Улыбка.

выглядел, ваш Ваня? Может, вспомните какие-нибудь отличительные приметы, неподвластные времени? – защищался, удивляясь сам себе: ему бы радоваться, что он – не он, а он упорно цепляется за чужую тень. Встать да отвалить, пусть сама разбирается со своим Иваном, присвоившим родовую марку Крепина.
Наталья Сергеевна отвела взгляд в сторону, высматривая в окне приметы сердечного друга.
- Голос не тот… глаза… да и весь вы не тот. Не могу определить точно, что не так, но вы – точно не он. – Помолчала, задумавшись, и оживлённо: - Помнится, была у Вани маленькая родинка у основания правой ноздри, - вспомнила и, протянув обе руки, раздвинула усы Ивана Ильича, выискивая примету. - Нету. У вас нет… вот видите? - Он ничего не видел, ничего не слышал, ничего не соображал, почему-то пожалев, что родинки у него не оказалось. – И шрамик был едва заметный на правом виске. – И снова бесцеремонно развела лохмы Ивана Ильича, высматривая вторую примету. - Тоже нет, у вас – чисто. Значит, я права: вы – не Крепин.
- Так вот же, документ, - опять показал водительское, - и на фотке – я, - возмутился несправедливым обвинением в подложном присвоении чужого имени.
Она, не отреагировав на эмоциональную вспышку, спокойно разглядывала вруна, как будто надеясь ещё увидеть знакомые черты, и высказала, наконец, самое разумное, само собой напрашивающееся предположение.
- Выходит, он – не Крепин?
Амнистированный Иван Ильич облегчённо вздохнул.
- Без сомнения.
Обманутая Наталья Сергеевна сосредоточила внимательный взгляд на настоящем Крепине, чуть покачала головой и произнесла сокрушённо:
- Когда Соня позвонила, я была уверена, что вы – это он, - и тому, кто не он, стало до боли тяжело, что он не оправдал надежд. – Но кто же тогда он?
Совсем расслабившись, восстановленный в собственных правах Иван Ильич произнёс как можно равнодушнее:
- Зачем вам? Какая разница? – захватил в ладонь и разгладил бороду. – Он обманул вас, и не заслуживает не только встречи и разгадки, но и упоминания. Забудьте!
Наталья выпрямилась, с негодованием уставилась на не оправдавшего долгих надежд.
- Не могу, - произнесла с усилием. – Он подарил мне незабываемые мгновения такой любви, что забыть невозможно. Пусть обманул, верю, что иначе не мог, и всё равно я ему благодарна – он у меня был один и останется таким до конца жизни.
- А как же Соня? – Ивану Ильичу стали неприятны в одинаковой степени и тот, и она в своём слепом упорстве. И потом, он не верил в долгую безответную, к тому же обманутую любовь.
Наталья Сергеевна, сгорбившись, положила руки на стол.
- Она умница, она поймёт ошибку.
- А если не говорить? – он и сам не сразу сообразил, что задумал, просто верил, что спонтанные решения диктует судьба, и им надо подчиняться. – Пусть будет так, как есть сейчас.
Наталья Сергеевна опять выпрямилась, внимательно всмотрелась в него, с сомнением спросила:
- Вы хотите сказать…
- Да… почему бы и нет? Она-то чем виновата в наших ошибках? Пусть будет так, как ей думается, хотя бы для её счастья. Осилим обман? Он ведь во благо, как вы думаете?
Она с сомнением и явным интересом смотрела на названого отца своей дочери.
- Право… не знаю…
Он поспешил закрепить неустойчивое согласие.
- Ну, вот и ладно. Замнём пока для ясности. – У Натальи Сергеевны появились на расширенных глазах невольные слёзы. – Я, пожалуй, пойду, а то тоже расквашусь.
- Иван Ильич? – обернулся на оклик. – А семья?
- У меня нет семьи, - ответил твёрдо и поспешил уйти.
Он уже догадывался, кто напакостил в карман, а потому, придя в пристройку и завалившись на тахту, уверенно набрал номер мобильника.
- Слушаю, - ответили сразу, а он сразу без приветствия паскуднику:
- Так с кем ты был в Березняках 22 года назад?
Витёк долго пыхтел, соображаясь с осторожным признанием.
- Ты что, там?
Ивану Ильичу почудилось, что мерзавец гадко улыбается.
- Там. Колись, Витюня, а не то…
Гад перебил:
- Как она тебя?
- Нормально, - успокоил Иван Ильич. - Витёк рассмеялся разочарованно. – Хорошая женщина, не чета нам.
- С тебя презент, - обнаглел успокоенный пособник двойника. Крепин не принял отпасовки.
- Так с кем? – настаивал на признании, и Витёк, сообразив, что крупной расправы не предвидится, назвал, наконец, имя того «Вани»:
- С Лёшкой Демьяненко. - Иван Ильич с досадой хлопнул себя ладонью по дурацкому лбу. Как же он сам не допетрил, не догадался? Кто мог ещё, кроме завидущего хохла, придумать такую пакость? Кто, кроме Витькиного дружка, с которым тот вместе калымил на вывесках и рекламах у приезжих азиатов? – Мы думали, - объяснял Витёк, и в голосе не было раскаянья, - что девка пожалуется в Академию, и тебя вышибут за аморалку – уж больно поднадоел всем успехами. Не я придумал назваться твоим именем, - сваливал Витёк вину на исчезнувшего в пекле Донбасса дружка, соблазнившегося вольностью и дурными грошами. «А не погиб бы, всё равно не стал бы ни мужем для Натальи, ни отцом для Сони – не та закваска» - подумал ожесточённо. - «Прирождён был для зла, потому и не поладил с судьбой». Вот и выяснилось ложное помутнение памяти: Соня придумала, ей хочется быть его дочерью, Витёк наврал из мести, а ему, Ивану Ильичу, хочется, чтобы всё осталось так, как есть, в тумане. Он чувствовал в Соне родную душу и не хотел терять найденного близкого человека.
- Рви сюда, - пожалел заодно и предателя, - очистишься от плесени, заживёшь по-новому.
Витёк задребезжал глухим смехом, зачмокал губами, очевидно, после очередного поцелуя с верным другом из банки Пивасиком, отказался от очищения.
- Не могу: на очереди целый квартет вич-прохиндеев, торопятся запечатлеться, пока не вышибли. Да ещё и дамоклова жена, - вздохнул тяжко. – Вчера ни с того, ни с сего устроила бедлам, пантерой круша мебель и посуду, озверев, потеряв себя, орала, что больше терпеть не будет, а что терпеть – не объяснила. Ты виделся с ней после меня, твоя накачка?
- Ни боже! – отказался Иван Ильич от подлой подначки. – Была нормальной, - вспомнил халат на голом теле, - даже больше того – мягкой мяушкой. – Он помолчал и, не утерпев, добавил сольцы: - Правда, пожаловалась, что зря вышла за тебя замуж.
Витёк понятливо захмыкал.
- Ясно. С тебя – второй презент.
- Обойдёшься, - оборвал никчемный разговор Крепин.

-3-
Разбудил, как всегда не вовремя, мобильник. Запел, заверещал бодрым «Тореадором», не дав как следует выспаться на неудобной промятой тахте при свежем воздухе, сдобренном запахами куриного помёта и навоза. Солнце, не дождавшись, перенесло изогнутый четырёхугольник света с тёмной крестовиной от рамы с тахты на пол, подняв над светлым пятном короткий столбик кружащейся пыли. Оглушительно орали петухи и переругивались воробьи, отпугивая остатки благостного сна. Иван Ильич сладко потянулся, прежде чем взяться за надрывающийся гаджет.
- Чё надо с ранья?
В ответ прозвучал знакомый басок Толстова, сочный и рокочущий, уже промоченный кофе или фруктовым чаем, до которого тот особенно охоч.
- Ты не забыл?
- Нет, конечно, - уверил сухим голосом засоня, - а про что?
Толстов недовольно рокотнул:
- Так будешь?
Иван Ильич сладко зевнул, окончательно просыпаясь.
- Я уже есть. А куда я буду?
Фёдор Львович, что был там, повысил требовательный тембр:
        - Забыл всё же? Напоминаю: сегодня – суббота, в курсе?
Иван Ильич согласно пропел:
- А у нас суббота – каждый день!
- Заткнись! – проревел грозно Толстов. – Ещё напоминаю, что у нас сегодня намечен саммит большой тройки – Юрка оповещён – по назревшему поводу захирения…
-Через «е» или «и»? – переспросил, перебивая и ёрничая, просыпающийся член большой тройки и нарвался на заслуженную грубость:
- Если бы речь шла о тебе, то через «е», но у нас саммит через «и» и потому - по назревшему поводу захирения реалистического искусства. Основной докладчик – ваш покорный слуга, прошу любить и жаловать, главный оппонент – небезызвестный смутьян Крепин, чтобы ему мозгов прибыло в дурной башке, а независимым дебатчиком утверждён…
- В «дебатчике» «д» как произносится – отдельно, на французский лад, или слитно, с российским выговором? – опять съёрничал дурной оппонент.
- В меру твоей испорченности, - не стал преждевременно заострять дебаты докладчик. – Встречаемся…
- Слушай, - перебил ершистый оппонент, - помнится мне, что приличные саммиты устраивают непременно в элитных курортных местах. Почему бы и нам не последовать интеллектуальному примеру и не встретиться для трёпа здесь…
- Где здесь? – перебил теперь уже докладчик, пророкотав с недовольным скрежетом.
- В Березняках, - смиренно предложил интеллектуал, которому страсть как не хотелось возвращаться в город из вареникового рая и вообще отрываться от умятой тахты.
- Ты там, что ли? – догадался, помолчав, притуплённый Толстов. - Где это?
- Да совсем рядом, - поспешил успокоить соблазнитель, - всего полста км на юг от города. На высокоскоростном экспрессе – 2 часа, и вы в Васюках.
- Какие ещё Васюки! - взревел Фёдор Львович, запамятовав о шахматной столице. – Что ты мелешь, балабон?
- Прости, оговорился – конечно, в Березняках, - исправился балабон. – Но и они скоро будут известны всему миру благодаря нашему саммиту. Чувствуешь? Элитный дачный район, сплошь резиденции олигархов…
Толстов, которому в свою очередь не хотелось никуда выезжать далеко от дома, вяло сопротивлялся:
- Ты, олигарх, ты забыл, что наш саммит не о развитии, а о захирении? И тащишь нас в элитный район с нашими скудными возможностями? У меня лично карманы дырявые, а у Юрки вообще карманов нет, что нам там делать? Так что извини-подвинься…
- Ладно, жмоты несчастные, беру все расходы, кроме транспортных, на себя, ешьте-жуйте с потрохами, жалкие пираньи, - поспешил обрадовать альтруист, - как-нибудь сочтёмся не только славою, но и бабками, надеюсь, - и добавил ещё разжиженного маслица, разбавленного пальмовым: - Гарантирую свежайший озон, сытнейшую кормёжку, комфортный люкс, живописную идиллическую природу, надёжную охрану, - вспомнил про дремлющую лохматушку в конуре, - отсутствие родственников и полную свободу с трёпом в возлежании по римскому обычаю.
Слышно было, как Фёдор Львович взволнованно задышал от нарисованных художником абстрактных перспектив и, наверное, отвесил нижнюю толстую губу, как он обычно делал, когда светило что-то заманчивое и вкусное.
- Брешешь, небось, не по римскому, а по своему обычаю, - засомневался, сдаваясь.
- Да я… да что ты… обижаешь, - зачастил брехун.
- Чёрт с тобой,- сдался организатор большой тройки, - но если… - утопим в тазике! – «Надо будет припрятать все тазики»,- спасительно подумалось соблазнителю.
Представительная делегация прибыла в полдень. Самым жалким после занимательного путешествия выглядел известный в городе друзьям и родственникам музыкант и композитор Юрий Петрович Чайкин. Бледное и худое, вытянутое лицо его совсем посерело от пыли, радужных дорожных впечатлений и тесного общения с звучной аудиторией экспресса. Обросший редкой седой щетиной по моде современной эпохи отрицания культовых ценностей прошлого социалистического рабства, вдохновенный лик сочинителя и исполнителя собственных ценностей, свободный от каких-либо условностей и рамок, выражал близость к простому тёмному народу, а ещё – крайнюю усталость и обречённость, подперчённые