заполняя каждую клеточку энергией. Перейдя дорогу, оказался на Приморском бульваре. Бульвар был пуст и до неузнаваемости застроен.
Здесь все было по-другому, все чужое. И только Каспий, дорогой Хазар – он, как и раньше, плескался о берег. Соленые брызги долетали до лица, он с наслаждением вдыхал незабываемый терпкий, до невозможности родной аромат моря.
Эстакада, устремленная в глубины седых вод, стояла без любимого кафешки со сказочным названием «Садко», где был съеден с Лейлой не один килограмм мороженого.
Он ступал по бульвару с грустью и со страхом скорой встречи с Любовью. Он понимал, что только она, любовь, единственное, оправдание нашего существования на этой земле. Истина, без которой нет жизни.
…Жизнерадостное солнце огненным шаром медленно поднималось, озаряя совсем другой город, но все тот же каменистый Наргин… Чудо, которому не перестаешь удивляться. Ноги сами привели его к родной школе, двери ее были закрыты, лишь листва масленочного дерева, примостившегося в углу, беспокойным шорохом приветствовала его. Десять лет бегал он сюда с портфелем, а выходил с двумя: своим и - ее. А вслед им мальчишки и девчонки кричали:
- Тили, тили тесто, жених и невеста!
Но им было все равно. Они выходили на Торговую, покупали на сэкономленные деньги в пассаже кинотеатра «Вэтэн» мороженое и, наслаждаясь прохладой, шли к зоомагазину, где долго наблюдали за рыбками и птичками. Потом шли в сквер «трех богинь» - так он его называл, хотя взрослые именовали его очень непрозаично- молокановским. Там у входа была большая деревянная голубятня. Лейла любила кормить воркующую стайку своей специально недоеденной булкой.
- Лейла, - спросил он однажды, - почему ты не съедаешь булку до конца, а кормишь их?
- Давид, - возмущенно отвечала она, - они ведь денег ни имеют, чтобы купить ее. Видишь, как они меня ждут!..
И на самом деле, как только они подходили, голуби слетали со своего домика и кружились вокруг них.
- Когда мы вырастем, обязательно построим дом - такой же круглый, большой, деревянный, с огромными окнами. У нас будет много детей, мы будем работать, а наши родители будут нам помогать их растить. – мечтали Лейла и Давид…
Три богини стояли на месте, но голубиного домика не было. Печально. Он был разрушен. Как их мечта.
Тринадцать каменных
ступенек или биения сердец в унисон.
Давид судорожно подсчитывал на пальцах, сколько лет тому назад они расстались навсегда. Хотя все случилось гораздо раньше. Сразу после выпускного отец Лейлы вызвал его к себе домой. Мальчик и девочка сидели рядом, как два голубка, в ожидании непонятного приговора. Дядя Рамиз объявил, что им не надо больше встречаться и что на следующий месяц Лейла будет помолвлена с его шефом, человеком обеспеченным и респектабельным.
У Давида все оборвалось внутри, он вдруг понял, что ему не жить без нее. А Лейла, его девочка, порхающая голубка, вдруг сползла без сознания на пол. Он был выставлен за дверь, и вот тут, спускаясь по ступенькам, зачем-то посчитал их: как назло ступенек было тринадцать. Как у Достоевского, промелькнуло в голове. В мыслях, словно после урагана, ничего определенного не было, все смешалось с этими злополучными тринадцатью ступеньками. Мистика…
Тогда он ненавидел себя за свою беспомощность и безысходность положения. Он понимал, что Лейлу он потерял навсегда. Она была послушной девочкой, разве она сможет отказать отцу, пойти против него? Нет, конечно же.
Он и Лейла - люди разной национальности, разной веры, разных устоев, традиций, достатка. А последнее, наверное, сыграло самую главную роль. Ведь теперешний мир охвачен правилами, по которым играют богатые. Но ведь любовь - у нее нет границ и нет традиций, нет принадлежности к той или другой нации.
Сейчас Давид стоял в подъезде, где много лет назад, прячась за колонной, прощался со своей любовью. Она спускалась в пышном и шумно шуршащем белоснежном платье под руку с будущим мужем…
Ступенек столько же - ровно тринадцать, чертова дюжина. Нужно пройти мистическое число их до двери - до ее двери. И все будет хорошо. Он наконец-то сосчитал, что ровно тринадцать лет тому назад они расстались навсегда.
Она спустилась тогда по этим ступенькам навстречу своей несостоявшейся любви, преодолевая страх, что их может кто-то увидеть. Он просто ее украл, чужую жену, и понял, что нет на свете прекрасней, милее и желанней Лейлы. Он рискнул сделать эту женщину своей. Пусть на ночь, пусть на день. Но это был их день, их ночь. Сами небеса им помогли. Это были минуты безумия, часы счастья. Они взлетели над ускользающей реальностью, сердца замерли - и вновь возвратились, работая в унисон. Заснули - и вновь проснулись. Руками прикоснулись друг к другу, еще не стряхнув с себя сладких грез сна. Разомкнули отяжелевшие веки - и взглядом поймали лучик солнца, пробивающийся сквозь паутинку на окне, высвечивая крупную каплю застывшего воска свечи. Лейлу это увлекло, и они оба рассмеялись. Им казалось, что нет ничего забавнее, чем застрявший в свече солнечный луч.
И вот теперь он, умеющий принимать экстренные решения для спасения человека, как завороженный стоял - и не мог двинуться с места. А вдруг ее нет дома или, еще хуже, что она здесь уже не живет? Каждая ступень давалась ему с трудом. Звонок. Звонок в прошлое. Дверь медленно открывают, и на пороге стоит подросток лет двенадцати с наушниками на груди. Взъерошенные черные волосы в завитушках что-то напомнили ему.
- Вам кого?
- Лейла здесь живет? – не узнавая свой голос, спрашивает он, хотя понимает, что находится в той же прихожей, что и много лет назад. Огромное старинное зеркало в деревянной оправе отражает его, но уже не худенького парнишку, только что выпорхнувшего из выпускного класса, а возмужавшего мужчину. В комнате все тот же старинный яркий палас и крупные мутаки на тахте.
- А мамы нет.
- А Сара-ханум?
- Ба, это к тебе, – затыкая уши и включая музыку, мальчик проходит в комнату.
Что же в нем такое близкое, знакомое в голосе, в фигуре, в лице и даже в походке?
Из кухни выходит постаревшая, но сохранившая восточную красоту полная высокая женщина.
- Мы знакомы? – с удивлением спрашивает и вдруг неожиданно хлопает себя ладошами по лицу и громко восклицает:
-Давид - джан, ты приехал, сынок?!
Неожиданно для него, крепко обнимая, Сара-ханум прижимается к его груди. Он осторожно гладит ее по спине, судорожно стараясь понять реакцию своего появления в этом когда-то отвергшем его доме.
- Проходи, сынок, в комнату, присаживайся. Ты, наверное, голоден. Сейчас я тебя напою чаем, а потом накормлю пловом, он скоро подоспеет.
Из кухни пахло рисом и каурмой.
- Спасибо, я не голоден.
- Что ты, что ты! Даже и не думай. Присаживайся, я как раз заварила чай. Сейчас мы его попьем, а ты мне расскажешь, как вы там живете, в далеком Израиле.
На столе за минуту появились конфеты, пахлава, варенье.
- Неужели мое любимое - королевское?
- Конечно, сынок, я же помню: ты с детства вместе с Лейлой всегда любил пить чай именно с этим вареньем.
- Да. Мама там почему-то не варит такого.
- Может, черешня не та, а может, времени нет наполнять каждую ягодку орехом.
- Да времени у нее много, только вот там все не такое, как здесь.
Давид сделал глоток горячего махмяри-чая из знаменитого азербайджанского армуды с золотой каемкой.
- Расскажи, сынок, как моя подруга, твоя мама, там поживает, что делает Роза-ханум? Все хлопочет вокруг твоего отца?
- Нет, к сожалению, мама болеет, теперь папа хлопочет вокруг нее. Сара-ханум, а когда придет Лейла?
- Тебе не терпится увидеть, какая она стала? Лейла должна прийти через часок.
Давид вдруг понял, что этот час для него будет тянуться вечностью.
- Может, я ее встречу?
- Ни в коем случае! Пусть ваша встреча состоится в доме.
Давид все время не сводил взгляд с фотографии дяди Рамиза, перетянутой черной лентой, а рядом стояла погасшая свеча.
- Сара-ханум, а что произошло с дядей Рамизом?
- Он погиб спустя несколько месяцев после того, как ты уехал, и Лейла ушла от мужа.
- Почему же вы мне об этом не сообщили?
- Ты же знаешь Лейлу. Она сказала: если я нужна ему, он ко мне приедет. Вот ты, сынок, и приехал - правда, тринадцать лет спустя.
Давид схватился за голову и выскочил в парадное.
Ощущение жизни
Дрожащими руками он прикурил сигарету. Мысли путались, не давали покоя.
- Как я не почувствовал, что ей плохо, что она ждет меня? Ведь все эти годы меня что-то беспокоило, только я не мог понять - что.
Он сбежал по лестнице. Нужно идти, хоть куда-нибудь, привести мысли в порядок. Дать себе успокоиться и переварить все то, о чем только что узнал. Минуя несколько домов, он оказался у небольшого парапета. Когда-то здесь был его любимый двор. Присел на скамейку, закурил очередную сигарету. Воспоминания хлынули потоком.
Их бакинский дворик, восточно-итальянского стиля, был особый, а может, это ему только казалось, и сотни других бакинских дворов были такими же, и окна квартир, может, как у них, выходили на общую веранду. Но он был уверен, что именно в его дворе жили самые необыкновенно добрые и отзывчивые люди, каких он больше нигде и никогда не встречал.
Двор жил своей размеренной жизнью. В самое жаркое время дня двери закрывались, сохраняя в домах прохладу. Мамы громко созывали по именам своих детей – отсидеться до вечера. А по улицам начинали ездить на самодельных деревянных коробках с приделанными колёсиками продавцы мороженого, громко кричавшие: «МРОЖНА ест!». И детвора с мелочью и с шумом опять выплескивалась на улицу, чтобы купить кусочек сладкого холода.
К вечеру двери открывались, все выходили во двор, устраиваясь под виноградниками. Кто-то пил чай у своего порога, кто-то выдалбливал косточки из белой крупной черешни, чтобы сварить королевское варенье, кто-то готовил обед, чтобы потом и соседа угостить. Столы у всех были всегда завалены душистой зеленью и фруктами, которые, впрочем, можно было сорвать прямо с деревьев во дворах: виноград, тут, маслины, инжир…
Где тетя Зейнаб? – она такой вкусный пекла в небольшом тондыре в конце двора хлеб! Ах, какой он был чудесный, с хрустящей корочкой, горячий и обжигающий. Пока донесешь до порога, половину съедаешь, за что неизменно получаешь от матери. Вечерами тетя Маня соблазняла всех ароматом жареных крупных семечек. А в соседнем дворе квасили и продавали мацони со светло-коричневой корочкой… Как можно повторить вкус детства? Откуда его взять?
И где голубятня Николаши? Именно там, наверху, на крыше, прячась от взрослых, он с пацанами выкуривал сигарету, которая передавалась по цепочке после затяжки. Жаль, что нет теперь его двора. Но и оставаться в прошлом ему не хотелось. Нет дворика, и город стал практически чужим, нет соседей и друзей, а главное - не было у него все пролетевшие вне Баку годы движения вперед. Стимула к этому движению не было. Не жил он эти годы, а просто существовал. Много работал, спасал людей, ел, пил, имел женщину, новых друзей, но не ощущал самого необходимого: он потерял связь с жизнью, перестал воспринимать ее краски, ее радости. Жил как-то по инерции, застряв между прошлым и будущим.
И сейчас, сбрасывая с себя накопившийся негатив, болезненные эмоции, он ощутил, что наступило глубокое очищение души, вернулось равновесие, успокоился ум, все
