было не ново. Она привыкла уже к моему молчанию. А я опять зависла, уставившись в одну точку, серую, мокрую. Снова шаги и незнакомые голоса зашептались. Смысл их разговора доходил медленно, даже очень-очень медленно. Не успев осознать, о чем они говорили, я попыталась отключиться, как поняла – речь идет обо мне, и говорят они о моем платье. Я проявила интерес и опустила голову, разглядеть свой наряд – розовое платье, до колен. Прямая юбка. Туфли под платье, с чуть насыщенным цветом.
- Розовое… - поморщилась я и перевела взгляд на окно. Только теперь, отчего-то, я не видела улицу, а видела свое отражение. Это была я и не я. Даже не взглянув на свое лицо, я прикрыла глаза и вздохнула. А за спиной продолжали шептаться и обговаривать мой наряд.
- И о чем тут можно говорить? – подумала я и снова открыла глаза, уже пытаясь рассмотреть верх своего одеяния – вырез треугольный, далее шли пуговки. Короткий рукавчик не скрывал худобы рук. – И как я могла это напялить на себя? – подумала я и уже совсем потеряла интерес к тем, кто появлялся у меня за спиной и шептался. Сколько я так стояла – не помню, наверное, долго. Слух включился, когда раздался голос мамы:
- Давай зайдем к профессору и я проведу тебя в палату.
«В палату, в палату, в палату….» - стучало у меня в висках, перебивая слова матери.
Теперь говорили двое, мать и мужчина. Они обговаривали меня, а я, отрешенно сидела на стуле, снова погрузившись в безразличие. Опять пошли. Вернее, меня вела мать, придерживая за локоть. Я останавливалась, едва ее пальцы ослабевали и начинала шагать, когда она подавала сигнал.
- А тут светло! – сказала мама, усаживая меня. Я опустила глаза и обрадовалась кровати. Чужой, с вылинявшем одеялом. Но мне это было безразлично.
- Завтра мы выписываем соседку, так что Виктория будет одна. – сообщил мужской голос, кому он принадлежал, я еще не осознавала, хотя, скорее всего он был в поле моего зрения. Я все свое внимание устремила за окно, но тут мамины руки меня отвлекли, а голос сообщил:
- Постой. Я заправлю постель.
Запах дома стал перебивать запах больницы, я огляделась. Мать распаковывала сумки, забивая холодильник и тумбочку. Мне снова стало не интересно, и я уставилась в угол. – Вит! Мне пора уходить. – пауза. – Могла бы хоть что-то сказать! – пауза. – Вита! Я ухожу!
- Не трогайте ее. – сказал все тот же мужской голос. – Скоро все наладится.
- Когда? – дрожащим голосом спросила мать. – Завтра, послезавтра, когда?
- Скоро!
Тишина. Я не услышала ни удаляющихся шагов, ни скрипа двери. Зато принялась изучать вид из окна. Тополя, лужайка, забор из железных прутьев, за которым спешили люди, прячась от унылого дождя под зонтами. Кто-то зашел, поздоровался, лег. Скрипнула пару раз кровать. Вышли. Открылась дверь, прокричали: «обед» и, звеня, посуда обосновалась на моей тумбочке.
Темнело. Дождь не переставал моросить, людей за забором стало меньше. Вспыхнул свет. Я забралась на кровать и скрутилась калачиком. Открылась дверь, унесли посуду. Свет пропал, или я заснула. Ныло все и особенно низ живота. Поднялась, огляделась. С трудом поняла, где я и как тут оказалась. Увидела боковую дверь, заглянула. Вернулась к кровати, взяла полотенце и, подумав, халат, что лежал тут же. Долго грелась под водой, надеясь, что появятся слезы, и я смогу пореветь. Не появились. Вернулась в кровать, укуталась и забылась в своем сером сне, без видений, звуков и каких-либо ощущений. Просыпалась дважды, первый – на заре, посетила туалет. Второй, когда шумела соседка, собирая вещи. Я не проявила к ней интереса, поэтому она ушла, ни слова не сказав. Долго смотрела в угол окна, где сквозь щель скопилась лужица. Не заметила, как уснула. Проснулась от того, что со мной поздоровались. Насунула на голову одеяло. Странно, некто погладил меня по плечу и тихонько вышел. Некто незнакомый. Но его прикосновения не вызвали паники, не пробудили отвращения. Легкое любопытство, которое тут же стало меня раздражать. Поплелась в комнатку, где был унитаз и душевая кабинка. Постояла, смотря в пол, вернулась, нашла зубную щетку, мыло и спортивный костюм. Привела себя немного в порядок и, вздохнув на собственное отражение, вернулась к кровати. Дождь накрапывал, не собираясь заканчиваться. Люди спешили по своим делам, и им было не интересно, что происходит за железным забором, они даже не косились на него. Мне тоже не было до них ни какого дела, они просто мелькали перед глазами. Скрипнула дверь, я повернула голову. Вошел врач, молодой, поздоровался и присел на стул напротив. Он что-то говорил, но я не вникала. Кажется, он это понимал, но продолжал говорить. Ушел. Я перевела взгляд на окно. Принесли завтрак. Через время забрали нетронутую еду. Снова пришел врач, опять что-то говорил, улыбаясь лишь кончиками губ. От него веяло теплом и пахло лекарством. Кажется я, прикрыв глаза, принюхалась. Когда же открыла, то встретилась с его взглядом, полным неловкости и застенчивости. Когда же он ушел, я предалась рассуждению, с чего вдруг я решила, что ему неловко или что он застенчив? Это вызвало во мне некое, довольно слабое любопытство, которое в скором времени погасло, и я опустилась в полудрему, сидя лицом к окну и положа голову себе на колени. Снова принесли еду, через время забрали. Тут же пришел врач и сев напротив, ждал, когда я проявлю к нему любопытство. И я проявила. Развернув голову, не поменяв позу, изучала его – молодой, даже очень. Высокий и худой. Сутулится, видно стесняется своего роста. Да, я не обманулась – он застенчив, но не как девчонка, а как человек, который недавно чему-то научился и не совсем уверен в правильности действий. Устала. Прикрыла глаза. Когда открыла, он снова улыбался, чуть-чуть растянув уголки губ. Дотронулся до плеча, сказав:
- Все будет хорошо. – и ушел.
А я легла лицом к окну, следила за ленивым покачиванием веток.
Третий раз принесли еду. Через время забрали, со вздохом и причитанием:
- Зачем носить, все равно не ест. Только портим продукт.
Я села, свесив ноги, ожидая врача, предполагая, что он придет, как приходил каждый раз после того, как у меня забирали нетронутую снедь. И он пришел. Поставил на стол бутылку с неопределенного цвета жидкостью. Присаживаться не стал.
- Это компот. Из сухофруктов. – усмехнулся и слегка покраснел. – Моя мама варит. Я очень люблю. Только никому не говорите. Я же доктор, а люблю компот. Засмеют.
Я сомкнула брови.
- «Кто?» спрашиваете вы. Да коллеги. Я же самый молодой. Попробуйте, пожалуйста.
Я не ответила, лишь часто заморгала.
- Мой трудовой день на сегодня закончен. Но вы можете сказать медсестре, и я вернусь, если понадоблюсь. Живу рядом. – пауза. – До завтра.
Нехотя пошел к двери, оглянулся и удалился. Я отвернулась к окну, но через минуту покосилась на тумбочку. Поднялась. Принялась ходить по палате и поглядывать на бутылку. Когда стемнело совсем, сделала пару глотков. Ночью выпила половину и уснула.
Наше странное общение продолжалось. На третий день я стала кивать головой. На четвертый запомнила, что он Валерий Анатольевич и я у него первая больная. Больная! Именно это меня рассмешило, и я не могла успокоиться до полуночи, подавляя смех оставленным мне компотом. Выпила все. На пятый день я принялась пробовать то, что мне приносят в металлических тарелках и пить из граненых стаканов напитки под названием чай, кисель, компот. Он по-прежнему приносил мне бутылку домашнего компота, который я выпивала за ночь.
На шестой день общения я смогла поздороваться, а он осмелился напомнить мне о маме.
- Хотите ей позвонить? Она же волнуется.
- Нет, не хочу. Да и чего бы ей волноваться? Она же сдала меня в надежные руки.
- Зря вы так. Она женщина.
- Я, как бы, тоже.
- Ну, вы это вы, а она…
- Она – это она! – хмыкнула я. – Я, может Вас это удивит, знаю ее давненько.
- Я хотел сказать, что она растерялась и не знала что делать.
- Я поняла. Но пока с ней говорить нам не о чем.
- Ну, раз так, отдыхайте. - он поднялся, я сморщила лоб. – Появился вопрос? Спрашивайте, я отвечу на любой.
- Даже на самый глупый?
- Порою именно глупые вопросы открывают истину.
- Философски.
- Простите. – он снова засмущался и слегка покраснев, поспешил уйти.
Днем он мне сообщил, что завтра воскресенье, но он обязательно придет.
- Боитесь? – спросила я и тут же ответила: - Не стоит. Время моего перехода в иной мир упущено. Да, собственно, я и не намеривалась туда, ну сама, ускориться.
- Я не этого боюсь.
- А чего тогда?
- Не смогу правильно сформулировать.
- Потерять тонкую нить моего возвращения?
- Вероятней всего.
И он ушел, оставляя меня осознавать, что вот уже шесть дней я живу вне дома. Пришел, как и обещал. День был солнечным. Поставил на тумбочку бутылку минералки и компота и подал мне мой плащ. Я лишь подняла брови, а он сказав:
- Надо! – помог мне одеться.
Мы погуляли достаточно долго, ходя по дорожкам больничного дворика, и я была сильно удивлена, когда узнала, что уже апрель. Где-то потерялся март. И как не странно я не пыталась выискивать его в подкорках моей памяти.
К средине второй недели мы привязались друг к другу и вели долгие беседы, на разные темы. Он даже намеком не выпытывал меня, что случилось такого, что я оказалась его БОЛЬНОЙ. Еще немного разговоров и я смогла улыбнуться.
- У тебя такая красивая улыбка! – сказал он и ушел. Я успела заметить, как его щеки, местами побитые корью, снова покрылись легкой краснотой. Но мне не было понятно от чего – то ли от комплемента, вырвавшегося непроизвольно, то ли от того, что сказал мне «ты».
Вернулся часа через два, но теперь уже он мне говорил «ты», а я, как не хотела, все так же «выкала». Мне было с ним хорошо и это пугало, особенно ночами, когда я оставалась одна.
Мы стали с ним часто выходить во двор. Не днем, когда там прогуливались больные и сновали белые халаты, а перед тем как он
