От мрачных мыслей его отвлёк деликатный кашель где-то сбоку. Роман повернул голову: возле двери стоял Антон. Воспитатель мгновенно вернулся к реальности и встал.
— Ну? Почему с пустыми руками? Где канделябр?
— Я отнёс его.
Роману показалось, что он ослышался.
— Ты… что сделал?
— Отнёс и поставил на место. Он уже в подсобке Викниксо… Виктора Николаевича, — долговязый воспитанник шумно вздохнул. Роман опять почувствовал себя виноватым, словно лишил несчастного его единственного сокровища. И как это у них получается, чёрт возьми?!
— Я думал, так будет лучше. Вы же хотели… — Антон отвёл взгляд в сторону.
С минуту Роман изучал покаянно опущенную голову с длинными светлыми волосами, горбоносый профиль. Птица обещала вырасти очень умной. Или нет?...
— Ключ.
— Что? — Парень вздрогнул. Роман внутренне усмехнулся.
— Отдай мне ключ от этой двери. Немедленно. Сейчас.
— Но я… Я забыл…
— Врёшь. Унёс с собой, я уверен. Давай сюда!
— Откуда вы…
— Антон, я не буду ждать долго.
— Хорошо. Отвернитесь, пожалуйста.
Прикрыв глаза одной рукой, Роман требовательно протянул другую. Через пару секунд он почувствовал тёплый металл на ладони.
— И забудь об этой двери. Ты помнишь наш уговор: если я узнаю о чём-то подобном… А я узнаю.
Воспитанник опять горестно вздохнул.
— Прекрати вздыхать! Я не собираюсь сейчас читать тебе лекцию о вреде воровства. Сам не маленький, понимать должен. А теперь — марш в свою комнату!
Антон, хромая, поспешил убраться из столовой. Роман взглянул на часы и присвистнул. Хватит самобичеваний. Настроение немного улучшилось. Не пойти ли узнать, может, уже появился Мамочка?
Увы, ничего хорошего молодого человека здесь не ждало. Блудный воспитанник не вернулся.
Чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, Роман решил заняться бумагами, и часа в два ночи, страшно уставший и измученный, заснул, как только голова коснулась подушки.
* * *
В этот хмурый декабрьский вечер на улице было пустынно. Холодный промозглый ветер и мелкая изморось разогнали редких прохожих. Особенно мало их было здесь, возле заброшенных складов какой-то фабрики, где на заднем дворе громоздились огромные деревянные ящики, контейнеры и картонные коробки, в рост человека величиной. Днём здесь было тихо, ближе к ночи всё это становились убежищем для бездомных, нищих и бродяг. Приличный люд обходил эти места стороной.
Однако худощавый мужчина в потёртом пальто с поднятым воротником и в кепке, седоволосый, в тёмных очках, шёл именно сюда. Он остановился возле огромного ящика с наваленным сверху разнообразным тряпьём, фуфайками, драными кожухами. Сбоку на ящике были налеплены обрывки бумаги с полустёршимися названиями «мануфактура… мех. изделія». «Скафтымов и К*». Их трепал ветер.
Человек снял очки и преобразился. Внимательный прохожий, если бы таковой вдруг обнаружился, понял бы, что перед ним молодой человек не старше 16-17 лет, с очень белыми волосами, белыми же бровями и ресницами, прячущий под очками бесцветные глаза в красных прожилках.
Юноша был альбиносом.
С минуту он стоял молча, опустив голову, словно о чём-то раздумывая, затем стукнул по ящику ногой, и ещё раза два, настойчивее и сильнее. Прошло несколько минут, прежде чем в глубине ящика послышалось шевеление, затем ворчание и невнятные изощрённые ругательства, из которых можно было разобрать только слова «покалечу», «ох, мамочки» Из недр ящика, каких-то старых фуфаек и вороха другой одежды вылез чумазый растрёпанный Мамочка, в свалянном и старом, но, видно, ещё тёплом тулупчике, под которым оказался драный кожух. Мамочка прищурил один глаз и с усмешкой посмотрел на пришедшего.
— Здравствуй, — сказал тот.
— Здравствуй и ты, чтоб вас всех…. — возмущённо проворчал Мамочка.— Просил же не беспокоить! Никак без меня прожить не можете. Зачем пожаловал?
— Пора возвращаться, Мамочка, — скучным голосом произнёс парень. — Тебя уже там заждались. Лось скоро узнает, Кузнечик, Слепой волнуются. И этот, новенький… переживает. Да и холодно тут, зима на дворе.
— Пусть не боятся, не пропаду! — воскликнул Мамочка и тут же чихнул.— А тот нахал пусть помучается! Я вреден, но справедлив, это всем известно! А он лезет, куда не нужно… — Мамочка запнулся.
— Бандитов нынче хватает, — передёрнул плечами, словно от холода, альбинос. — Не ровен час, выкурят тебя отсюда или подрежут, что тогда делать будешь?
— Тогда — уже ничего, — презрительно фыркнул Мамочка, выуживая откуда-то из недр своего бездонного «гнезда» самокрутку и спичечный коробок. — А ты-то что так волнуешься, Седой?
Он прищурил глаза, и парень вздохнул. Видно было: на что-то решался.
— Позволь мне остаться.
— Что? С чего вдруг? — Мамочка поперхнулся и закашлялся, давясь дымом.
— Меня должны забрать вскоре, но я хочу остаться, — медленно проговорил юноша. — Я самый взрослый из них, мне будет 19, когда… — он замолк, но продолжил снова:
— Там будет очень плохо, я это чувствую, Шакал. Разве не видишь этого ты? Не хочу уходить, это выглядит как побег, понимаешь? Поэтому прошу…
— Вот не знаю, с кем ты сейчас разговаривал, — сварливо перебил его собеседник. — И не сошёл ли ты с ума…
Седой опустил голову и снова вздохнул.
— …Но скажу тебе так: ты что же, думаешь, я царь-батюшка или Хозяин Дома, чтоб тебе запрещать, если ты что-то решил?
— Он ещё не знает, что Хозяин Дома, — грустно и непонятно сообщил юноша.
— Думаешь? Всему своё время, — собеседник прищурился.
— Не было бы поздно.
Мамочка замолчал, но тут же с жаром продолжил:
— Я, опять же, не оракул или бабка-цыганка, чтобы всё предвидеть. И ты — не Голиаф и не рыцарь-защитник, чтобы со всем справиться.
— Царя уже нет, оракулов и рыцарей — тоже. А я — могу попробовать, — проговорил Седой.
— Это не важно! — гневно отрезал Мамочка.— «Нет» — это не значит «не было» и не значит «никогда не будет», ясно? А если непременно хочешь знать моё мнение, то знай: не позволю.
— Ясно, — безучастно отозвался Седой.
— Поесть-то принёс что-нибудь?
Будто спохватившись, юноша вытащил из-за пазухи свёрток с бутербродами. Мамочка тут же схватил его цепкой и грязной ручкой и принялся разворачивать.
— Говоришь, обижают Кузнечика?
Седой не припоминал, что говорил об этом.
— Дылде неймётся, как всегда, — пожал он плечами.— Тяжело Кузнечику будет… потом, — произнёс он.
— Ладно, не пугай уже, хватит. Кассандра нашлась. Тебе пора, а то замёрзнешь тут, — невнятно, с куском во рту, проговорил Мамочка.
Попрощавшись, он нырнул в своё «гнездо». Седой представил, каково Мамочке на этом холоде, и поёжился. Он стоял ещё несколько минут, задумчиво опустив голову и будто превратившись в статую. Снежинки падали на кепку, делая её такой же белой, как волосы. Потом пробормотал: «Посмотрим. Ты всё же не Хозяин Дома». Надев очки, повернулся и быстро пошёл прочь. Совсем стемнело, луна заползла за тучи. Вскоре на пустынной улице уже никого не было, кроме танцующей лёгкой метели, как будто и не было никогда.
* * *
Солнце уже вовсю заглядывало в окна, когда он проснулся. В дверь кто-то постучал, и Роман вдруг вспомнил, что сегодня его первый выходной в этом доме. На работе. Он вспомнил всё.
В коридоре уже смутно слышались какие-то шаги, шуршание и шебуршение, пока ещё тихое. Обитатели интерната просыпались.
Роман открыл глаза. Паучок на стене переместился в угол и явно собирался заняться делом.
Звонкий голос вдруг пронзил тишину зимнего утра.
— Быв-вали дни весёлые…
В соседней комнате кто-то заорал не своим голосом, засвистели.
— По десять дней не ел…
Пауза. Дружный свист и смех. Звон разбитого стекла где-то у соседей. Где-то хлопнула дверь.
— Не то что было нечего…
Опять свист, смешки, крики, радостные и возмущённые.
— …А просто не хотел!
Что-то мягко ткнулось в оконное стекло. Ветка, снежок? Кажется, ночью шёл снег…
Роман лежал, закрыв глаза, улыбался.
В дверь опять постучали, за ней послышался шёпот. По коридору кто-то побежал.
— Сейчас, выхожу! — отозвался он.
У Романа Александровича Фёдорова начинался обычный рабочий день.
А ты сиди, не ёрзай
И азбукой Морзе
Подмигивай мне.
Мы сделаем вид,
Что мир нам открыт
Вполне*
И азбукой Морзе
Подмигивай мне.
Мы сделаем вид,
Что мир нам открыт
Вполне*
* Слова из композиции группы «Пикник» «Азбука Морзе»
