Галерея абсурда. Мемуары старой тетради

закономерности в общих чертах и не размениваться по мелочам, то по особому расположению Перпетимусовой головы наклоняться к газете, каждый встречный обретает к тому же почти призрачное, невесомое положение и становится мало уловим в проекции самоотождествления с текстом, и витает в основном между строк. Иной раз оно ведь и в натуре не разберешь, где крылья, где ребра, а тут еще примешиваются другие синонимы, иные штампы, хаос начинает казаться раем и застежки к нему продаются такие, что застегнул – не оторвешь. Да и мимо «роту» маленького, никто из путешественников тоже даром не прошел. Он ползет по асфальту, а они его стаканом накроют и гогочут. В общем – весело
– А где был Лемон Варанюк в это время?
– Да не знаю я!
Роту, например, глядя на такое веселье, бывает, – ножницы подавай, и он, безусловно, прав в подобных случаях. Здесь рубить топором с плеча кажется ему бессмысленно и абсолютно безнадежно. Наказания такими мерами они ведь не всегда выуживают подобную дичь. Роту умный философ потому, как надо, в конце концов, научится понимать, сколько затупилось подобного инструментария об, так называемый, супинатор, и сколько назиданий трактовалось всуе, в последствии чего, такой вот «путешественник» бывал только сильно помят и слегка напуган, но по-прежнему норовил влезть в другой фасон, и по интуитивной своей симптоматике чувств (будучи вдохновлен увиденным), и в силу будораживших его воспоминаний о классическом прошлом своих предшественников, намеревался дать деру! Но в каком смысле здесь можно понять – «дать деру»?
– Убежать, значит. Чего еще?
– Совсем не в этом смысле. А в том не приблизительном смысле, что, поскольку, понятие «дать деру» не имеет под собой ничего абсолютно ценного (земля то – круглая, и прибежишь все равно сюда же), то выражение «дать деру» значит здесь – «не подать виду» или дать деру «мысленно», когда при появлении в парке, скажем, самого Роту, но уже в натуральную свою величину, каждый прыгающий через хобот и после уехавший «туда» путешественник, как правило, делает вид, что «вовсе не прыгал» и «вовсе никуда не ехал», а стоял с уважением подле самого Перпетимуса и слушал с большим удовольствием его «у». И бывает даже так, что прежде, чем сесть в сани и отправится в путь, преждевременно засунут в хобот Перпетимуса внушительную щепотку нюхательного табаку для того, чтобы возвращение было «быстрым» и никто не смог путешественников уличить в этом путешествии. Из чего ясно видно –  никто не хочет, на самом деле, лежать в сундуке и не выглядывать наружу, – каждый шар хочет катиться, что бы ему не говорили. И, потому, существуют некоторые «исключения из правил», которые гораздо чаще случаются.
Много разговоров об этом слышат, много статей пишут, а, спрашивается, – зачем? Как бы ни было «прямо» и «мудро», все равно и обязательно появится где-нибудь такая дичь, которая ружья не боится. Потому не следует нам углубляться от дружеского разговора вглубь четвертого с конца дня пусть даже, если день этот похож на «праздничный» и много под собой подразумевает свежих форм и причудливых повторений, и целиком утопать в поисках еще больших затруднений, чтобы «этое самое «праздничное» отыскать.  Прудон пускай разбирается во всем этом – папирус все стерпит...
И не будем здесь говорить так же о том, что, мол, бывают другие, не менее обескураживающие «пустые трюмы», бывают другие не менее обескураживающие обстоятельства, связанные с примеркой новых сапог, и бывает все это и в самом пюпитре симфоний, и в самой выпечке высказываний, и в самой «лжи переименований»! (При одинаковости общих данных и разности впечатлений сия «вата» только намокнет).

6


– И далее, после всего этого, представьте себе...
– Да ну!
– ... «гости приехали», – пишется в газете Перпетимуса, как ни в чем не бывало, но не уточняется – «кто именно?». Те, которые были в дирижабле, ощутившие на себе все прелести чрезмерных аэродинамических нагрузок, когда прыгали через хобот –  или те, которые «на санях»?
– Теперь постойте. Здесь есть один не маловажный вопрос, который следует разъяснить. Слышали ли чего о тех –  давешних гостях? Не заявлялись ли больше?
– Им последнего раза хватило достаточно. Их теперь долго не будет видать. Где-нибудь после 2-го ноября заявятся, в очередной пустой день, ближе к открытию межрегиональной выставки. Им такие «хухры –мухры», как правило, больно нравятся. И, далее, оставляя, как всегда, без внимания, в сущности, вещи одиозные и могущие при случае много объяснить загадочного в последующей проблематике настоящих концепций, – почему-то говорится в статье не о том, «о каких гостях речь», а именно о том, что вот, мол, «посмотрели гости по сторонам и  вдруг заметили, как Чуткин Махнат опять бежит на Спиридон башне, со всеми его тоже «перламутровыми пуговицами» – и говорится об этом прямо-таки с учетом всех Чуткина Махната шагов и вплоть до погодных условий.
– Ну, правильно. И о нем самом надо было рассказать. В чем тут – насмехательство? Вы говорите так, будто здесь было что-то такое необычное. Не перебарщивайте сами уж очень с пуговицами. Подробности конечно важны и уже давно все без исключения и поголовно ими не только привыкли обедать, но и ужинать. Вот вы же – подробности выводите и не видите ничего в этом плохого, и награды получаете за это – так зачем другим нельзя?
– Но я говорю о том, что собственными глазами видел и не один мозоль при этом натер, и преследовал я всегда общие цели, а не свои собственные. А тут явно видно – диалектика не та, симптомы больше Булдыжному подходят, который завтра на дерево обязательно полезет или все получится так, когда  Монтарана Хохдимана в зеркало смотрится.
– Здесь вы правы. Подробности тоже бывают разные – синие и красные и желтые
– Да, можно сказать без сомнений, – шел дождь, и было такое –  бежал Чуткин Мохнат на Спиридон-башне. Но он и всегда бежит даже тогда, когда никто не смотрит на него. Ну и что с того, что «бежал» и какая нам, читателям, в том может случиться особая привлекательность и особая заинтересованность? Он и теперь, если подойти к башне и посмотреть на нее, бежит себе по ступеням, куда ему хочется – не всегда ведь оно и можно – бежать! Затем, если дальше пробежать глазами газету, и очутиться на месте самой Спиридон-башни, то станет видно, что «бегущий» опять «хочет ударить в колокол и закричать «ура»», но уже не по поводу прибытия гостей, а по поводу их отбытия. Но и здесь получилась у него вместо торжественного звона  (поскользнулся) – полька. Затем, видно услыхав польку, и совершенно потеряв всякий рассудок, пришла Машмотита и станцевала. Все, вроде, безусловно, понятно происходит и так оно всегда бывает – если где-нибудь слышно играет музыка, приходит обязательно Машмотита и танцует. Она для того и нужна, как Шаровману – шторм. Но, все-таки, каждому любопытному взгляду, глядя на то обстоятельство, обязательно узнать захочется – в какое именно время пришла Машмотита, и какой на самом деле непосредственно танец она станцевала и зачем? Вот вам и те самые – «разные подробности». Все тут – разное и ничегошеньки одинакового. Но, если вокруг все разное и нет в этом ничего одинакового, и никто не находит никаких взаимосвязей нигде, тогда неминуемо когда-нибудь получиться может так, что связующие звенья одной цепи начнут на разные шестеренки наматываться, и все потому, что не хочется повторений.
Но, ведь, «не посредственно», как знаем, можно наговорить, например, очень много еще более «не посредственного», да еще забыть упомянуть о том, что смотря «сверху» на какой-нибудь парк, или цветущий похожий оазис, не всегда ведь увидеть можно, что находится внизу. Не надо  об этом забывать! Или как сказал давеча Лемон Варанюк в пику морским волнам: «Вы как на берег ни накатывайте, как в утесы ни бейте, все же не забывайте о том, что происходит в глубинах». И приводит  очевидный пример: «Ха!» – говорит он, глядя  на Лифопа Камушкина: «Лифоп Камушкин – говорит Лемон Варанюк – давно указывает падчерице Сервинта Попрана Машмотите, как вперед ходить, отчего она, как известно, назад ходить позабыла» – и показывает после этого Лифопу язык.  Но теперь речь не о Лифопе, вовсе. А о том речь – в какое, спрашивается, именно время этот танец произошел, кто стоял рядом и учил танцевать? Была ли обозначена вблизи печка, как пункт отправления танца?  Был ли обозначен на печке дед (тоже немалый любитель нюхательного табаку)? Где обо всем этом в газете написано – хочу спросить? Нету. А гамак оборвется, а весна не придет, и получится опять так, что у Вотуна Кирмадога –  теща уехала?  Об этом, так же никто не удосужился  рассказать в газете и в точности уяснить в подробностях –  с какой целью этот танец станцевался и главное – где? Ничего, как видим, абсолютно об этом в газете Перпетимуса не сказано! Но мы проясним по возможности и этот таинственный эпизод, оставшийся в тени.
– Газета, значит, похожа была на увесистый том, а места, значит, не хватило?
– Вот именно! И здесь еще неминуемо хочется добавить, что самое печальное кажется здесь исключительно то обстоятельство, что, как бы, про кашу, которая в печке стоит и про которую, начав танцевать, забыли, не сказано ровным счетом никакими словами. Почему – нечего не сказано? Не потому ли, что Роту в этот момент направил ложку в другую сторону? Очень может быть, и – направил! Очень может быть! Потому и нельзя найти здесь привычных связей между общностью обозрения и сосредоточенностью взгляда и полностью тому довериться.


7

– Но вот если затем пройти, например, Ща площадь и завернуть к загородному полю, а там передумать и «никуда не пойти», идет статья о том, что газета, которую теперь читает Перпетимус, вовсе не справа налево перелистывается и не снизу вверх, а перелистывается она совершенно в другую сторону. Вот такая, на самом деле, газета! В этом можно убедиться без сомнений, когда посмотреть внимательно. Почему? Потому, что лист совершенно «один», хотя похож на энциклопедию. Говорите после о каких то «качественных преобразованиях» чисел и цифр, в том числе! Но у Перпетимуса – всегда так. Постольку все, что там написано еще не только не подразумевает под собой никаких подробностей – но даже на «общее» претендует мало.
– Позвольте спросить...
– Спрашивайте.
– Газета от какого числа?
– Не в этом дело. Ее могут, быть может, через год только напечатать, но ведь «год» этот может уже завтра на голову свалиться. Не в этом смысл.
Затем в газете, ни с того ни с сего, вдруг упоминается о Таке Преступничем, который никогда и не мечтал в газеты попасть, и о котором говорится что «вылетел, мол, Так Преступничий, как угорелый сломя голову из трамвая потому, что, увидал там штиблеты папуаса и все четыре штиблета разом и сказал: «От одного вида – угорел». Когда два ведра это еще, кое-как – понятно. Но когда четыре ноги – данное новшество совершенно выходит за рамки благоразумия – не правда ли? Здесь и с двумя ногами не всегда сладишь и не всегда знаешь – какая и куда захочет пойти. А здесь сразу – четыре! Сам же Так Преступничий, после того, как ему сказали, что о нем написано, отбрехивался от данного утверждения: «Не был я нигде – утверждал он