почерневших брёвен. Ни намёка на палисадник. Площадка перед воротами заросла травой. От проезжей части площадку отделяла цепочка камней, натасканных от реки. Такими отполированными ледяными водами камнями был усыпан не только берег, но и русло. В этой картине была какая-то первобытная грусть.
— Наш Тюрлюк не глубокий, всего-то по колено будет, но холоднючий — кошмарики! — проговорила Оля-большая, заметив взгляд, который Витас бросил на реку.
— Зато в нём самая чистая вода, которую я пила, — заметила Оля-маленькая. — Буду возвращаться, возьму с собой канистру.
Перед воротами Оля-большая попрощалась с ребятами:
— Споки-ноки, чмоки-чмоки! Приходите завтра после ужина к Косте Ядерному. Там все наши собираются. Посидим, поболтаем, Пашка на гитаре потренькает. Придёте?
— Конечно, — улыбнулась Оля-маленькая. — Споки-ноки, чмоки-чмоки, подружка!
Чавкая оранжевыми сапогами по грязи, Оля-большая ушла. Витас с сожалением посмотрел на свои насквозь промокшие кроссовки всемирно известной китайской фирмы «Абибас». Оля-маленькая отворила скрипучую калитку и впустила Витаса, нагруженного сумками, во двор. Поднялись на крылечко, украшенное деревянными завитками, толкнули незапертую дверь. В жарко натопленной избе их встретила невысокая, пышная, как сдобная булочка, женщина в тёмно-коричневой одежде. При виде дочери Таисия Фёдоровна всплеснула руками, чьи ногти никогда не знали лака.
— Оленька! Доча! Славатехосподя, а мы уж заждались!
— Мамулечка!
Оля-маленькая с разгону кинулась в объятия матери. Лунообразное лицо попадьи расплылось в радостной улыбке, обнажив крепкие, как у бобра, зубы. Она посмотрела на Витаса.
— Так вот ты какой. Оленька много о тебе рассказывала.
Витас смущённо кивнул, не зная, что сказать.
— Устали, небось, ребятки? Кушать будете?
— Будем, — ответила Оля-маленькая. — А что у тебя есть вкусненького?
— Омлет с крабовым филе не обещаю, но жареной картошечкой с салом накормлю.
Вооружившись большой ложкой, Таисия Фёдоровна принялась раскладывать картошку по тарелкам с облезлой позолоченной каёмкой. Витас провёл рукой по своим волосам и обнаружил, что они превратились в жестяную щётку.
— Простите, а где у вас можно умыться?
Попадья показала ложкой на дверь.
— Умывальник в сенцах. Там же ручник и чистое ведро. Возьми ведро, принеси воды и умывайся, сколько душеньке угодно.
— Ручник?
— Полотенце! — засмеялась Оля-маленькая.
— А где колодец?
Таисия Фёдоровна добродушно удивилась:
— Зачем здесь колодец, милый? Река же рядом.
Попадья опять занялась угощением. Витас шепнул Оле-маленькой на ухо:
— Ну а хоть примитивная канализация в этом чертоге имеется? По-моему, я созрел.
— Откуда? Наверно, слышал приговорку: «Как говна за баней?» Это наша уральская приговорка, потому, что здесь отродясь туалеты не строили, ямы не копали — ходили за баню.
— А где у вас баня?
— Бани у бабушки не было. Завернёшь за дом, увидишь сарай. Заходишь. На левой стене на гвоздике висит туалетная бумага. Рядом с ней стоит лопата. На земле лежат две доски. Теперь инструкция по применению. Выкопаешь лопатой между досками ямку и вперёд. Только потом не забудь обратно закопать.
Витас поморщился. Во мгла!
Слышно было, как, звеня ведром, дочкин ухажёр вышел на улицу в сгущающиеся сумерки. Таисия Фёдоровна повернулась к Оле-маленькой и погрозила пальцем:
— Он, конечно, смазливый парнишка, но ты, доча, себя блюди. Знаешь, как у нас говорят: «Парень плачь и проси, а девка плачь и не давай».
Оля-маленькая засмеялась:
— Да ну тебя, мамулечка! Девочки сейчас не в моде.
Попадья со вздохом предупредила:
— Ох, смотри, доча! Чует моё сердце, наплачешься ты с этим Витасом. Чересчур он смазливый.
— Любовь зла.
— Беда не в том, что ты полюбишь козла, беда в том, что козёл может полюбить тебя. Научись сначала трём свиньям пойло делить, а потом уж с парнями хороводься. Кофею вам сварить?
— Конечно! Я так соскучилась по твоему кофе, мамулечка! В городе такого нет.
Таисия Фёдоровна поставила на маленькую электроплитку закопчённую кастрюльку с молоком. В Тюрлюке кофе всегда варили в молоке и другого способа не признавали. Возясь с плиткой, попадья бурчала:
— Недоброе ты время выбрала для визитов, доча. У нас ведь теперь что ни день, то несчастье. Недавно Дотнара, дочь Перегната, убилась. Только-только отплакали и на тебе — вчера вот Иван голову разбил. Теперь придётся хоронить его в закрытом гробу. Совсем оставил нас Отец Небесный своей милостью.
Оля-маленькая нахмурилась:
— Тётка Дотнара убилась? Обалдеть! Как же это случилось?
— Вечером поругалась со своим Толяном, а наутро нашли её под скалой всю переломанную. То ли сама руки на себя наложила, то ли помог кто — о том один Господь ведает.
— Ну и дела… — протянула Оля-маленькая. — А что полиция сказала?
— Какая у нас тут полиция, доча? Один участковый. Жираф этот, простихосподя.
— Так дознание не проводили?
— А как же! Провели дознание по всей форме, только ни до чего оно не дозналось. Толян после ссоры уснул. Напробовался он тогда своей самогонки, из-за этого и поругались. Ужрался так, что аж лёжа шатало. А Перегнат у себя дома сидел, ничего не видел и не слышал. Он, как жену похоронил, к Дотнаре и Толяну почти не ходил. Сердился на них.
— За что?
— Да за всё. Что Толян пьёт беспробудно. Что дочь за такого алкаша замуж вышла. Что внуков нет. За всё, в общем.
— А почему у этих Сиводедовых такие отстойные имена: Перегнат, Дотнара?
Таисия Фёдоровна с досадой махнула полной рукой:
— Эта дурь у них ещё со старого Сиводедова пошла. Очень ему революционные имена нравились. Тогда лозунг такой был: «Догнать и перегнать Америку!» Сначала-то старый Сиводедов хотел назвать сына Догнатом, но потом передумал и назвал Перегнатом. Перегнат тоже сильно партийным был. В леспромхозе парторгом числился. Ну и нарёк дочь Дотнарой — мол, «дочь трудового народа».
— Надо же, — заулыбалась Оля-маленькая.
— Да это ещё что. Перегнат говорил, что, если у него ещё одна девочка будет, то он назовёт её Даздрасмыгдой — «Да здравствует смычка города и деревни!», а следующую — Валтерперженкой — «Валентина Терешкова — первая женщина-космонавт».
— А если бы родился мальчик?
— Тогда Кукуцаполь — «Кукуруза — царица полей».
— Жесть!
Действительно, за бабушкиным домом Витас обнаружил огромный сарай без передней стены. Сразу за ним начинался подъём, покрытый сосновым лесом, дальше превращающимся в непроницаемо чёрную стену. Снаружи сарай, словно колючей проволокой, зарос дроком, сорняками и вечно зелёной крапивой, внутри строение застилала полутьма. Витас вошёл, отмахиваясь от паутины. Бóльшую часть сарая занимали дрова, смутно вырисовывающиеся в полутьме. Здесь было сыро и много дерева — для людей-бобров в самый раз. Осторожно поставив на землю ведро с прозрачной водой из реки, Витас снял с гвоздя рулончик туалетной бумаги, повертел в руках. Рулончик разбух от влаги, слипся и больше не желал разматываться. Пока вертел бумагу в руках, задел лопату, прислонённую к стенке. Лопата упала и негостеприимно стукнула Витаса по ноге. Он выругался. С тоской посмотрел на две доски, втоптанные в землю. Захотелось впасть в отчаяние.
Организм настойчиво напомнил о своих потребностях. Вооружившись лопатой, Витас принялся проделывать предписанные манипуляции. Быстро смеркалось. Долгий нудный день подходил к концу.
Закончив свои дела, Витас опять взялся за лопату. У него разболелась голова. Вдобавок горло тоже начало саднить. В носу противно свербило. Витас несколько раз чихнул. Так и знал — простуда. Видимо, его продуло в газенвагене. Поковыряв землю, он подхватил ведро с водой и вышел из сарая. Солнце уже почти скрылось за горами. В нависшем над головой тёмном небе медленно, как инвалиды на прогулке, плыли грозовые тучи. Вот-вот с небес могла хлынуть вода. Зыбкие, глубокие тени, начисто лишённые определённой формы, устилали пустынный двор. Свежий холодок щипал щёки. Пропитанный запахом хвои воздух полнил грудь.
Витас медленно побрёл к крыльцу, стараясь не плескать воду себе на ноги. По дороге он несколько раз непроизвольно оглянулся. Ночной ветер кружил опавшие листья, тяжко вздыхал в сосновом лесу. Непонятные шорохи раздавались за спиной. Вот опять! Что-то негромко треснуло, словно кто-то наступил на сухую ветку. Хотя откуда в этой слякоти сухие ветки? Вот как будто покатился камушек. «Что это?» — спрашивал себя Витас с бьющимся сердцем. На память пришли страшные сказки о леших, домовых, не вовремя вспомнилась умершая здесь Олькина бабка. С тех пор, как он вышел из автобуса, Витаса не покидало странное ощущение. Ему всё время казалось, что кто-то пристально за ним наблюдает.
В бабушкиной избе было тепло, ярко горел свет, пахло жареной картошкой, по радио едва слышно матюкалась группа «Ленинград», на комоде тикал круглый будильник. Оля-маленькая сидела за круглым столом, накрытым свежими газетами. Ждала, подперев руками остренький подбородок.
— А мать где? — хрипло спросил Витас. Горло уже горело, как натёртое песком.
— Домой ушла. Будешь коньяк?
— Наливай.
В последнее время мать Витаса пристрастилась к краснодарскому коньяку, который цистернами привозили на кондитерскую фабрику для пропитки тортов. Распробовав чудесный напиток с солнечного юга и многократно убедившись в его высоком качестве, кондитеры, для пополнения своего скудного бюджета, начали понемногу продавать его на сторону. Мать Витаса приобретала коньяк за полцены у своей знакомой, муж которой работал на кондитерке.
Оля-маленькая достала из сумки пластиковую бутылку с этикеткой «Кока-Кола» и поставила на стол две рюмочки толстого стекла.
— Сколько наливать?
— Ты что, краёв не видишь?
Разлив коньяк по рюмочкам, Оля-маленькая подняла свою.
— Ну, за здоровье!
— Ага.
Они выпили и принялись за горячую еду. После ужина разрумянившаяся Оля-кивнула на узкую кровать в углу, застеленную серым одеялом.
— Тебе туда.
— А ты где ляжешь?
Оля-маленькая улыбнулась:
— Я на печи. Там теплее.
Витас был рад тому, что спутница не пыталась его соблазнить. Вообще, их отношения застряли в конфетно-букетном периоде и Витас не хотел форсировать события. Дальше всего они с Олей зашли на восьмое марта. Он приехал к ней в общежитие, подарил цветы и недорогие серёжки из серебра, которые с тех пор всегда были у неё в ушах. Потом распили бутылку шампанского. Оля-маленькая предложила поесть мороженого в кафе. К ужасу обоих, в кафе они столкнулись со своим самым вредным преподавателем. Преподаватель сидел за соседним столиком в компании толстой расфуфыренной дамы — похоже, что жены — и неодобрительно косился в сторону поддатых студентов. Как же им тогда было весело! В тот вечер Витас был особенно остроумен. Оля-маленькая поминутно прыскала, не в силах сдержать смех. Побыстрее съев мороженое, они сбежали из кафе, укрылись от посторонних глаз за углом и долго целовались, забыв о времени.
Но сейчас Витасу было не до секса. Он чувствовал себя очень уставшим, совсем больным и немного пьяным. Пока Оля-маленькая не передумала, Витас поскорее забрался под жёсткое колючее одеяло, закрыл глаза. Девушка погасила свет, вскарабкалась на печь, немного повозилась, освобождаясь от
