У Александра Куприна повесть с таким названием, написанная в 1905 году, начинается просто: «Вечерние занятия в шестой роте приходили к концу, и младшие офицеры все чаще и нетерпеливее посматривали на часы…»
Повествование об офицерском поединке, на Дальнем Востоке спустя почти сто лет после написания классиком этих слов я бы начал так: Озябшее пасмурное утро неторопливо бродило по холостяцкому офицерскому общежитию и с любопытством заглядывало в комнаты-камеры, где жила флотская молодежь. Длинный барак на северном склоне сопки в двадцати минутах ходьбы от базового поселка представлял убогость, как у Лермонтова - «И скучно, и грустно, и некому руку подать». Кроме стойкого спиртового перегара и разбросанных, где попало застывших в причудливых позах тел здесь был обычный бардак, наведенный накануне. Если на гражданке бардак - это заведение, то на флоте - это образ жизни! По длинному, удручающе голому коридору в сумраке табачного дыма бродила испачканная с правого бока шаровой краской веселая лошадь в «яблоках», местами посыпанная «гречкой». Божья животина с детской наивностью тыркалась доброй мордой с мокрыми от хохота глазами в двери «камер» чудных постояльцев с надеждой, что ее кто-нибудь напоит водичкой. Повсюду валялись окурки, битые бутылки, мятая бумага, пустые жестянки и яичная скорлупа.
Грязные окна отливали радужным цветом и были царством пыли и паутины. Жужжание мух заглушало шипящие новости из придурковатого репродуктора, висящего, словно покойник у входной двери. В дальнем углу барака, наскоро использованные предметы бесприютной любви сбились рыбьей стайкой и были готовы уплыть по сквозняку на улицу. В гальюне хозяйничали черные крысы с мудрыми и злыми глазами. В спертом воздухе чувствовалось ощущение напрасно прожитой жизни. Нормальные люди в этом общежитии были редкостью. Здесь жила, как на выселках флотская молодежь и один раритетный аксакал капитан-лейтенант.
Была тут и комендантша, женщина с луженой, что корабельная рында, глоткой. Сорокапятилетняя вдова появлялась здесь по понедельникам, чтобы поменять белье между номерами и могла не только наравне выпить с аборигенами этого логова, но и в легкую, для профилактики накостылять безумной молодежи по шеям. Комендантша была гневлива, но не злопамятна и до безумия любила брошенных жизнью жильцов. Когда она кричала булыжным голосом, то ее было слышно на рейде как портовый буксир. Комдив на плавказарме подымал мохнатую бровь к подволоку каюты и спрашивал начальника штаба:
- Что, Валентина опять учит наших бакланов, есть гавно ложками?
Накануне, Командующий флотилии вручил офицерам погоны с очередными воинскими званиями. Гудеж после этого в общаге стоял долгий и лихой на всю округу. Со спиртом, девочками, танцами на столах до утра в полуголом виде и ночными катаниями на лошади по коридору общаги.
Каюту типа чеховской «палаты № 6» с обстановкой, будто восставшей из праха, третий год украшали два одногодка с одной роты и взвода училища - холостые лейтенанты флота Володя и Андрюша. Одинаковые, будто пятаки, они поровну разделяли все тяготы жизни в общаге. Впитывали холод не отапливаемой комнаты и тоскливые ужины по вечерам в местной столовой, где основным продуктом был томатная подливка, которая начисто убивала все вкусовые качества не свежих продуктов.
Одному из этих гомеровских Аяксов, Вовчику присвоили очередное воинское звание «старший лейтенант». Мальчишник с девочками прошел лихо. Весь вечер все стояли в позе сирхасана - непонятного бога Бхага, то есть на головах, поэтому утром у обоих состояние было такое, будто они вчера побывали под танком с мелкими ядовитыми траками.
Выпили парни обыкновенно, то есть очень сильно. Для разминки печени на корабле начали с неразбавленного спирта, где по горло утопили новые звездочки. Потом все отполировали портвейном «Агдам» в буфете базовой столовой. Для дальнейшей разгонки крови приняли на грудь флотский спотыкач - настойку спирта на помете пьяных бурундуков. Что пили дальше - просто не помнили. В комнате стояла непривычная гробовая тишина. Вокруг молодых офицеров господствовал беспорядок холостяцкой кельи, будто после мамаева побоища. Были видны следы недавней встречи Вакха и Нептуна. В одном углу можно было увидеть валяющую неубранным стогом одежду, на которой лежал непонятно как оказавшийся здесь кирпич. В другом углу валялись пустые бутылки, словно отстрелянные гильзы.
В пустой банке из-под кильки стоящей на единственной прожженной сигаретами табуретке-«баночке» притулились пережеванные окурки-чинарики. Везде валялись грязные тарелки, огрызки черного хлеба, клочки промасленной газеты, пепел и крошки табака. На спинке кровати висел сердитый полинялый бюстгальтер. Чей? Ребята не смогли бы вспомнить даже под дулом автомата. Стола не было. Его роль исполняли деревянные ящики, покрытые газетой в жирных пятнах. По комнате была разбросана грязная посуда, лишний раз, подчеркивая разницу между мужским и женским общагами. В женском общежитии посуду мыли после приема пищи, а в мужском - перед едой. На подоконнике замызганного окна стоял обмотанный изолентой небольшой бюст Пушкина. История его появления было связана с тайным посещением сих пенатов молоденькой учительницей литературы поселковой школы.
Под кроватью лежали плашмя два пустых, похожих на головы лейтенантов, коричневые чемоданы. В мутном, засиженном мухами зеркале отражалась стена с желтыми подтеками и вбитыми в неё кривыми гвоздями. На одном из них висело серое от грязи полотенце. На другом - одна на двоих парадная тужурка, к которой прилипли помятые женские трусики в красный горошек.
Володя с зеленой рожей крокодила Гены утром проснулся в комнате на тощей, как вобла кровати. Жесткая койка, похожая на смертный одр была придвинута к стенке, оклеенной, вместо ковра, пожелтевшей газетой в жирных рыбных пятнах. Дверь «камеры», как ребята называли комнату, была вся истыкана кортиками, как дарстом. Что сказать: Сила есть, ум есть, а силы ума - бог не дал!
Нет слов, чтобы описать ощущения офицера после очередной попойки. Утренняя горечь заслоняла вчерашнее веселье, еще раз доказывая постулат: «Если утром плохо, то накануне было хорошо!» Проснувшись и не открывая глаза, Володя стал прислушиваться к своим осушениям. Потянулся и почувствовал, что умирает. Боль в голове была тупая и глухая, накатывающаяся приступами в висок, будто туда медленно ввинчивали штопор, после чего хотелось просто блевануть. Казалось, что череп вот-вот не выдержит и треснет. Володя сел на койке, почесал струны чресел и просто прорезюмировал:
- Жизнь говно! - жадно закурив, с видом полена в гробу обратился к дружбану, распластавшегося горчичником на соседней койке. - Ты, Андрюха, поздравил бы меня с новым званием, что ли. Тебе все равно, а мне приятно!
- Ну, как быть старшим лейтенантом? Хорошо? - будто с того света поинтересовался у друга Андрей, сам похожий на окурок из урны. - Погоны в плечах не жмут?
- Да, кажется ничего, - посмотрев на измятый синий китель с тремя звездочками, самодовольно ответил Володя. - Эх, сейчас бы густого борща для опохмелки и пивка для рывка, чтобы сердце «заработало»! - похмельное лицо парня расплылось в кривой улыбке.
- Пивом похмелья не обманешь! «Лечиться» надо тем, от чего «заболел»! - с распухшей рожей утопленника, посоветовал Андрюха.
Володя начал взглядом искать что-нибудь жидкое, но кроме бутылок портвейна под койкой ничего не увидел.
- Андрюшка, подай мне стакан!
- Вчера хрен моржовый, а сегодня Андрюша!
Вован, долго хмурясь на граненый стакан с портвейном залпом выпивает, после чего испытывает ощущение, будто у него из ушей лезут гурьбой опарыши. Не дожидаясь команды, такую же «процедуру» проводит и дружбан. Через полчаса оба уже в состоянии, что и вчера, только Андрюху, с вечера гложет один вопрос:
- Вовка, почему тебе дали «старшого», а мне - нет? Я что «рыжий»?
- Вспомни какой «подарочек» ты сделал нашему командиру на День флота? - с омерзительным цветом лица бросает через плечо Володя, слушая шебуршание портвейна в желудке.
- Какой-какой? Электрическую бритву, - Андрюха по-детски жмет плечами.
- А зачем начинил ее охотничьим порохом? Хорошо, что кэп дал эту бритву по тревоге побриться халявщику минеру, а то бы тебе вообще пришили покушение на командование.
- Сам ты хрен моржовый! Посмотри на себя!
Андрюха, разгоряченный спором, начинает «глубже» разбираться в этом вопросе. После пятого стакана, хватает дружка «за грудки», готовый расковыривает ему нос, как Монтекки у Капулетти.
На пороге «камеры» вдруг появляется местный пьяница капитан-лейтенант с глазами выжившего из ума тюленя с дежурной шуткой:
- Кого хороним? - встав между парнями, добавляет. - Какая драка, бакланы вы зеленые? Вы офицеры или где? Здесь должна быть только дуэль чести! - утверждает «годок» - Офицерский поединок и никаких гвоздей!
Буратины задумываются. У обоих от слов аксакала яйца, будто дверью прищемляет, но с умным видом начинают вспоминать классическую литературу.
- Кажется, я что-то читал у Куприна, - вспоминает Володя.
- И Лермонтов писал о поединках, - со «знанием» дела добавляет Андрюха и предполагает. - Не Чацкий ли с Хлестаковым стрелялись у Гончарова?
- Неее… - поправляет Володя и «умно» изрекает, - это у Тургенева Базаров с Обломовым стрелялись.
- Не с Обломовым, а с Дубровским, и не у Тургенева, а у Гоголя! - «энциклопедически» поправляет капитан молодых обормотов, и удовлетворенно чешет промежность. - Об артиллерийском поручике Толстом я уже не говорю - этот великий «человечище» стрелялся, по-моему, не один раз, с кем и где попало.
- Вот только на чем нам стреляться? - задает очередной вопрос Володя.
- А что у нас есть? - спрашивает капитан.
Начинают шарить по грязным холостяцким сусекам. В загаженном углу, где прятались тени предшественников камеры, находят ржавый сигнальный пистолет без прицела с обгрызенной мышами деревянной ручкой. Курок погнут временем. Доисторическая пуколка похожа на средневековое оружие.
- Будете поочередно стреляться из ракетницы, - командует «невольникам чести», как называли дуэлянтов в 19 веке, капитан.
В комнате общежития начинается русская кадриль. Все делается, как при настоящей дуэли. Оговариваются условия дуэли. Определяется каждому «барьер». Ребята бросают на «морского», кто будет стрелять первым. Фортуна лицом, поворачивается к Андрюхе.
- К барьеру! - Вовчик одернув вихры, строевым шагом проходит к окну. Андрюха встает к треснутой двери. - Товсь! - командует каплей, что по артиллерийски означает приготовиться к стрельбе. - Ноль! - глухо звучит команда на открытие стрельбы.
«Вольный стрелок Дальнего Востока» Андрюха прицеливается. Володя, облизнув сухие губы, примерзает к полу, не в силах стронуться с места. Начинает непроизвольно потеть. «Пипец подкрался незаметно, - думает он в туне. - Зато на пенсии, если доживу, будет что вспомнить…»
Сухо щелкает курок, неожиданно для всех
