ЛИЗАВЕТА СИНИЧКИНА

женщины.
-Да что я. В больницу надо,- сокрушался Федор.
-Не бросай. Страшно! А-а-а-а, больно!-  запрокинув голову, закатывала глаза Эльвира.
-Потерпи, потерпи, Эльвира.
-А-а-а-а, не могу, больно!
-Сейчас, сейчас! И Федор бежал к бабке соседке и, как сумасшедший, не помня себя, колотил в окно. - Егоровна, Егоровна!
-Да что случилась?- спрашивала Егоровна, семидесятилетняя бабка, в открытую форточку. - Рожает уже что ли?
-Да! Совсем она плохая. Опухла вся.
-Да тебе почем знать?! Ты доктор или когда рожал!- рассмеялась Егоровна.- Никуда не денется. Все рожают, и она родит!
-Я звонить в больницу побежал. А ты скорее, Егоровна. Иди к ней, ради бога, скорей.
-Да  иди куда надо. Сейчас пойду, теперь все равно не засну.
Когда Федор вернулся, его встречал звонкий детский плач. Егоровна вышла к нему в коридор с новорожденной, завернутой в большой пуховой платок.
-Казачка! Принимай, отец,-  сказала Егоровна и хотела, было, засмеяться, но так и не смогла. Как-то вся смежилась и стала серьезной.- Умерла баба. Крови много вышло, а девка крепкая.  На, возьми-ка дочку, отец. Подержи, как оно,- и Егоровна протянула младенца, чтобы брал.
Федор трясущимися руками взял ребеночка - что-то маленькое, пытающееся уже возражать, словно взрослое, и зарыдал над младенцем по-бабьи.
В прошлом году учитель по труду умер, и дочка его Лиза осталась жить одна в большом доме. С первого раза, как Федор взял ее на руки, он все годы не спускал с нее глаз, берег и лелеял как когда-то ее мать. Знал, что когда умрет, больше некому будет заботиться о дочке, и с первого года собирал и откладывал дочке деньги. Подрабатывал, крыл крыши, делал на заказ редкую мебель и после смерти оставил дочери приличные деньги. И теперь, когда приходила дочь Пономарева, Лизе было стыдно. Тоня, рыжая крепкая баба жила с отцом бедно и, тем не менее, носила полные сумки в богатый дом Лизы. Лиза готова была провалиться под землю, и каждый раз пробовала уговорить Тоню забрать продукты обратно. Но было бесполезно, Тоня и слышать ничего не хотела. «Вы опять за свое?! Ну что я, старика не накормлю?! Деньги у меня есть»,- говорила Лиза и в ответ слышала, словно заученное Тоней наизусть. «Надо так,- говорила Тоня, выкладывая продукты на стол,- отец пенсию получает. А то люди что скажут?! Деньги старика прикарманиваю! Не унесу, и не уговаривай! Ты, Лиза, лучше ему зеленый борщ свари (зимой Тоня просила варить борщ с квашеной капустой). Если не трудно, свари. Он его только бы и ел».
И Лиза варила борщи. Коля приходил всегда поздно и, если был в состоянии держать ложку, ел свой борщ, рассказывая Лизе новости и станичные сплетни.
А Лиза только год, как, похоронив отца, полная волнения, ждала Колю, и когда он наконец-то приходил и, засыпая, что-то бурчал в своей комнате, Лизе казалось, что отец не умирал. За последние месяцы она сильно привязалась к старику и сама не заметила, как полюбила, словно родного отца. И вообще, в целом, всю жизнь, пробыв рядом со стареющим человеком, ежеминутно дарившем ей тепло, Лиза с большим трепетом и любовью относилась к пожилым и старым людям.
С молодыми людьми, напротив,  как-то ни с кем особо и не дружила. Пожалуй, самая молодая ее подруга была Савельева, одна бедовая станичница, которой было за сорок. И со временем как-то само собой сверстники станичники забыли, что Лиза еще молода,  что ей только двадцать пять лет и считали ее за старую деву и монашку, все свое время тратившую на стариков, и совсем ей не интересовались. Никто к Лизе не сватался и не набивался в женихи, и она так до сих пор ходила не целованная. Пару раз знакомые бабы устраивали богатой Лизе встречу с неженатыми парнями, но молодые люди после стариков с их выстраданными сложными судьбами казались Лизе пустыми, неинтересными, словно чистыми листами, на которых жизнь не успела написать ничего знаменательного. А когда была молоденькой, когда еще был жив отец, Лиза и представить себе не могла, как ради своего счастья можно было оставить старика отца. И так и не вышла замуж. И теперь, как бы ни было светло и красиво в доме, Лизе порою становилось грустно. Но только не в такие минуты, когда на ее пороге наконец-то появлялся долгожданный гость. И когда Коля, наверное, в десятый раз поклонился, а Лиза сказала, что прощает старика и не держит на него обиды, так было хорошо и, наверное, у самого печального грусть  сняло бы как рукой.
Лиза усадила Колю за стол, поставила чайник на газовую плиту и стала для долгожданного гостя собирать поздний ужин.
Ел Коля вроде бы в охотку, но все же без азарта, как бывает у человека, весь день не державшего во рту крошки. Не так, как если бы старику к запашистой домашней колбасе да к дымящемуся борщу  поставили запотевший стаканчик холодной водки.
-Правда, нет,- оправдывалась Лиза, открывала шкаф и показывала. - Завтра куплю! Ну, чтобы только для аппетита.
Коля фыркал.
-Да кто ж ее, заразу, для здоровья пьет?! Глупости все это.
-Да как же ее надо пить?- улыбалась Лиза.
-А так, пьешь, а сам клянешь себя, на чем свет! Вроде бы как очищаешься. Ведь же грех!
- Ну, если грех, надо тогда бросить!- восклицала Лиза.
Старик вздыхал.
-Да, конечно, надо, но ведь же, зараза, как держит!
-От лукавого,- вздыхала Лиза.
А Коле только это было и надо, ну как любому слабому, чтобы только увидели в его слабости руку нечистого. В такие минуты Колю было не остановить.
-Во-во, от лукавого, все от него, хвостатого. Бывает, поднесешь к губам и думаешь, нет, все - вот сейчас на землю выплесну. Да где там, сатана, сам стакан опрокинет и никакого спасения.
Лизавета печалилась, понимая, что для Коли, как и для большинства, легче изобрести вечный двигатель, чем признаться в собственной слабости.
-Ну что вы, Николай Карлович. Совсем не то я имела ввиду, когда говорила, что от лукавого.
-Это как?- удивился Коля.
-А так, что ведь не святой дух же, в самом деле, вот эту нам водку послал?! Сатана, конечно. Но что он вам стаканчик переворачивает, неправда, Николай Карлович, ой, какая неправда.  Нет у сатаны такой силы, нет, и никогда не будет! Да и не нужна она ему, потому что человек  слаб.
-Да что же тогда, Господь за грехи? 
-Что вы такое говорите,- покачала головой Лиза.  Как можно Бога в такие дела замешивать! И если по правде, Богу тоже не под силу, даже если и за грехи!
Коля не понял.
-Да как же! Все в воле  Божьей и нет ничего такого, чтобы было Богу не под силу.
Лиза приняла строгий  вид.
-Под силу гору на камни рассыпать, под силу осушить океан, но не как вы говорите, Николай Карлович,  стаканчик вам опрокинуть.
Коля почесал свою лохматую голову:
-Гору разрушить, а стаканчик не под силу? Не понимаю.
-Не Бог, вам, Николай Карлович, стаканчик поднимал, чтобы его опрокидывать. Воля ваша, Николай Карлович, пить или выплеснуть, как и во всем остальном. Сатана поставит перед человеком стаканчик, все одно, как искушал Христа в пустыне да на скале. Все одно. Поставил стаканчик и в сторонку отошел и вместе с Господом смотрит на человека.
-Вместе с Господом!- подивился Коля.
-Вместе с Господом, Николай Карлович, и только вместе. И вот они смотрят, и каждый думает о своем. И  что выберет человек, такая ему и награда будет потом. И не будет большей радости и гордости у Бога за его дитя, человека, если вы, Николай Карлович, выплеснете тут проклятую водку и обратитесь к свету. И кивнет тогда Господь самому сатане, и сам сатана улыбнется, потому что как бы он ни желал зла, а вот оно свершилось, благо. И так до судного дня, когда вместо сатаны на землю придут ангелы, чтобы вершить Божий праведный суд.
Лизонька замолчала и как-то склонила головку, словно принимая Божий праведный суд, как бы он ни был  суров.
Многое Коля не понял, но в каждом слове Лизы была заключена словно какая-то сила, так они у Лизы лились из сердца, что нельзя было сомневаться, что все до последнего Лизиного слова истинная правда, что словно сам Господь как будто вложил их в сердце сиротки.
Всегда после таких разговоров Лиза утомлялась. Могла Лиза не заразиться от несчастного страдающего гриппом. Кашляй он и чихай на Лизу хоть сто раз, но стоило ей переволноваться, она могла целый день пролежать с жаром. Была Лиза слабой нервами.  Она знала свою беду, но не могла, чтобы не переживать, чтобы не вступить на улице в разговор, когда слушала, что человек не так понимает и истолковывает слово Божье. Всем и каждому Лиза старалась донести свет. И пусть потом лежать без сил, ну что это по сравнению с тем  большим светлым делом, за которое она так ратует,- считала Лиза.
Коля знал, как оно бывает с Лизой, и всегда в таких случаях сильно переживал.
-Ну-ну, все, все,- сказал Коля и ласково по-отечески поцеловал Лизу.
Лиза улыбнулась. Она была бледной, и казалось, что от волнения еле стоит на ногах.
-Совсем я тебя утомил, проклятый старик!- ругал себя Коля.
-Да что вы, что вы,- вспыхнула Лиза. Не говорите так.
Лиза обняла старика.
-Вот и помирились. Помирились, помирились?- спрашивала Лиза.
Коля заплакал. Размазав кулаком слезы и особо не задумываясь, как это бывает у русского человека, вдруг перекрестил Лизу с таким видом, как отец благословляет дочь.
-Ну, все-все, ложиться тебе надо. И мне тоже.
Старик уже скоро уснул, а Лиза еще долго, перед тем как улечься в постель, стояла на коленях перед большой, потемневшей от веков, иконой Николая Чудотворца.  Как всегда случалось с ней перед сном и в  волнительные минуты жизни.
Когда утром Коля поднялся,  Лиза была уже на ногах и пекла для старика блины. Ароматное тепло витало по комнатам и приглашало к столу, и ноги сами собой шагали на кухню, в независимости, были ли вы сыты или проголодались, как волк. Есть на свете не просто еда, скажем, как какая-нибудь колбаса или котлета - проглотил без церемоний и побежал себе по делам.  Нет, с русскими блинами было не так, как с котлетой. Не знаю, мне так кажется, что сколько бы раз не ел блинов, нельзя смотреть на блины без умиленья  и какого-то душевного восторга, как, когда смотришь на солнце и хочешь испытать его тепло.
Золотые, запашистые, горячие, в топленом масле, готовые блины, сложенные в стопку, заставят русского человека улыбнуться, а иностранца восхититься, и лишь только какой-нибудь немец или француз  откусит от блина кусочек, он закроет глаза и в истоме подумает: Россия. И в тот же миг закружится, запоет, предстанет перед ним вся хлебосольная Русь. Сойдут с кустодиевских полотен румяные дородные купчихи, пустятся вприсядку бородатые мужики и Чичиков в своей коляске, и Ноздрев со своим щенком, и Коробочка с возом булок да ватрушек, Собакевич с целым бараном - да чего только не явится. И, конечно, масленица  с ее миллионом блинов, потехами и красными сапогами на столбе. 
Коля улыбнулся стопке блинов,  сверкающему самовару, встречавшему его на столе, и Лизоньке, что сделала старику такой праздник.
-Спасибо, дочка. Ну, ты это лучше, поспала бы. Я бы уже как-нибудь так  перекусил.
-Еще чего выдумали!- ответила Лиза.
-Да не выкидывать же?! Вон и хлеб я вчера не доел и колбасу. 
-Хлеб воробьи склюют. А колбасой вон пусть Васька лакомится.
Васька, рыжий кот, с длинными усами, облизнулся, когда речь зашла о колбасе, словно понимал и, мурлыча, затерся об ноги хозяйки.
Старик умилялся.
-Все у тебя в добро обращается.
-А как же оно иначе,- удивлялась Лиза. Вон ведь каждое