выбрать именно это место, чтобы упасть.
Оля-маленькая не успела ответить.
— Эй, у вас всё путём? — раздался тревожный голос.
Ребята поспешно поднялись. Витас в смущении, Оля-маленькая с сожалением. Из зарослей вывалился какой-то мужик с лукошком, полным грибов. Худющий, депрессивный, тусклые седеющие волосы, блёклые невыразительные черты лица, сливовый нос в прожилках, горькие складки у рта, старомодные очки в пластмассовой оправе. В довершение образа — перегар. Классика. Мужик словно сошёл с конвейера фабрики по производству деревенщин.
— У вас всё в порядке? — повторил он свой вопрос.
— Всё нормально, дядя Толя, — улыбнулась Оля-маленькая. — Вы меня не узнаёте?
Мужик поправил очки, присмотрелся.
— Ольга, что ли? Поповская дочка? Сразу-то не признал. Богатой будешь. Что вы тут делаете?
— Знакомлю друга с окрестностями. Это Витас, мой однокурсник.
Толян посмотрел с любопытством на Витаса.
— Зимой было сообщение, что у вас в Мухачинске здоровенный метеорит упал.
— Ну упал.
— А ты, паря, его видел?
— Нет. Я на окраине живу.
Сразу потеряв интерес к Витасу, Толян озабоченно обратился к Оле-маленькой:
— Будьте осторожны. Не уходите далеко от села.
— А что?
— Заблудитесь ещё. Лес и город — это параллельные враждебные миры. В лесу с заблудившимися горожанами могут случиться только плохие вещи. И к избушке Чертовки близко не подходите.
Витас не выдержал. Его бесил этот субъект, больше похожий на труп, чем на живого человека.
— А что, бабуся питается свежезажареными студентами?
Толян проворчал:
— Не шути, паря. Поганая она старуха. Опиум для народа.
— Сейчас выйдем к вышке и позвонишь домой. Обратно пойдём другой дорогой, короткой, — щебетала Оля-маленькая. — Ты не устал?
— Немного.
На самом деле Витас ужасно устал, вспотел, вымазался и насобирал на себя колючек, иголок, листьев. Ощущение дискомфорта. Ну почему первозданная природа всегда липнет на подошвы, капает за воротник, проникает под одежду, пристаёт к лицу, царапает, колет и щекочет? Да ещё горло и носоглотка плавились, словно в мартене.
Ребята прошли около километра вдоль горы, постепенно спускаясь всё ниже, потом деревья кончились. Они очутились на ухабистой просёлочной дороге. Слева виднелась ограда, когда-то покрашенная зелёной краской. За оградой можно было различить покосившиеся кресты, заржавевшие надгробные памятники и купол-луковицу, блестящий, как фольга. Шелест листвы, казалось, наигрывал похоронный марш.
— Что там торчит? — через силу спросил Витас. — Ещё одна церковь?
— Нет. Церковь в Тюрлюке одна, а это часовня на кладбище. Папка там отпевает умерших.
— Весёлое место. А вдоль дороги мёртвые с косами стоят. И тишина…
Оля-маленькая ткнула Витаса кулачком.
— Брось. Мне и так здесь всегда не по себе. Вон вышка. Доставай мобильник.
Витас встал рядом с вышкой и набрал номер матери. Сейчас она должна была быть на работе. Мать ответила после третьего гудка и началось: «Как доехал? Ты там нормально питаешься? Не забывай надевать тёплые носки и подштанники! Не пей сырой воды! Не вздумай один ходить по лесу! Когда ты вернёшься? Ну что ты грубишь матери? Я ведь вся извелась!» Нет, вы слыхали? Его нет дома всего второй день, а она уже вся извелась!
С трудом закончив разговор, Витас поискал глазами Олю-маленькую. Оказывается, она вернулась назад к кладбищенской ограде и оживлённо болтала там с какой-то малолеткой в задрипанном прикиде. Они хихикали, поглядывая в его сторону. Обе курили. Чёрт! Придётся свести ещё одно ненужное знакомство.
— А это Занзигулька, — представила малолетку Оля-маленькая, когда Витас подошёл. — Это её отец пасёт коров. Они тут живут, за кладбищем.
Кивнув, Витас посмотрел на Занзигульку сверху вниз. Ему по плечо, худенькая. Лунообразное смуглое личико, узкие карие глазки, широкий приплюснутый носик, пухлые губки бантиком, над верхней уже пробиваются волосинки, предупреждая о будущих усиках, вместо макияжа полоска сажи на щеке. Никто не назвал бы её хорошенькой, но в местный пейзаж она вписывалась идеально.
Занзигулька ответила Витасу кокетливым взглядом. Высокий блондин, симпатный даже в стрёмном ватнике. Только слишком уж мнит о себе. Вон как нос задирает. Впрочем, городские — они все такие высокомерные.
— Придёшь вечером к Косте Ядерному? — спросила Оля-маленькая Занзигульку, пока Витас прикуривал от её сигареты.
— А твой брат там будет? — ответила Занзигулька вопросом на вопрос. Она говорила в странной манере, словно отрубая топором каждое слово.
Оля-маленькая засмеялась:
— Куда же он денется? Пашка — восьмирукий. Не зря прозвали Турбодуром. Везде поспевает.
— Тогда приду, — Занзигулька предложила: — Может, к нам зайдёте, чаю выпьете? Я чакчак сделала. Отец сейчас на пастбище.
Оля-маленькая глянула на Витаса. Тот отрицательно покачал головой. Ещё не хватало чаи распивать в таком печальном месте. Никакого уважения к покойникам!
— Спасибо, Занзигулечка, но лучше мы пойдём домой. Нужно отдохнуть. Вечером наговоримся.
Смеркалось. Издалека доносился заливистый лай собак. Упоительно свежий воздух был напоён ароматами леса и поднимающихся с земли испарений. В необъятной темноте неба плыл лик луны осеннего цвета. Под её холодным светом грязь блестела, как покрытая лаком. Удручающее очарование. В сумерках улица вдоль реки выглядела до странности незнакомой, внушающей неясную тревогу. Молчаливые дома, хранящие чьи-то воспоминания, деревья, склоняющиеся к ним, словно родственники к гробу усопшего.
Витас и Оля-маленькая подошли к воротам экологического поселения Кости Ядерного. Гостей приветствовала надпись над воротами: «Заходи — не бойся, выходи — не плачь». Почти Шекспир. Ободряюще улыбнувшись Витасу, Оля-маленькая нажала кнопку звонка. Им открыл худой до истощённости молодой человек в безобразном балахоне, заляпанным краской — чем-то средним между солдатской шинелью и банным халатом. Жёсткие черты длинного остроносого лица, усы и бородка, как у Иисуса, немытая курчавая шевелюра, печальные очи. Молодой человек сутулился, словно придавленный окрестными горами, отчего кисти его рук доставали до коленей.
— Добрый вечер, — поздоровалась Оля-маленькая. — А мы к Косте.
— Костя с женой как бы уехал на месяц в Крым, — мягко пробормотал молодой человек, точно извиняясь за случившееся. — А я Илларион. Костя оставил меня присмотреть за хозяйством. Меня и мою жену Алёнушку. Мы как бы из Санкт-Петербурга или по-старому Ленинграда.
— Ой, жалко, что Кости нет! — огорчилась Оля-маленькая. — Мы хотели посмотреть Костину усадьбу.
Илларион виновато замигал, смущаясь за плохое известие. Потом добавил:
— Да пожалуйста. Заходите, смотрите. Я сейчас вам врублю солнце на участке. Если что, я буду в арт-студии. У нас там сегодня как бы сейшн. Проще говоря, местные ребята пришли потусить. Вы тоже можете присоединится, если хотите.
— Спасибо! Конечно мы присоединимся.
Илларион улыбнулся улыбкой Иисуса, искупившего грехи человечества зверскими страданиями на кресте. Мол, не благодарите. Это как бы моя работа. Несмотря на неуверенное «как бы», приглашение прозвучало вполне радушно, поэтому, когда Илларион отступил в сторону, открывая путь, Оля-маленькая подхватила Витаса под локоть и затащила в тёмное нутро двора. Вспыхнул ослепительный свет. Это Илларион включил прожектор, укреплённый на столбе. Оля-маленькая повела Витаса по дорожке, почти неразличимой в разросшейся траве, объясняя на ходу тоном экскурсовода:
— Справа вы, товарищ студент, можете видеть арт-студию, где будет проходить собственно тусовка. Прямо перед вами сцена, казахская юрта и чум одного из народов севера. Какого именно я забыла.
Хотя Витаса не глодала любознательность, тем не менее для приличия он спросил:
— А слева что за фигвам?
— Слева находится знаменитый на весь Тюрлюк сортир с биде. Насколько я знаю, его посещение бесплатно.
— Так давай посетим этот продвинутый сортир?
Они было свернули к уборной, но с неба хлынул настоящий водопад. Судьбу не обманешь. Холодный душ загнал их в арт-студию. Там ребята окунулись в неровный свет, оглушительные расцветки и убойную смесь из запахов краски, плесени, кислой муки, старого дерева, влажного картона, табака, кошачьей мочи и экскрементов. Всё в арт-студии, окутанной табачным туманом, было разноцветным: стены, занавески на крохотных оконцах, потёртые дорожки на полу, неровный потолок. Как будто здесь поработали несколько чокнутых маляров и каждый маляр малевал своей краской. Стен было почти не видно из-под картин, гравюр, чеканок, масок и бог знает, чего ещё. В углах стояли скульптуры. С потолка свешивались гирлянды бумажных цветов. На полках, как в сувенирном магазине, теснились статуэтки, фигурки, раковины, камешки, различные поделки из дерева и глины. На полу были свалены в кучи книги, журналы, рекламные буклеты плюс груда пустых пивных бутылок. В глубине помещения перед чёрно-белым телевизором, транслирующим с выключенным звуком какой-то кинофильм, такой же древний, как «Прибытие поезда» братьев Люмьер, копошился кто-то живой. Бренчала гитара. Эстетикой, содержимым и ароматами арт-студия напоминала гигантский помойный бак, кишащий крысами, — вид изнутри.
Витас сморщил нос. Ну и дыра! Они прошли ближе к телевизору. Перед старым ламповым аппаратом за столом — обыкновенной доской, положенной на козлы, — разместились несколько человек. Витас узнал Пашку Турбодура, перебирающего струны новой гитары, Олю-большую и Занзигульку. Кроме уже знакомых лиц там присутствовала пара незнакомых — курившая сигарету, симпатичная беременная девушка с короткой стрижкой цвета розового фламинго и чересчур упитанный юноша, который с отрешённым видом пил пиво. Да ещё невзрачная серенькая кошечка, припавшая мордочкой к голой ноге беременной девушки.
— Садитесь к нам! — радушно позвал Пашка. — Знакомьтесь, это Славик Конюхович.
Чересчур упитанный юноша вяло помахал пухлой рукой. Стокилограммовый Славик был приятным исключением из тюрлюкского правила, что мужчины должны быть обязательно тощими. Из-за лишнего веса у Славика душа не лежала ходить пешком, поэтому для своего передвижения по селу он сконструировал из двух дохлых мопедов и одного полудохлого мотоцикла велосипед с моторчиком в полтора пони. По утверждению самого конструктора, чтобы преодолеть сто километров, этому механическому уродцу потребовался бы всего стакан бензина, если бы, конечно, его самоделка смогла столько проехать. Но как бы то ни было, велосипед таскал пузатого Славика на себе по селу вполне исправно. Как говорится: пять минут позора и ты у цели.
— А это Алёнка, — пьяно заржав, Пашка попытался обнять беременную девушку, но та оттолкнула его руку.
— Отвали, моя черешня!
Пашка не обиделся. Легкомыслие и беззаботность витали над ним, как дымок Алёнкиной сигареты над её взлохмаченными розовыми волосами.
— Берите табуретки, — показал в угол Илларион.
Оля-маленькая и Витас нашли в углу пару расшатанных табуреток и присели к столу. Отложив гитару, Пашка налил им пива в щербатые кружки. Вот это как раз то, что доктор прописал! Иисусообразный Илларион и Занзигулька, не сводившая влюблённого взгляда с бойкого братца Оли-маленькой, тоже пили
