занятости — я там стою на учете, может, предложат какую-нибудь работу — а Маринке надо в магазин, у нее прокладки кончились.
Марина бросила на нее гневный взгляд и пнула под столом ногой, но получив в ответ обратный пинок, уткнулась глазами в тарелку и нахмурила брови. На лице отобразилось душевное смятение: поверить до самого конца, что она в родительском доме никак не получалось, участвовать в криминальных планах своей подруги не хотела, как и не хотела оставить ее одну, предать детдомовскую подругу, почти сестру, которая была ей гораздо ближе, чем родной брат. Марина разрывалась между чувством долга, вкупе с многолетней привязанностью, и желанием обрести свою родню, войти в незнакомую жизнь, узнать, каково это, когда любят не за личные или деловые качества, а за то, что она, Марина, есть на этом свете, за то, что в венах ее и брата течет общая кровь.
Роман переводил взгляд с одной на другую и тихонько закипал, с трудом уговаривая себя не схватить их обеих за шиворот и не встряхнуть хорошенько, чтобы поставить на место мозги. Начать ему все же хотелось с Ксюши — все в ней раздражало: и какой-то нездоровый аппетит, и то, как она явно верховодила над его сестренкой, и ее довольная хитрая физиономия. Глотнув крепкого кофе, Барховцев привел в подобие порядка разгулявшиеся нервы и решил не торопить события, понаблюдать.
— Я вас отвезу, — кивнул он.
— Нет, мы лучше на автобусе, — Ксюша замотала головой. — Мы, наверное, надолго: если предложат работу, то сразу съездим, посмотрим. Может, придется в несколько мест успеть.
Ясно, подруги хотели остаться одни, навязывать свое общество Барховцев не стал, в конце концов, сестра уже взрослая, сама решит: хочет ли оставаться и дальше жить одна или решит влиться в крепкую дружную семью, принять своих родственников. Не насильно же ее тащить!
— Марина, у тебя есть деньги?
— Да, да, — затрясла головой сестра.
— Нет у нее денег, — решительно настояла подруга.
Барховцев достал свою карточку.
— Держи. Не волнуйся, у меня это не последние, здесь всего тысяч десять, хватит тебе? Она без пин-кода, считай, это мой тебе первый подарок.
Марина не сделала ни одной попытки взять карточку, невзирая на пинки подруги. Она не попрошайка! Дома у нее есть деньги, триста рублей, оставшиеся до зарплаты, лежат в жестяной банке из-под крупы — это ее заначка на всякий случай, если Ксюха пойдет в разнос и снова спустит все до последней копейки. Надо только добраться до своей квартиры и забрать их оттуда — как она могла вчера забыть об этом?! Заначку Марина несколько раз перепрятывала, борясь с искушением потратить, и каждый раз вспоминала первый год самостоятельной жизни, когда они с Ксюхой питались исключительно Дошираком и хлебом, глотали пустой чай, в ожидании следующего пособия. Сколько раз она предлагала подруге откладывать хоть по одной тысяче в месяц, потому что Ксюха тратит, как одержимая, словно деньги жгут ей руки, или словно у нее их неиссякаемый запас, и каждый раз та только смеялась.
— Мне не надо, — упрямо отказывалась Марина от незаработанных денег.
— Постараемся уложиться, — Ксюша выхватила карточку.
Оставшись один, Роман доглотал в остывший кофе и занялся переселением. Перетащил вниз спортивные снаряды, заново укрепил Сашкину шведскую стенку, подобрал подходящее место для турника, в который раз дал себе обещание приобрести беговую дорожку — возле широкого окна террасы как раз было бы удобно ее поставить (и розетка рядом, и окно можно распахнуть) — натянув толстые резиновые перчатки, с остервенением вычистил ванну и унитаз, которыми пользовалась подруга сестры, накормил собак. Дела закончились, а времени до вечера оставалось еще полно.
Стоило на минутку плюхнуться в кресло — в голове закопошилось затихшее было медоносное скопление, выбивающее из равновесия, и как Роман не старался отмахнуться от него, боевые отряды пчел деловито кружили вокруг сердца и дружно выпускали ядовитые жала.
«А ведь ты еще у отца не был, — осуждающе загудел рой маленьких мучителей. — Только страдаешь целый день, эгоист!»
Барховцев ринулся к машине. Лишь бы только отвлечься и не думать. Не думать ни о чем.
В таком состоянии, близком к прострации, он вошел в ворота больницы, долго слушал Наталью, не понимая ни одного слова, наконец зашел в палату. Больным отец уже не выглядел, он сидел на кровати, высоко подняв подушку, и выражение лица было привычно-суровым, сдержанным, даже не верилось, что всего-то, две недели назад он мягко улыбался сыну гладил того по руке, смущался, спрашивая мнение сына о возможном браке с соседкой.
Сегодня, увидев Романа, отец напрягся, приподнял голову с подушки.
— Ты ее нашел?
— Ищу.
Он сам не понял, как это слово сорвалось с языка, зачем соврал отцу? Просто незачем напрасно обнадеживать, вернется ли Марина — еще вопрос! Роман уже настраивался на то, что завтра придется заново уговаривать ее и убеждать, но что делать, если она не сбросит свою раковину, в которую спряталась от всего мира, не простит семье предательства?
Отец разочарованно опустился на подушку, позволил Наталье поправить одеяло, отвернулся, словно сын не интересовал его больше. Роман молча посидел возле кровати, наливаясь до самых глаз досадой, проглоченным унижением, и вышел. Всю жизнь он мечтал стать отцу другом, но тот упорно не снисходил до этого, предпочитая сохранять прежние отношения: как будто перед ним непослушный маленький мальчик или неразумный подросток, не выполняющий вовремя распоряжения родителей. Уж в чем в чем, а том, что сестра выросла в Детском доме и обзавелась защитными колючками, он, Ромка Барховцев, не виноват!
До Росников гнал на предельной разрешенной скорости — внутри кипело, дымилось и клокотало чувство обиды на несправедливость, очередную пощечину судьбы, как будто мало она выдала ему оплеух. Словно стараясь сгладить положение вещей, дорога стелилась под колеса ровным ковром накатанной колеи, и у самого поселка Роман смог выдохнуть, оправдать поведение отца беспокойством за дочь, нетерпением старого больного человека, перенесшего тяжелый сердечный приступ.
К дому подъехал, уже практически успокоив всколыхнувшиеся нервы, и сразу увидел их: сестренка с подругой Ксюшей, съежившись на морозе в своих одинаковых курточках и одинаковых шапочках, словно два взъерошенных воробья-близнеца, сидели на узкой деревянной скамейке перед забором и ждали его. Обе вскочили, лишь только он подъехал. По груди разлилось неожиданное умиление, рот сам растянулся в улыбке: вернулась — значит, свой выбор сделала. Один камень из целой пирамиды, лежащей на плечах, свалился и рассыпался — на душе стало чуть-чуть светлее.
* * *
Рано утром Барховцев проснулся от тревожной беготни по дому. Чьи-то быстрые ноги сновали мимо его дверей, кто-то плескался водой, снова бежал, рыдающий голос сестренки уговаривал:
— Дыши! Ну давай же, дыши!
Это что еще за черт?! Роман пружиной подскочил на постели, быстро влез в штаны и выбежал из отцовой спальни. На полу коридора между кухней и комнатой бездыханная Ксюша лежала щекой прямо в луже блевотины какого-то подозрительно коричневого цвета, по наглому испортив ковер, который так всем нравился.
И неважно, сколько ему лет!
Этот ковер лежал в прихожей еще на старой квартире, где рос маленький Ромка — а теперь придется выбросить, не стирать же! Хорошо бы, конечно, выбросить его вместе с Ксюшей, на любой помойке их ждут не дождутся, причем это будет всего лишь актом милосердия по отношению к ней, а мир, в котором на одного законченного наркомана станет меньше, только вздохнет свободнее, но вот сестренка вряд ли поймет и одобрит такой поступок. Вместо того, чтобы плясать от радости, что все так удачно разрешилось естественным образом, эта глупышка прикладывала ко лбу подруги мокрые тряпки, тихо плакала и уговаривала ее дышать. Вот дьявол!
— Отойди, — он отстранил Марину, но она внезапно вырвалась и оттолкнула его от лежащей подруги, заслонила ее собой.
Роман хмыкнул и приподнял брови.
Интересно, о чем она подумала? Что он и вправду закатает Ксюшу в ковер и вынесет к мусорным бакам у дороги? Или расшибет об стену? В глазах сестры плескалась решимость драться до конца. Черт, а ведь кажется, только начали складываться доверительные отношения.
— Отойди, пожалуйста, — повторил он, стараясь говорить спокойно.
— Она сейчас очнется! — расплакалась Марина. — Так уже было!
— А я даже и не сомневаюсь, — тут же заверил ее Роман.
Он поднял Ксюшу, занес ее в ванную, усадил под холодную воду прямо в одежде, умыл аммиаком, который нашелся в аптечке, нагнул ее пустую голову к коленям, чтобы немного крови потупило к мозгу, если, конечно, там есть хотя бы капля серого вещества. Через минуту щедрых похлопываний по щекам синюшное лицо начало розоветь, воздух с хрипом и свистом ворвался в легкие, но тут же вырвался обратно. Ксюша разлепила глаза и содрогнулась в очередном приступе рвоты.
Роман со злостью смотрел на заляпанные стенки ванны. Вот зараза! Какой гадости она набралась? Поменять, что ли, всю сантехнику в доме? Шипя сквозь зубы ругательства, он смыл с девчонки содержимое ее желудка, направляя сетку душа прямо на лицо, не заморачиваясь, что вода попадает в нос или глаза. Ксюша зажмурилась, открыла рот и принялась отмахиваться от струй воды, застучала зубами, затряслась и завыла на одной ноте.
— Что, душа моя, нагулялась? — ругался Роман, стаскивая с нее мокрую одежду. — А я ведь, предупреждал тебя, меня поиметь не удастся.
