Улыбка.

отвращением к окружающему сермяжному миру. В таких случаях его удлинённый шнобель, искривлённый концом набок, загибался ещё больше, как будто отворачивался прочь от действительности. Когда Юрке дружески указывали на ущербность физии, намекая на самое неприятное и постыдное, он клялся и божился самим Генделем, что по морде не получал, что это генетическая отметина, отличающая его от других гениев музыки. Будучи от природы безвольным, гений предпочитал плыть по течению, не следуя наставлениям дедушки Льва Толстого, что человек сам кузнец своего счастья, и если оно не куётся, то виноват сам. У Юрия Петровича, несмотря на все мыслимые слабости, вырос большущий гонор, и виноваты были, по-женски, все, но не он. Второй член делегации выглядел значительно свежее, да и не мудрено, поскольку на нём не было навешено общего тяжеленного рюка, пригнувшего хилого Чайкина чуть ли не к земле. Но, несмотря на облегчённость, габаритный Фёдор Львович хрипло отдувался, часто и некультурно отплёвывался на сторону и беспрерывно промокал густо употевшую тонзуру походным платком-полотенцем, не забывая оглядываться в поисках обещанных вилл, утопающих в садах, и всяческих природных чудес, одновременно смиряясь с тем, что его крепко надули.
- Где же хотя бы берёзы в твоих хвалёных Березняках?
- Зачем они тебе, урбанисту? – старательно избегал прямого взгляда березняковский Хлестаков. – Ты же у нас – художник слова, вот и представь себе их абстрактно и даже  в более красочном виде. Ну, а если очень хочется, то найдём и кудрявых красавиц… где-нибудь, если найдём.
Обманутый руководитель балагана поморщился, помахал намокшим платком, спрятал в объёмистый дырявый карман и снова пристал с неприятными притязаниями.
- На чём двинем, где тачка?
- Извини, - развёл руки квартирмейстер, - здесь заповедная, экологически чистая зона, поэтому использование любых двигателей внутреннего сгорания с наружными ядовитыми выхлопами запрещено. Придётся обойтись собственными мышечными двигателями, надеюсь без выхлопов. Да здесь недалеко, - поспешил успокоить приверженцев механического передвижения, - небольшая прогулка после длительного сидения в экспрессе и перед сытным обедом не помешает, - и тут же вспомнил, что Наталья Сергеевна на работе, вареников не будет, а сам он с непривычки, естественно, не позаботился о кормёжке и даже не сбегал заранее в местный маркет. Слушай, возьми, наконец, у Юрки рюк, - перевёл разговор с болезненной темы на нейтральную, - а то он вот-вот тюкнется.
Толстов негодующе отступил на два шага, протестующе вытянул руки с выпяченными ладонями, больше пригодными для молота, чем для авторучки.
- Мне нельзя, у меня – суставы. Радикулитный ишиас, понятно? - Иван Ильич понял, что тащить рюкзак придётся ему. - Так что волоки сам на своём двигателе, тебе тоже полезно, - зареготал бархатистым смешком, не открывая рта.
Двинулись гуськом: впереди – одногорбый двуногий одноцилиндровый верблюд, за ним, пыхтя – ишиас, а замыкал тройку – музыкальный шибздик с гитарой в чехле за спиной. Теряя крупные капли нетрудового пота, Иван Ильич с огорчением думал: - « Ну, почему всегда так: придумал, вроде бы, толково, взялся с налёту в охотку, а получается бестолково, ещё скорее остыл, а не отвертишься – кропай, что с дури надумал, пеняя на себя, тяни придумку, даже если ей заранее светит крах. Пора бы уже научиться думать и загадывать хотя бы на три-четыре шага вперёд, а получается только на один, а то и на пол- , а там, что бог даст».
Обиженная  судьбой процессия растянулась на двадцать фёдоровских шагов, и пришлось лохматушке встречать каждого новым жалобным взлаем, протестуя против  трёх взамен одного. Когда же, наконец, пришлые втиснулись в пристройку, восторгам их не было конца.
- Ну и гад же ты, Крепин! – пробасил Фёдор Львович, плюхнувшись на тахту.
Даже Юрий Петрович, вечно погруженный в переполнявшие его звуки, и тот засомневался в элитности отеля.
- Где же тут жить? – и осторожно, одной худой ягодицей, присел рядом с Толстовым.
Иван Ильич, экономя душевные силы, не стал понапрасну убеждать, что это лучшее, что можно добыть в бархатный сезон в перезаселённом курортном местечке, а освободился от тяжёлого рюкзака и поинтересовался, отведя объяснения на сторону:
- Что там напихано?
Юрий Петрович принялся перечислять, загибая длинные музыкальные пальцы с обгрызенными в экстазах ногтями:
- Мама положила тёплые вещи…
- За каким дьяволом? – удивился недоморощенный недотёпа. – Лето в разгаре – запаришься насухо.
Послушный сын заторопился оправдать мамины заботы:
- Как зачем? Вон, какие над Россией ходят мрачные и грозные циклоны, не видел, что ли, по телеку? Набредёт такой на здешние места, недолго и окочуриться. Тёплые вещи не помешают, мама знает.
- Что ещё там нужное ненужное.
- Запас  диетического питания быстрого приготовления, - загнул второй палец предусмотрительный деятель музыки, - на случай, если случатся перерывы с продуктовым снабжением – у нас, сам знаешь, всякое бывает. Мама сказала…
-  Да почему они случатся? – вознегодовал продуктовый оптимист, почему-то вспомнив о варениках и о том, что кодлу надо чем-то кормить.
- А санкции? – хитро напомнил практичный музыкант, и возразить было нечем.
- О господи! Продолжай убивать.
Чайкин загнул третий палец.
- Федькины болотные сапоги…
- Ты что, на рыбалку собрался? Снасти прихватил? – насмешливо поинтересовался ревизор у распластанного толстяка с больными суставами.
Тот приоткрыл глаза, ответил вяло:
- Не на рыбалку, а на случай наводнения. Похоже, ты совсем не в курсе обычных теленовостей – везде заливает, не грех и подстраховаться.
- Ну, налетели пуганые вороны! – запричитал временно исполняющий функции хозяина. – Что там ещё?
- Разборные гантели, - загнул указательный палец хиляк, которому любые гантели были не под силу.
- Ты, что ли, ишиасик, собрался худеть? – в голосе озадаченного Крепина слышалось ещё больше возмущённого сарказма.
- Не, - отказался Толстов, - это мама подложила Юрке, чтобы наращивал мышцы для длительных творческих баталий. Мне - вредно, ему – смертельно, тебе подарим, - и отвернулся лицом к стене, давая понять, что его больше нет.
- Ладно, господа туристы-экстремалы, - поднялся Иван Ильич, хотя ему очень хотелось потеснить обоих квартирантов, - разбирайтесь с барахлом, а я рванул за добычей к обеду. – И скорым шагом, с усилием передвигая отяжелевшие конечности, почапал к спасительной Наталье Сергеевне, расстегнув рубаху до пупа и охлаждая взмокшую от нагрянувших забот майку. Вызвав благодетельницу, первым делом повинился за бесспросное приглашение друзей, пообещав, что забот с ними у хозяйки не будет, что они сами с усами - пригладил свои, очень надеясь, что она догадается по-женски и сообразит какую-никакую кормёжку. Но – тщетно! Наталья Сергеевна предупредила, что вернётся с работы не раньше восьми, обещав выдать раскладушку и надувной матрац, и ни словом не обмолвилась о пропитании голодной троицы. Только разрешила пользоваться огородом с овощами и летней кухней с печкой и посудой. Пришлось взнузданному члену интеллектуального саммита мчаться, теряя остатки сил и энергии, в магазинчик с надеждой, что он закрыт и… что будет, то и будет. Но на его беду маркет действовал, и два небритых типа, уже навеселе, поджидали третьего с кошелём и очень обрадовались ему, но ещё больше огорчились, когда кудлатый, не оправдав надежд, отоварился всякими залежалыми и зачерствевшими деликатесами и швыдко рванул восвояси, слыша вслед многоэтажную обвинительную матерщину.
Приближаясь к дому, ещё издали услышал заполошный лай лохматки и побежал, ожидая наихудшего: она цапнула кого-то из двоих, а они, озверев, истязали бедное животное. Слава богу, страхи оказались напрасными. Никто никого не цапнул, а из пристройки разносился по окрестностям густой басистый храп, взволновавший бедную собачку, привыкшую к тишине и покою. В такт храпу, под его напором приоткрывалась и закрывалась скрипящая дверь. Разозлённый безмятежностью нахлебников, Иван Ильич с шумом распахнул дверь и увидел разметавшегося на тахте красного от духоты как варёный рак Толстова и уткнувшегося ему в подмышку и сопевшего фальцетом скорчившегося Чайкина. Повторив в укороченном виде напутствие магазинных мужиков, добытчик с грохотом бросил ягдташ с добычей на стол, заставив сонь умерить звучный слаженный дуэт, но не разбудил, и пошёл на разведку в огород, занимающий большую часть усадьбы за домом и отгороженный какими-то развесистыми кустами с красными ягодами. Приглядевшись, пощупав и попробовав по русскому обычаю, определил, что это, скорее всего, вишня, пока ещё недоспелая. А за кустами – красочное изобилие. Сразу разглядел и угадал опытным базарным взглядом помидоры и огурцы – есть чем побаловать приверед! – и желтеющие тыквы, и белые и посиневшие вроде бы кабачки, и ещё что-то. Приблизившись, запнулся за невысокий мягкий кустик, росший в ряду с другими на земляном валике, в раздражении пнул и выпнул картофелину. Да не одну, а троицу. Дёрнул за кустик и выдернул ещё с пяток, и другие желтели оголёнными темечками в земле. - «Эврика!» Откопал руками. - «Так вот он как плодится, второй хлеб!» - обрадовался, словно открыл новую землю. - «Не подохнем!». - Выдрал ещё несколько кустиков, сложил выдранное в мятое ведро и отнёс на летнюю кухню. - «Что с ним делать?». - Пошёл к дрыхнувшим высоколобым за консультацией. Храпа и фистульного сопровождения не было слышно. - «Проснулись, черти!». Не только проснулись, но и, сидя на тахте с подвёрнутыми по-турецки ногами, дружно ужвакивали твёрдокаменную колбасу с чёрным хлебом, густо измазанным жёлтым маслом. Хилый диетчик не отставал, то и дело обнажая хищные мелкие зубы, легко вгрызающиеся в белковую добычу.
- Здрасьте! – возмутился добытчик. – Жрёте? – и сам поспешил с трудом отломать от разорванного круга кусок с родинками сала, присоединившись к проголодавшейся братии. – Вот и лады! На перекусь и этим обойдёмся, а на ужин предлагаю сварганить картошку с силосом.
- Командую парадом я! – проявил неожиданную инициативу самый большой, освободив, наконец-то, тахту. – Юрпет моет и чистит картошку, Иван заготавливает ингредиенты для силоса, я варю и делаю крошево. Принято? По опыту знаю: сколько колбасы ни ешь, а без картошки сыт не будешь!
- Я – за! – поспешил согласиться Иван Ильич, обрадовавшись, что освобождён от грязного дела.
- А я – против, - промямлил слабым голосом с громкой икотой Юрий Петрович. – Мне нельзя грубить пальцы.
- Ничего с ними не сделается, - настаивал на своём командор. – Учти, что оппозиционеров даже в демократических обществах не кормят задарма. Можно, соблюдая права, и проголосовать, - и скороговоркой: - кто «за» - трое, кто «против» - нет, кто «воздержался» - нет. Единогласно. Вот так! И не собачься с голодными друзьями – загрызём вместе с пальцами. А заупрёшься – будешь есть один салат.
- Он слабит, - вяло сопротивлялся оппозиционер.
- Ничего, - Фёдор вытащил из рюкзака несколько рулонов туалетной бумаги. – Мама положила тебе на всякий поносный случай аж три. Так что не кобенься, дорогой композитор, я тебе помогу… советом. – Повернулся  к Крепину, - Иване, ты не