Девятого мая тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года было
тепло и солнечно. Лето спешило поскорее настать к Великому Празднику
Победы. В десять утра во дворе девятиэтажного дома деловито суетились
жильцы, собираясь посмотреть военный парад на главной площади
города. На скамейке у подъезда бабушки перетирали кости соседям.
- Э-эх, пампасы-кактусы! – раздался удалой голос с небес, и
в палисаднике у дома что-то глухо шлепнулось.
Бабушки прервали увлекательную беседу и поспешили к месту
падения. Вскоре оттуда донеслись крики и причитания: «Ох, батюшки,
убили, убили!». Мгновенно палисадник оккупировала толпа, ведомая
любопытством к нехорошим зрелищам.
Наш учитель истории Ярослав Сигизмундович в такую толпу
никогда бы не втесался. Не было в нем интереса до чужой беды, тем более,
бытовухи.
Мыслил он широко, иными категориями, многим недоступными.
Понимал законы логики и здравого смысла. Историю человечества знал,
как свою жизнь. Когда на уроке начинал, что-то рассказывать, мы словно
переносились в иной мир, созданный его словами. Часто это не совпадало
с написанным в учебниках.
- Вся система истории как науки в нашей стране строится под
действующую власть, - говорил он. – Но кое в чем разобраться можно.
Самый убойный вопрос на все версии «Сколько их было?». Количество
ключевой элемент в факте. Нашествие Батыя. Историки до сих пор у него
больше тридцати тысяч не насчитали. Как с такими силами можно было
разорить Русь? Значит, не в монголах дело. А были ли монголы?
И кто такие монголо – татары? Татарами тогда звали всех жителей степи.
А слово «монгол» от «монгаль» - далеко, дальние. Владимиро-Суздальское
и Рязанское княжества были крайними на востоке Руси и звали татар,
граничивших с ними, монголами. К нынешним монголам и их кровным
братьям - нашим бурятам они отношения не имеют.
По мнению Ярослава Сигизмундовича, в нашей стране всегда
было противостояние Запада и Востока, цивилизации и варварства, но
слишком часто варварство одерживало верх. Мы все потомки тех варваров.
Это нужно понять, осознать и отринуть в себе. Как проявляется варварство?
Ненормативный язык, черный юмор, глумление над чужими страданиями,
стремление жить за чужой счет, брать, ничего не отдавая. И жестокость
беспричинная и подсознательная, с детских лет. Это уже внутри каждого из
нас, в генетической памяти.
Но разум на то и дан человеку, что всегда есть шанс начать новую
жизнь, по иным законам, в гармонии с миром.
- А вера? Христианство? – послышался робкий вопрос с заднего стола.
- Вокруг этого слишком много лжи, - отвечал он. – Сколько заповедей
у Христа? – спросил в ответ.
- Десять? – в голосе уже сквозило сомнение.
- Вот первая ложь, - усмехнулся историк. – Десять заповедей Моисея
не имеют к христианству, а их культивирует церковь.
- Так сколько же заповедей у Христа? - спросили с того же стола.
- Пять, - последовал ответ. – И все крайне тяжелы для человека.
- Но почему? – невольно вырвалось у меня.
Ярослав Сигизмундович участливо посмотрел в мою сторону.
- Всем интересно? – и мы закивали, как китайские болванчики.
- Первая заповедь – не сердись. Но это естественная реакция на
раздражение и первая на общение с миром. Человек так устроен, что
изначально все внешние контакты воспринимает с неприязнью и агрессией.
Это физиология. А конфликт считается движущей силой развития человечества.
Вторая заповедь – не блуди. То есть люби всю жизнь одну и ту же
женщину. - девочки согласно кивнули.
- Увы, - развел руками историк. – Мужчина по природе полигамен.
Инстинктивно. Каждую встречную женщину он подсознательно оценивает
может он с ней быть или нет. Так что имейте терпение прощать любимых, -
девочки загрустили.
Третья заповедь – не клянись. Никому и ничего не обещай. Но вся
личная, деловая и общественная жизнь насквозь пронизаны обещаниями.
Четвертая заповедь – не судись. Суд человеческий изначально
признается неправым. Но это единственная форма поддержания закона
и порядка в обществе.
Пятая заповедь – не воюй. Но вся история человечества –
сплошные войны.
Живущие по заповедям Христа рвут связь с миром людей. Их очень
мало.
- Значит, не на кого надеяться, кроме самого себя. Самому брать
ответственность и делать выбор? - спросили все с того же стола.
- Именно, - похвалил историк. – Самому ответить на вопрос «быть
или не быть». Читайте Шекспира. У него столько ответов на вопросы жизни.
Так было на каждом уроке. При этом мы едва ли не наизусть знали
учебник, чтобы больше времени посвящать Знанию. Скрытому и
притягивающему.
Ярославу Сигизмундовичу было сорок лет. Неизменный потертый
пиджак. Рубашка без галстука. Очки в простой роговой оправе. Неизменный
атрибут повышенной умственной деятельности вкупе с пренебрежением к
себе. Жил одиноко. Женщин было немало, трудно было устоять перед его
обаянием. Но долго они не задерживались. Начинали капризничать, клянчить,
и он легко отпускал их на все четыре стороны. Тонули лодки любви от
бытовых рифов в однокомнатной квартире современной девятиэтажки.
Коллеги в учительской относились к нему с невольным опасением.
Слишком иным он для них был. Лишь завуч, пожилая, немало повидавшая
женщина, души в таком педагоге не чаяла. Верила ему как себе самой.
Настолько, что выдвинула кандидатом на премию «Учитель года». С этого
все и случилось.
Нужно было провести показательный открытый урок для комиссии из
городского отдела народного образования.
Страна в очередной раз готовилась отметить День Победы, и тема
занятия была самая что ни на есть патриотическая: «Прорыв блокады
Ленинграда».
Как там было дело, мы заранее знали, поэтому с нетерпением ждали
очередного выступления Ярослава Сигизмундовича. Правда, опасались,
не смутит ли его присутствие комиссии.
Их пришло пятеро. Двое мужчин и трое женщин. Молчаливые.
Говорившие лишь кратко и односложно. Преисполненные величия и
ответственности. Председатель казался живым монументом.
Другой мужчина выделялся общительностью, пытливым взглядом.
Задавал вопросы о школьной жизни. Шутил и первый над своими шутками
смеялся. Вел себя совершенно независимо от коллег.
Вместе с комиссией пришла завуч. Перед началом урока она тихо
попросила историка вести урок как обычно, не обращая внимания на гостей.
В ответ он улыбнулся и развел руки. Урок начался.
- Сегодня мы поговорим о блокаде Ленинграда, вернее о ее прорыве.
Однако, вспомним, как второй по значимости город страны в этой
блокаде оказался.
Члены комиссии тревожно переглянулись, председатель застыл, а
другой стал внимательно слушать, делая записи в блокнот. Вскоре записи
превратились в непрерывный конспект.
Ярослав Сигизмундович бегло сравнил численность и вооружение
наших и немецких войск под Ленинградом до начала до начала боев летом
сорок первого года. Выяснилось, что превосходства немцев там не было.
Из-за неумелого управления наши части были разбиты и покатились к городу,
остановившись лишь за рекой Луга. Но сил было достаточно, чтобы не
пустить врага дальше. Пока маршал Ворошилов не начал неподготовленного
наступления, погубив почти половину войск и создав угрозу падения города.
Когда генерал-армии Жуков прибыл его сместить, тот вел совещание об
экстренных мерах в случае захвата города немцами. Отведя оставшиеся
в живых части к Пулковским высотам, Жуков сумел создать непроходимую
оборону, спешно проведя набор в народное ополчение ранее непригодных
к службе. В ходе боев почти все они погибли.
К тому времени немцы лишились под Ленинградом почти всех танков,
которые спешно перебросили к Москве. Жукова столь обрадовала эта новость,
что он упустил падение станции Мга, после чего Ленинград оказался окружен
врагом.
- Станция Мга, - говорил историк. – Это можно было предотвратить.
Еще одна ошибка нашего командования в сорок первом году. После этого
поток жертв, особенно гражданского населения, стремительно возрос.
Далее он сказал, что блокаду держали всего две немецкие армии, а
наших внутри было гораздо больше. Но страх поражения парализовал
силы, заставляя тихо сидеть в обороне и смотреть, как умирают от голода
люди.
Он говорил, а комиссию охватил ужас. Они слушали, раскрыв рты.
Только один все писал и писал.
Потом была победа. Еще одна, стоившая громадных жертв.
- Скоро девятое мая, - завершал урок историк. – А до шестьдесят пятого
года этого праздника не было. Понимало руководство страны, что нечего
праздновать. Лишь скорбеть о жертвах.
На этом слове раздался звонок, но никто не шелохнулся.
- Друзья мои, урок окончен, - прервал молчание конспектировавший,
и все дружно выдохнули. – Думаю, стоить обсудить то, что мы сейчас
услышали, – и комиссия с завучем и историком удалились в учительскую.
А мы сидели, придавленные знанием, пока не начался другой урок.
На другой день никто историка не видел. Днем позже, после уроков
я, как дежурный, наводил порядок в классе. Открылась дверь, и вошел
Ярослав Сигизмундович. Кивнув мне, прошел к учительскому столу,
стал что-то доставать из ящиков и складывать в портфель, напоминавший
маленький чемодан. Забрав все, что нужно, снял очки и посмотрел в окно.
Словно лето. Завтра День Победы.
- Красиво, - произнес он. - Скоро этого не будет.
- Почему? – спросил я. Обращаться было больше не к кому.
- Ресурс исчерпан, - обернулся он ко мне. – Моральный ресурс.
С семнадцатого по пятьдесят третий жили великой идеей. С пятьдесят третьего
по шестьдесят четвертый – верой в светлое будущее. С шестьдесят четвертого
по сей момент – гордостью героическим прошлым. Осталось лет десять,
не больше.
- А потом? – спросил я.
- Потом все круто изменится. Правила жизни станут другими. Вишневый
сад будет безжалостно вырублен, земля продана деловым людям. Главным
станет Лопахин. Мир преобразится. В основу лягут личный успех
и благополучие. Для достижения этого все средства станут хороши.
Многим придется трудно, но другие получат то, чего давно желали. Жить
станет непросто, но интересно. В эпоху перемен. Все случится на ваших глазах.
Но чтобы найти свое место в мире сил и энергии хватит.
- А Вам? – снова спросил я.
- Не знаю, - развел руками историк. – Слишком привязан я к этому миру,
каким бы он не был.
- Сильно досталось позавчера, - посочувствовал я.
Он лишь усмехнулся и махнул рукой. Скандал в учительской вышел сильный.
Председатель комиссии от волнения не мог сказать ни слова. Женщины
фуриями накинулись на историка и завуча.
- Что вы себе позволяете! – кричали они. – Чему учите! Кто дал вам
право очернять нашу славную историю! Вы за это ответите!
- Ну что вы? – вмешался разговорчивый. – Просто это новое осмысление
нашего великого прошлого. Со знанием дела и талантливо. Нельзя так
сразу рубить с плеча. Тут есть о чем поговорить, – обратился он
к историку и дал визитку. – Завтра жду в гости.
