— Чёрт бы тебя побрал, Зануда, немедленно кончай мучать животное! Сейчас придёт Горбач, и он тебя убьёт! Но я сделаю это раньше, и ты…
— Заткнись, Мамочка, — запыхавшись, пробормотал тот. — Её нужно покормить.
— Она без тебя знает, когда ей поесть!
— Не знает! — заорал в ответ Зануда, но с видимым облегчением выпустил кошку, сплюнув на землю, вытащил из кармана самокрутку. Продолжая ругаться, они отправились к дому. Кошка возмущённо потрясла головой, пытаясь скинуть ремешок, и шмыгнула в ближайшие кусты.
— Эй, а как мне найти… — начал было позабытый Роман, но его опять перебили.
— Идёмте, я покажу, — раздался рядом спокойный голос. Светловолосый мальчик с зелёными глазами повернулся к дому и пошёл быстро, почти побежал. Полуоглохший от криков Роман, подняв саквояж и жмурясь от не по-осеннему яркого солнца, пошёл за ним. На миг он остановился, словно его толкнули в грудь, потом двинулся дальше. У шедшего впереди болтались пустые рукава там, где должны были быть руки.
На крыльце их никто не встретил, если не считать хмурого смуглого подростка с какой-то верёвочкой на шее. На верёвочке болталась странная висюлька, в форме черепка. А, может, это и был череп. «Любят они тут всякие… амулеты, или как их там называют», — мелькнуло в голове у Романа. Подросток проводил их мрачным взглядом.
— Виктор Николаевич! — крикнул тот, кого называли Кузнечиком. В конце коридора с обшарпанными стенами на зов обернулся и улыбнулся седоватый синеглазый мужчина, который проводил его к директору.
Через час Роман уже сидел в выделенной ему комнатке. Во дворе слышались шум и разговоры, среди которых опять выделялся звонкий голос неугомонного Мамочки:
— У кошки четыре ноги,
Позади у неё длинный хвост,
Но трогать её не моги
За её малый рост, малый рост!**
Кто-то захлопал, кто-то засвистел, закричал возмущённо. Роман рассеянно подумал, что первый раз слышит, чтобы такую ерунду пели таким отличным голосом. Он вздохнул и принялся распаковывать вещи.
Его приставили помощником к старшему воспитателю Сорокину.
* * *
Серое трёхэтажное здание стояло на окраине города. На втором этаже были комнаты воспитанников, воспитатели жили на третьем, на первом же находились столовая, учебные и детские комнаты для досуга, учительская, кабинеты директора и Викниксора. Во дворе — различные хозяйственные пристройки, баня, амбар, курятник и даже своя хлебопекарня. При интернате (бывшем доме призрения для сирот) было неплохое медотделение, или лазарет, как по старой памяти его называли. Во время войны он обслуживал раненых и до сих пор оставался на отдельном обеспечении. Сейчас, правда, весьма скудном.
В другом крыле здания, через переход, размещались младшие 5-6 лет и девочки, их было гораздо меньше. Не раз поднимался вопрос о том, чтобы покончить со старым режимом, при котором девочки и мальчики обучались раздельно, и объединить их, но воз был и ныне там: не находилось пока ни сил, ни средств.
Время, действительно, было тяжёлое, и порой не хватало многого: мыла, сахара, спичек, одежды для детей. Евлампий Петрович, в просторечии Евлампий, скорее крепкий хозяйственник, чем директор, умудрялся обеспечивать интернат самым необходимым, однако мечтал уйти на покой. Поговаривали о скорой смене директора.
Текучка кадров была ужасная, и за каждого учителя боролись.
Через неделю Роман, осознав, в какую западню он попал, написал заявление об уходе. Директор, приложив все усилия и красноречие, убедил остаться. Пообещал даже увеличить зарплату, во что верилось с трудом. Уговаривал и Лось.
Дети требовали постоянного внимания. Они дрались друг с другом, веселились и играли в карты, пели и рисовали на стенах, жаловались, болели, срывали уроки. В конце дня Роман уставал так, что падал и засыпал мгновенно, как убитый.
Только много позже он научился экономить силы.
В следующие два месяца Роман писал заявление ещё дважды, и оба раза меланхолично рвал на части.
Старшие подростки с трудом учились слушаться хмурого молодого человека с пристальным взглядом, но всё равно пока не воспринимали его как воспитателя. В основном же Роман имел дело с мальчишками 10-12 лет.
Лось говорил, что он привыкнет. Роман не верил. Привыкнуть к беспризорникам и калекам, постоянным дракам и странным «психическим»... Чего стоил один только Мамочка. На вопрос, где они подобрали это «сокровище», Лось отвечал уклончиво. Наверное, не знал и сам. Судя по всему, круглый сирота, Мамочка считался едва ли не бичом школы. Бесшабашный бродяга, он мог пропасть из интерната на несколько дней и вернуться снова. Маленький и тощий, с лохматыми нечёсаными вихрами, вечно одетый в несколько жилеток и кофт разной степени ветхости, Мамочка периодически страдал от скуки и развлекался как умел. О том, как он чуть не затопил первый этаж, устраивая соревнования лодок из дощечек, ходили легенды. В конце прошлого учебного года устроил ритуальное сжигание тетрадей и дневников, вынудив учителей с ужасом глядеть на поднимающийся до небес столб огня и дыма. Правда, всё тогда обошлось, но нервов было потрёпано немало.
Мальчишка отчего-то терпеть не мог старинные часы, стоящие в прихожей на первом этаже, и многострадальная кукушка в них уже хрипела и стонала, а стрелки часов регулярно, раз в неделю останавливались, жалобно скрипя. В конце недели, укоризненно качая головой, в доме появлялся местный часовой мастер и чинил сломанное. Роман, насмотревшись, иронически посоветовал принять часовщика на работу или выбросить часы к чёрту. Но Лось только ругал и отчитывал, но не трогал Мамочку, и это удивляло.
О том, что у Мамочки что-то не в порядке с ногами, Роман узнал случайно, когда увидел, как Мамочка споткнулся и упал на ровном месте, словно ноги подогнулись. Воспитатель стал наблюдать и заметил: бегает-бегает, потом сядет и сидит долго, будто бы отдыхает, а встаёт с трудом. Роман пристал с расспросами к Викниксору, и тот нехотя объяснил, что, по-хорошему, мальчишке нужно бы не бегать, а ходить с палочкой или сидеть в коляске. Но заставить его обследоваться никто был не в состоянии. Да и колясок хватало далеко не на всех. Неходячих таскали на закорках. Представить Мамочку колясником было трудно, и Лось честно сказал, что о его ногах знают не все. «А ты внимательный», — похвалил он Романа. Писал воспитанник с ошибками, но разговаривал бойко и так складно, что учителя диву давались. «Прекрасная память», — так объяснял это Викниксор. Мамочка знал уйму всяческих песен, прибауток, сказок. Звонкий голос слышался с утра повсюду. «Тебе бы петь в школьном хоре», — заметил однажды Роман, но воспитанник, снисходительно посмотрев на него снизу вверх (как это у него получалось, непонятно), отверг это «гнусное предложение».
Для этого он был слишком занят. Умудряясь являться свидетелем всяких разборок и других интересных событий, Мамочка успевал всюду. Обострённое чувство справедливости (как выражался Лось) приводило его к неожиданным поступкам. В октябре учителям довелось пережить очередной приступ этого чувства. Неутомимый воспитанник подбил кучу учеников, среди которых было много новичков «с улицы», прекратить делать домашние задания, а потом и ходить на уроки, так как это нарушает их право на отдых. Многие с радостью присоединились к бойкоту, шляясь по двору интерната, задирая учителей и доводя их до бешенства. Помогло только вмешательство директора, который пообещал отправить явных бузотёров в колонию.
Роман принимал во всём посильное участие. «Детям в таком возрасте свойственно стаиться, — говорил ему старший воспитатель после их позднего ужина, и Роман устало кивал и слушал, потирая слипающиеся глаза. — Вот они и тянутся ко всему такому. Но мы должны дать им новое дело, которое их увлечёт».
Викниксор мечтал о детской республике.
* * *
Дрались и мутузили друг друга беспризорники часто, иногда до крови и увечий. Ссорились, нападали группками и по одному. Случалось, Роман разнимал несколько драк в неделю.
Один такой день он запомнил навсегда.
Выходя во двор, чтобы найти одного из воспитанников, Роман услышал визги, хохот и крики.
— Обманули дурака на четыре кулака, на четыре дула, чтоб тебя раздуло! Ха-ха! Сынок буржуйский, ага! — надрывался торжествующий голос, и Роман узнал Дылду и трёх его дружков, среди которых можно было заметить косоглазого Зануду и длиннолицего Коня.
Неподалёку стоял Лёня-Кузнечик, морщась и сдерживая слёзы, а Горбач стирал каким-то грязным платком кровь с его щеки и лба и прикладывал к ним листок подорожника. Брюки на одном колене Лёньки были порваны.
— Дурак ты, Сёма, и не лечишься, — проговорил черноглазый Арсен, горбатый мальчик с чёрными густыми волосами и такими же густыми кудрявыми ресницами.
— А ну, стойте!— рявкнул Роман.
Он поспешил к ним… и едва не споткнулся о почти невидимую верёвочку, протянутую между деревьями.
— Осторожнее, Роман Александрович, — проговорил неожиданно появившийся из дома Лось. — это у них такое развлечение. Сколько раз я говорил тебе, Семён: оставь его в покое.
Голос воспитателя звучал строго и осуждающе.
— А чего я? Он сам виноват, смотреть надо было под ноги! — крикнул Дылда.
Белобрысый голубоглазый Дылда, крепкий, здоровый и рослый для своих одиннадцати, обиженно насупился. Остальные тоже примолкли.
— Он сказал: «Тебя ждёт Ло… Виктор Николаевич», и Кузнечик побежал, споткнулся и упал, — сообщил Горбач.
— Пойдём, Лёня, — проговорил старший воспитатель, бросив на Дылду недовольный взгляд. Он положив руку Кузнечику на плечо. — Больно?
Кузнечик помотал свето-русой головой и отвернулся. Всё-таки заплакал. От обиды, не от боли, — почему-то подумал Роман.
— Травят они их, Яна и Лёньку, не пойму почему. Особенно этот Семён старается, — сказал Лось устало, когда ссадины была промыты и смазаны, а Кузнечик отпущен.
— А почему они его буржуйским сынком назвали? — поинтересовался Роман.
— Его maman за границу укатила, во Францию. Они её видели, заходила перед отъездом два года назад. Обещала помогать, и точно — раза два присылала кое-что, по мелочи, — сказал Лось, и Роман отчётливо услышал неприязнь в голосе.
— А Сёма?
— Этот давно уже тут, с шести. Мать из многодетных была, умерла, детей какой-то дальний родственник забрал. Тот всех прокормить не мог, конечно, младшего сюда поместил. Или он сам сбежал — сказать по правде, не знаю, Рома. Я ведь два года только здесь.
Роман задумался. С первого этажа был слышна суета: звали на обед.
* * *
…Вечером этого же дня на пустыре за домом, где валялся всякий строительный мусор и старые доски, разворачивались совсем другие события.
— О, глядите-ка, вот он! — хриплым голосом произнёс парень в порванной и зашитой крест-накрест рубахе. На попорченном оспой лице появилась хищная улыбка.
— Кто? — здоровенный бугай оторвался от раскуривания дешёвой папироски.
— Кто-кто, конь в пальто! Тупой ты, Кабан, как валенок. Не узнаёшь, что ли, безрукого, что письма Ведьмачехе таскает? От него.
— А… Ты о Ведьме, что ль, Уж?
Хриплоголосый с досадой сплюнул.
— С тобой говорить
