Глава шестнадцатая
Всю последнюю неделю до приезда доктора Рубинцева я занимался самым неприятным и даже отвратительным делом, какое когда-либо выпадало на мою долю, – допрашивал всех, кто присутствовал на злополучном банкете в мою честь. Помогали мне настоящие профессионалы, матерые сыщики с десятилетиями следственной работы за плечами: шеф пражской полиции, следователь по особо важным делам Комитета национальной безопасности Чешской Республики и старший следователь-дознаватель из нашего следственного отдела. Они присутствовали на всех допросах. Они же брали на себя разговоры с контингентом, рангом пониже дипломатов и заместителей министра. Со всеми остальными мне приходилось беседовать лично. Если с сотрудниками Консулата никаких проблем не возникало (я просто вызывал их к себе и опрашивал), то с официальными лицами со стороны было намного сложнее. Некоторые из них были рангом выше меня, их нельзя было вызвать, как простых смертных, послав повестку. Чтобы добиться встречи с ними, мне приходилось идти на всяческие ухищрения и компромиссы, записываться на прием, убеждать, уговаривать и так далее. Из-за всего этого дело затягивалось, а Генеральный секретарь требовал от меня скорейших результатов, ежедневно отчитывая меня, как мальчишку.
– Чем вы там только занимаетесь, Уральцев? – негодовал он.
– Пью вместе с ними чай, сэр, – отвечал я.
Это была правда. Если мне и удавалось добиться с кем-нибудь встречи, то наша беседа всегда проходила в форме дружеского чаепития. И уж, конечно, никаких официальных протоколов! В конце концов, я начал понимать, что совершенно запутался в показаниях. Детектив получался такой, что на его раскрутку нужен был сыщик уровня Эркюля Пуаро: каждый из опрошенных мною что-то видел, что-то слышал, но подтверждать свои слова под присягой, разумеется, и в мыслях не имел. Каждый мог быть виноват так же, как и не виноват, и я начал впадать в отчаяние. Ситуация становилась невыносимо патовой. Эвердик по-прежнему сидел в своем замке и не показывался на людях. На территорию замка он, впрочем, дознавателей впустил. Те провели тщательный осмотр, даже опросили кое-кого из прислуги, но этим все и ограничилось. Дальше так продолжаться не могло.
– Нам нужно посоветоваться с Тэнни, старик, – заявил Рогнед, однажды вечером ворвавшись в мой кабинет. – Обязательно! Иначе мы с тобой на этом деле свихнемся.
– Как же ты будешь советоваться, если она день и ночь на прослушке? – возмутился я. – Сам ведь говорил: девчонкам ни слова!
– Есть способ, – сказал толстяк и поставил передо мною на стол небольшой чемоданчик, который принес с собой. – Мне только сегодня пришло это в голову.
– Что это? – устало скривился я.
– Объясняю для особо темных, – довольный собою, загудел мой друг. – Здесь, в чемоданчике, небольшой передатчик, наушники-вкладыши и микрофон. Тэнни надевает наушники: со стороны будет казаться, что она слушает музыку. Ты с чемоданчиком выходишь в соседнюю комнату и в микрофон излагаешь ей суть дела. Слышит тебя только она. Никакие жучки, даже в ее собственном теле, такой разговор воспринять не могут. Как видишь, задачка решается на уровне школьного радиокружка. Скажи после этого, что я не гений!
– Идея, конечно, хорошая, тут не поспоришь, – согласился я совершенно искренне, потому что способ и впрямь был прост до гениальности, – но ты, старина, все-таки не гений.
– Это еще почему? – удивился Рогнед.
– Потому что советование с кем-то предполагает двухсторонний контакт. Ты принес мне только половину способа, дружище. Если бы ты был гений, ты подумал бы еще и о том, как Тэнни нам с тобой отвечать будет, если ни словами, ни жестами нельзя. А Симониса ты, торопыга, как всегда, не дослушал. Сознайся, это ведь он подбросил тебе мысль о наушниках?
– Он, – пристыженно нахохлился толстяк.
– Тогда иди обратно к Симонису, и пусть он тебе изложит вторую половину идеи. Потом и поговорим.
– Не пойду. Поговори с ним лучше сам. У тебя с военными больше взаимопонимания, – проворчал Рогнед.
Я понял, что ему совестно еще раз показываться на глаза полковнику, и решил, что дело это действительно следует взять на себя.
Захватив чемоданчик, я оставил Рогнеда за старшего, а сам в лифте спустился на восьмой этаж, где находился кабинет Симониса. Вызывать полковника к себе, когда речь идет о Тэнни и Айке, казалось мне бестактным. Если ждешь, чтобы человек помог тебе, то должен являться к нему сам.
Симонис немного удивился моему появлению, встал из-за стола, пожал мне руку, предложил чашку чая.
– Чая не нужно, – сразу же отказался я. – Я и так оторвал вас от дел. У вас в приемной куча народу.
– Куча подождет, сэр, – ответил полковник, предложив мне сесть, а сам продолжал стоять, как и положено военному перед начальством. – У вас в руках мой чемоданчик. Значит, дело в нем?
Я коротко объяснил ему суть проблемы.
Полковник удивленно приподнял брови:
– Не думал, сэр, что здесь возникнут какие-то затруднения. Ведь мисс Афина прекрасно пишет с закрытыми глазами. Она и наших ребят этому обучала. Думаю, что и мисс Айя это тоже умеет. Свой ответ они могут написать вам на бумаге в абсолютно темной комнате. Тогда тому, кто наблюдает за ними, не удастся ничего прочесть.
Я опустил руки. О такой способности моего Тигренка я понятия не имел.
– Век живи, век учись, – вздохнул я растерянно, поднимаясь со своего места. – Благодарю, полковник. Извините, что побеспокоил вас из-за такого пустяка.
Когда, возвратившись в свой кабинет, я объяснил заскучавшему уже Рогнеду, как выйти из положения, толстяк выразил свое изумление и восторг в совершенно свойственной ему манере.
– Ну!.. Ну!.. – восклицал он, шумно бегая от стены к стене и размахивая руками. – Подумать только! Ай-да Тигренок, ай-да Белка! А мы с тобой за столько лет даже и не сумели узнать, что они это могут!
– Случай как-то не подворачивался, а сами они скромные и не любят своими способностями хвастать, – сказал я, снова чувствуя гордость за своих девочек.
– Вот именно, вот именно! – продолжал шуметь Рогнед. – Они-то скромные, но мы-то с тобой должны были поинтересоваться!
В сущности, он был прав: я никогда специально, даже по долгу службы, не интересовался, что умеют мои девочки. Для меня это было совершенно неважно. Я любил их не за способности, а просто так, за то, что они Тэнни и Айка. То же самое можно было сказать и о толстяке. Мы знали о них только то, что они сами считали нужным рассказать, или то, что выяснялось само собою, по ходу дела, а поскольку, как я уже говорил, они обе как-то даже стеснялись своих необычных умений, узнавали мы не так уж и много.
В клинику в этот вечер я вернулся вместе с Рогнедом. По дороге мы единодушно решили, что беспокоить больную и ослабленную Тэнни нашей конспиративной радиосвязью пока не следует. Сообщить обо всех неприятностях нужно Айке, а там посмотрим, как действовать дальше. Конечно, Айка была еще девочка, к тому же имела совсем другой темперамент и не обладала сверхъестественной интуицией сестры, но я почему-то ни капли в ней не сомневался, в отличие от Рогнеда, который все-таки побаивался, что Белка может неправильно прореагировать и разоблачить нас, невольно дав понять Эвердику, что мы знаем о слежке. Возможно, именно из-за этих опасений он и взялся лично вручить Айке наушники и, в случае чего, сразу же по-свойски замять дело, на что я, как ему казалось, был не способен. Мне же полагалось ждать с чемоданчиком в соседней комнате и, как только зазвучит условный сигнал – музыка Баха – начать на ее фоне излагать девочке смысл ситуации.
Итак, по приезде в лабораторию Рогнед сразу же отправился вниз, к Айке, а я, воспользовавшись любезностью доктора Ройтнера, уединился в его кабинете, раскрыл перед собой на столе чемоданчик, включил микрофон и приготовился вещать, чувствуя себя в нелепой роли этакого киношного суперагента, который даже с собственной женой общается не по сотовому телефону, а по секретному передатчику, вмонтированному в бриллиант перстня на мизинце руки.
Не знаю, как Рогнед общался с Айкой по поводу наушников, но музыка Баха зазвучала, что могло означать только одно: девочка вставила вкладыши в уши. Теперь пришел мой черед. Ужасно волнуясь, я слегка наклонился к торчащему из чемоданчика микрофону и негромко заговорил:
– Айка, малыш, не удивляйся и постарайся ничем не показать, что ты меня слышишь. Это очень важно. Расслабься, сделай вид, что тебе нравится музыка, а сама слушай меня очень внимательно. Это единственный способ, которым мы с дядей Рогнедом можем сообщить тебе то, что узнали.
Я сделал небольшую паузу и по тому, что музыка не прервалась, понял, что пока все в порядке.
Я говорил долго и обстоятельно, стараясь, чтобы каждое слово дошло до Айкиного сознания. Когда же, наконец, моя лекция иссякла, я попросил девочку не вынимать наушники, даже если они отключатся, еще минут пять, и с облегчением закрыл чемоданчик, ожидая, что сейчас появится Рогнед и расскажет мне, как все прошло.
Через несколько минут действительно явился толстяк. С порога показал большой палец, потом закрыл дверь поплотнее, угнездился в кресло по другую сторону докторского стола и удовлетворенно крякнул:
– Даже глазом не моргнула, представь себе! Наша Белочка – просто умница! Прирожденная актриса!
– Ну, и слава Богу! – я почувствовал, что немного успокаиваюсь. – Теперь только надеяться, что наши противники не запеленговали частоту.
– Симонис клялся, что эту частоту невозможно запеленговать, – заверил меня Рогнед. – Музыка Баха – это не просто фон для разговора, это своеобразная глушилка для посторонних длинных ушей. Ничего, кроме этой музыки, чужой услышать не сможет.
– Совсем хорошо! – кивнул я, радуясь успеху. – Что ж, будем ждать, что нам ответит Айка.
– Не знаю, что она ответит, но я рад, что мы поставили ее в известность, – подытожил Рогнед. – Ей-Богу, скрывать что-либо от девчонок просто невыносимо, тем более, когда речь идет о их собственной безопасности.
Я согласился с ним целиком и полностью: имея тайну от Тэнни и Айки, я и сам чувствовал себя почти изменником и не мог оправдать себя даже тем, что тайна эта вынужденная и временная. Теперь же у меня просто гора с плеч свалилась. Мои родители мне тоже никогда не врали. Сам я в детстве врал им почем зря, а они мне – никогда. И ужасно расстраивались и обижались, когда уличали меня в каком-нибудь глупом и совершенно бессмысленном вранье – не фантазировании, а именно вранье, за которое мне и самому подчас потом бывало стыдно. Вообще, в детстве все меряют всё на свой аршин, и потому я не верил, что родители всегда говорят мне правду. Их любимая фраза: «Взрослый не имеет права врать ребенку» – казалась мне чем-то вроде искусственной позы, и понадобилось очень много лет, чтобы я понял, что это не так. В последнее же время эта фраза стала и моим девизом. С тех пор как Тэнни и Айка появились в моей квартире, я ни разу им не соврал. Тем отраднее было мне осознавать, что и они никогда мне не врут. В этом последнем я был совершенно уверен, особенно в отношении Тэнни. Айка, быть может, иногда и лукавила по мелочам – такая уж она была Белка. Но по большому счету в ее честности со мной я никогда не
