Историк

Побеседуем.
       Сразу стало тихо, и комиссия молча удалилась.
      - Простите, - сказал завучу Ярослав Сигизмундович. – Иногда я не могу
иначе.  
      - Что Вы, - вздохнула завуч. – Спасибо. Я бы никогда не смогла, хоть
знаю не меньше Вашего. Вот только теперь могут произойти события
неподвластные ни мне ни Вам.
     - Хорошая женщина, - с уважением произнес историк. – И учитель хороший.
Вы  ее  слушайте, - и направился к двери.
     -  А Вы как же? – было жаль с ним расставаться.
     - Предложили работать в науке, дать место в институте истории и архива.
С хорошей зарплатой и неограниченными возможностями.
    - Вчера?
    -  Вчера, - вздохнул он. – В заведении, где до сих пор уважают убийц и
палачей.  
    В тот день Разговорчивый встретил его молчанием, внимательно
изучая взглядом.
   - Хорош, - наконец, произнес. – Прямо как отец.
    Этого Ярослав Сигизмундович не ожидал.  Что у отца могло быть общего с
этими.
  - А Вы что думали? – усмехнулся Разговорчивый. – Как польский офицер
мог оказаться в нашей стране за уральскими горами?
 -  Он воевал, попал в плен, бежал через границу к русским, - ответил
историк.
 -  Воевал, только не против немцев. И плен был наш. В Козельском лагере.
 - Но ведь их всех потом…
 - Верно, расстреляли, - заверил Разговорчивый. – Но не всех.  Самых
умных,  которые решили, что жить лучше, чем умереть, мы оставили в
живых. Под расписку. Ваш отец был очень умным.
  Это был удар.  Страшный.  Убийственный.  Словно внезапно рухнул
дом, где провел всю жизнь.
    - Не вините отца, - в голосе хозяина кабинета сквозило участие. –
Выбери он иное – Вас бы не было. Но к делу, - вернулись деловитость и
практичность.
   - Есть два варианта, - как сквозь вату доносились слова. – Хороший и
не очень. Первый. Школы для Вас мало. Нужны институт, аспирантура, наука,
диссертация кандидатская, докторская. А там и академия наук. Второй.
Лишение работы и права преподавать. Наблюдение компетентных органов.
Хождение под статьей за антисоветизм.
   - Какие разные варианты, - только  и нашлось в ответ.
   - Разные  как быть или не быть. – подтвердил Разговорчивый. – но все
зависит от Вас.
   - Расписка, - сказал то, что и так было понятно.
   -  Конечно, - согласился собеседник. – Она самая. Как путевка в жизнь.
Подумайте до десятого. Не люблю спонтанных решений.
 - Я пойду? – сорвался с языка глупый вопрос.
 - Идите, не задерживаю, - опять любезность.
 Под ярким солнцем горело лицо, а тело корчил холод. Обессиленный,
дойдя до дома, повалился на диван и забылся в мрачном сне, похожем
на падение в черноту.
   Проснулся. Стоял день. Другой день.  И мысли были другие. Легкие.
Встал и пошел в школу.  Зашел в класс и увидел меня, наводящего порядок.
Забрал свои вещи. Что-то говорил – не помнил. Пришел домой. Оставил
портфель в прихожей.  Включил телевизор. Есть-пить не хотелось. Смотрел
все подряд пока не уснул.
  Утро Великого праздника выдалось солнечным.  Нужно было спешить
увидеть парад.  Гладил брюки и рубашку.  Гладил и невольно понимал, что
никуда не деться. Вот и отец сделал выбор. Какое право он имеет судить?
И какое право кто-либо будет иметь в осуждении его самого? Все равно
через десять лет будут перемены.  А Эти останутся.  Во многом с его
согласия. Его и таких, как он. Что же – не первый, не последний. Пусть.
    В комнату через форточку ворвался свежий ветер. Он был слегка горек,
но свободен. Захотелось пойти навстречу. Распахнул балконную дверь.
Новый порыв ветра окрылил и потянул ввысь.
           - Э-эх, пампасы-кактусы! – раздался удалой голос с небес,  и
в палисаднике у дома что-то глухо шлепнулось.
           На скамейке у подъезда бабушки перетирали кости соседям.