Овчарка

- Что-то ты снова похудел... Ребра вон, торчат... Живот совсем втянулся. Надо есть, Соколовский, заставлять себя как-то.
- Я ем, - Игорь прикрыл глаза, не выдержал, и постарался медленно выдохнуть, чтобы избавиться от образа одной женщины в голове, которую он только что видел через заляпанное стекло переговорной, и который слишком хорошо сочетался с ощущением на коже ладоней другой женщины, с которой он сейчас разговаривал, - Это просто у вас руки холодные, вот живот и втянулся.
- Ты мне зубы не заговаривай, - продолжил голос, - Не будешь нормально есть, приду кормить тебя насильно.
Еще какой-то месяц назад Соколовский бы в ответ огрызнулся или промолчал, в зависимости от настроения, не восприняв всерьез эти слова, но теперь он точно знал, что не такая уж это и шутка. Шутила эта женщина вообще крайне редко.  
- Ладно, я постараюсь... вас не разочаровывать, - ответил он, и ее прохладные ладони спустились по бокам, очертили его бедра и, наконец, оставили его в покое.
Только это было еще не все, и Соколовский об этом знал слишком хорошо.  
- Повернись спиной и нагнись, - потребовала надсмотрщица.
Он понимал, что бесполезно, но все-таки попробовал немного побунтовать. Кто только придумал эту идиотскую систему бесконечных унизительных досмотров перед каждым выходом из камеры, перед каждым возвращением в нее! Надо быть полным извращенцем, чтобы попытаться что-то пронести в собственной заднице из допросной или переговорной, но у того, кто составлял правила сего учреждения, было свое мнение на этот счет. Вот же ж кретинизм...
-  Я не отказываюсь, - быстро сказал Игорь, взглянув на тюремщицу, - Но предупреждаю, что душ я не принимал давно, и...
- Я в курсе расписания банных дней вашего крыла, - утешила его женщина, - И поверь, ты еще достаточно чист, чтобы волноваться об этом.
Сжав зубы, он подчинился. Расставил ноги на ширину плеч, согнулся. Но унижение перестало им быть, когда по его спине мазанул кончик черной косы надсмотрщицы, а ее руки погладили его плечи и лопатки, скользнули ниже, к пояснице, так нежно, как будто утешая.  
- Ну вот и все, - негромкий голос женщины почти шепнул на ухо, и Игорь невольно вдохнул ее запах, то ли духов, то ли шампуня... Женщины всегда моют волосы чем-то ароматным, то ли роза, то ли фиалка, то ли ландыш... И эта тюремная "овчарка" не была исключением. - Одевайся.
Он выпрямился, быстро натянул белье, спортивные штаны, футболку, носки, сунул ноги в кроссовки. Внутренняя дрожь понемногу отпускала. Раньше было хуже, теперь он просто привык.
- Руки, - скомандовала женщина, и Соколовский завел их за спину, ожидая ощутить на запястьях металл и услышать обычный щелчок застегиваемых наручников.
Но вместо этого он снова почувствовал ее прикосновения, она вложила свои ладони в его, переплела с ним пальцы. Раньше надсмотрщица так не делала, и Игоря почему-то добило именно это. Этот жест тюремщицы был в чем-то интимнее, чем всё остальное. Образ Вики все равно стоял перед глазами, ведь только что они разговаривали, смотрели друг на друга, молчали вместе... но Соколовский заставил себя представить, как он разошелся, словно круги на воде, разошелся окончательно хотя бы до того момента, как он окажется в камере один. Вика - это его ангел, надежда, любовь... Но она там, по ту сторону ада, а он сейчас здесь, с одной из его странных церберш. Это его личный ад, и он должен его пройти, и даже образу Вики сейчас с ним вместе быть не надо.
Игорь развернулся и схватил надсмотрщицу за косу, резким движением намотал на руку и притянул женщину к себе.
- Чего ты хочешь, а? - прорычал он, уже понимая, что сорвался, и обратного хода может и не быть, - Чтобы я тебя тут трахнул, наконец? Тогда тебе полегчает? 
Тюремщица не испугалась, в ее глазах, всматривавшихся в его искаженное злостью лицо, страх не отразился, но и "драться" не стала, возможно, только пока...
- Дурак, - она улыбнулась, - Отпусти, косу оторвешь.
"Тебе, ...ть, смешно? А мне уже нет, и давно не смешно, представляешь?" Соколовский толкнул женщину и жестко прижал собой к полу, но только в своем воображении. Наяву он медленно разжал руку, отпуская ее волосы, мысленно проклиная ее и себя и весь этот абсурд, что происходил между ними с первой встречи. 
Он снова заложил руки за спину и глухо произнес:
- Я хочу вернуться в камеру.
На этот раз наручники щелкнули сзади, и Игорь был рад своим оковам. Значит, муторный досмотр закончился, и овчарка отведет его назад... Вот счастье-то, рехнуться просто можно!
- О девушке своей мечтать будешь? - спросила надсмотрщица, открывая дверь в коридор.
- Ну не о тебе же! - не выдержал, все-таки огрызнулся Соколовский и тут же съежил плечи, ожидая удара в ответ на дерзость. 
Но его не последовало. 

В самом начале своего заключения Игорь не знал, что среди надсмотрщиков есть не только мужчины, но и женщины, работающие наравне с ними. Он не обращал внимания ни на кого и ни на что, переживая боль от смерти отца, ярость от собственного неудавшегося покушения на Игнатьева, горечь от расставания с Викой. Что происходило вокруг, Соколовский не замечал. Он что-то ел, положенное время спал, вернее, лежал на койке, мешая обрывки сна с явью, вставал, когда требовалось, делал то, что от него хотели. Громкие отрывистые команды тюремщиков в этом даже помогали. Наверное, в первые дни он был идеальным заключенным, не доставляющим никому проблем, поскольку был слишком сосредоточен на своих собственных. Но потом она заступила на смену, его странная мучительница. Приехал следователь, и Игоря должны были вести к нему на допрос. Он привычно подставил руки в дверное окошечко для наручников, хоть и немного удивился, что голос, резко потребовавший из коридора это сделать, был женским. До этого его выводили на прогулки, в маленький "отсек" на улице, с решетками, только мужчины-тюремщики. Она открыла дверь, и он бросил на нее вялый взгляд, прежде, чем идти вперед по коридору. Невысокая, крепкая, тренированная. Черные волосы заплетены в косу.  Суровое выражение лица. Странно было видеть большую грудь, неявно очерченную под курткой такой же формы, как у мужчин. Не штаны, а юбка, и широкие женские бедра и явно не плоский живот. Откормленная овчарка... Соколовский пошел по замызганному коридору, уже не думая о той, что его конвоировала. Предстоял разговор со следователем, первый с того момента, как его упекли сюда. Об этом он и размышлял по дороге. Что говорить, или просто молчать? И слова, и молчание одинаково не исправят его положение, так что, наверное, все равно. Своего адвоката у него нет, и денег теперь тоже. Назначенный государством тоже толком не будет защищать без денег, это понятно... Если не попадется совсем блаженный, честный, но ему он не попадется... Игнатьев постарается закатать его по полной, надолго, а может и убить здесь. Но Игорь знал, что если бы все повторилось, он бы все равно сделал попытку расквитаться с врагом. Что ж, все правильно. Он эту попытку сделал, но она не удалась. Теперь сам себе злобный Буратино, и некого винить...
Цепь его размышлений прервалась окриком надсмотрщицы. Пришли, теперь лицом к стене, пока она откроет дверь, где его ждет следователь. Соколовский так думал, но овчарка впустила его в странную проходную камеру, где не было ничего, кроме узкой скамейки у стены и второй двери, глухой, без стекла и окошек. Яркий электрический свет бил здесь в глаза после полумрака коридора. Надсмотрщица заперла дверь, через которую они вошли, потом освободила ему руки и скомандовала:
- Раздевайся для личного досмотра! Одежду давай мне.
Игорь обладел.
- Как раздеваться? - переспросил он, - Перед вами?
- Догола, - ответила женщина, уже не так громко и резко, - В первый раз, что ли? Перед допросом нужно проверить твою одежду и тебя самого. Такие правила.
Соколовскому показалось, что он бредит.
- Я не буду перед вами раздеваться, - сказал он, - Вы женщина. Пусть меня досматривает кто-то мужского пола.   
Овчарка нахмурилась.
- Тебе тут не отель Плаза, чтобы выбирать, кто тебя будет обслуживать, - рявкнула она, - Так что, давай поживее, следователь ждет!
Игорь, наконец, оглядел ее, снизу вверх, хоть кровь от возмущения гулко стучала в висках. Юбка, конечно, ниже колена, и икры полные, но щиколотки изящно-тонкие, даже грубые форменные ботинки не портят... На лицо не уродина, хоть и не красавица, понятно, взгляд раздраженный. Да мало ли их тут таких... работает. 
- Я сказал, что перед вами раздеваться не буду, - повторил он, - Позовите любого охранника, тюремщика, только чтобы это был мужчина, пусть проводит досмотр, если надо.
- Послушай, Соколовский, - произнесла овчарка, - Мир вокруг тебя больше не вертится, во всяком случае, здесь, в СИЗО. Сейчас моя смена, и подчиняться тебе придется мне, делать, что тебе сказано, а не условия ставить. Так что, давай лучше по хорошему и не тяни время.
- Нет, - ответил Игорь, - И вы меня не заставите. 
И он тут же взвыл, хватаясь за руку, в плече как будто взорвалась кость, но это был только первый удар дубинки для "укрощения" строптивых подследственных. Овчарка выхватила ее так быстро и пустила в ход так умело и молниеносно, что Соколовский не успел от неожиданности сдержать первый вскрик. Здесь, в СИЗО, его еще не били, и боль от ударов надсмотрщицы была адской. Игорь упал на колени, когда следующий удар пришелся сзади на их сгиб, он просто "ослеп" от огненного "взрыва", разошедшегося по руке от первого удара, и не смог ни увернуться от второго, ни, тем более, сразу сопротивляться, а потом уже было поздно. Пользуясь этим, тюремщица набросилась на него со своей дубинкой, как фурия. Соколовский не успевал хватать ртом воздух, пока она молотила его, от боли у него действительно перехватывало дыхание. Он пытался хотя бы откатиться в сторону, но ее удары все равно продолжали настигать его. Она знала куда бить, как и с какой силой, чтобы в голове у жертвы мутилось, и единственное, на что у Игоря хватало воли при всем при этом - это не кричать. Вскрик был только один, первый, дальше он стиснул зубы, прокусил нижнюю губу почти насквозь, не сразу поняв это, судорожно извивался на полу, но молчал. Перед глазами, помимо "вспышек" и ярких пятен, моталась черная коса надсмотрщицы. Во рту стоял вкус крови, горячая, она текла по подобородку, шее. К тому моменту, как овчарка решила остановиться, Соколовский уже ничего не соображал, все его тело вопило о боли, она накрыла его кровавой солоноватой волной, унося сознание. Звякнул засов двери, надсмотрщица ушла, оставив его лежать на полу, и тогда, прежде, чем в его глазах совсем потеменело, Игорь медленно, тяжело дыша перевернулся на спину и позволил себе тихий протяжный стон: 
- Вика... Ви... ка...
То, что этим стоном он звал любимую прежде, чем отключиться, Соколовский уже едва ли осознавал.       

Следователь пришел к нему сам, прямо в лазарет СИЗО. И прежде, чем начать допрос, долго отчитывал, как нашкодившего мальчишку. Что он тут себе возомнил... почему не подчинился сразу... у работников СИЗО нет разделения по половому признаку... нет здесь на выбор, невозможно приставить к мужчинам только мужчин, чья тут смена, тот и работает... а как может быть иначе за такую зарплату, хорошо, что вообще есть, кому работать... Соколовский лежал на