домом нужно приглядывать. — Оля-маленькая улыбнулась. — Предупреждаю, жить мы будем не одни. Вчера должен был приехать из Германии один папкин старый друг и папка хотел поселить его тоже в доме бабушки.
— Что ещё за друг?
— Иван Кирш. Папкин одноклассник. Он давным-давно уехал из Тюрлюка в Германию. С того времени Иван ни разу здесь не был. Они с папкой лишь обменивались открытками по праздникам, а тут он вдруг надумал приехать. Ностальгия замучила, что ли?
— А у него родственников здесь нет?
— Никого нет. Иван и родителей забрал в Германию.
Тем временем, автобус выехал на перекрёсток. Устало отдуваясь, он медленно свернул налево. Здесь лес освободил пространство для ерошившихся кочками выгонов. Выгоны огораживали покосившиеся плетни. За плетнями бродили задумчивые коровы. Среди крупного рогатого скота возвышался верхом на лошади скуластый пастух в треухе и сером выцветшем ватнике. Несмотря на затрапезный вид, всадник внушал уважение своей окаменелостью. Настоящий сын степей. А вкруг по всему горизонту поднимались горы.
— Ну вот. Почти добрались. Налево — Тюрлюк, направо — Кордон, — проговорила Оля-маленькая, жадно вглядываясь вперёд. — Видишь дома?
Витас не ответил. Он во все глаза смотрел на горы. В фантазиях они представлялись ему этакими великанами в белых малахаях, но эти горы были больше похожи на ободранные стены. Никакой романтики.
— Это Нургуш, там Зигальга, там Иремель. А на той стороне за Иремелем уже Башкирия.
— Ну и названия.
Оля-маленькая расхохоталась:
— А ещё есть Синяк, Большая Сука и Большой Шантрапай!
Витас вздохнул. Во мгла!
***
Сайфулла не обратил внимания на автобус — дымящую рухлядь, отравляющую воздух Тюрлюка два раза в день. Обветренное лицо Сайфуллы с кожей подобной растрескавшейся корке вулканической лавы, оставалось неподвижным. Крошечными островками жизни в этой намертво выжженной, безнадёжной корке оставались лишь глаза — почти чёрные с коричневой каёмкой. В них можно было различить тот отблеск гордости, то сияние силы, которое делает мужчину мужчиной и к которому инстинктивно тянутся женщины. На губах Сайфуллы застыла невозмутимая полуулыбка. Полуулыбка прятала двусмысленность. Что это — доброжелательная ухмылка или злобная усмешка? Не поймёшь.
Сайфуллу занимали житейские заботы. Коров в селе с каждым годом становилось всё меньше. Его пастушьи доходы сильно припали, а на жизнь требуется много денег. Жильё, питание, дочь вот приехала. Занзигулька растёт. Скоро надо будет выдавать замуж. Тоже немалые расходы.
Конь вскинул голову и переступил ногами. Сайфулла похлопал Шевролета по шее. Замри, скотинка! Дело прошлое, но это из-за него Сайфулле сломали три ребра, выбили два зуба, рассекли щёку… Прошло два года, а шрамы до сих пор не зажили да и не заживут уже никогда. Особенно шрамы на сердце.
Сайфулла вспомнил ту страшную ночь, когда он попытался украсть Шевролета. Стал вором, конокрадом. Как он дошёл до жизни такой? Очень просто. Жена выгнала его из дома. Велела ему больше на глаза не показываться. Сам виноват, конечно. Пить надо было меньше. Но что сделано, назад не вернёшь. Так оказался Сайфулла на улице. Бомж. Пришлось ему побродяжить. Хлебнул он тогда лиха. Пешком протопал от родного Башкортостана до Тюрлюка. Через горы. Хорошо, что было лето. Зимой бы точно замёрз. В ночной тьме он прокрался в село. Ноги горели, словно поджаривались на мангале, подгибались от усталости и голода. А тут конюшня. Слышно было, как за стеной фыркает конь. Наверное, шайтан шепнул ему на ухо, что это его шанс. Дальше можно не ковылять, морщась от боли. Он поскачет, словно хан. С лошадьми-то Сайфулла, можно сказать, вырос. У родителей была пара добрых коников. Забрался в конюшню, накинул уздечку, хотел вывести Шевролета по тихому, ан нет — почуял проклятый чужую руку, заржал, встал на дыбы, начал биться. На шум примчался хозяин коня Перегнат Сиводедов, поднял крик. Сбежался народ и ну дубасить Сайфуллу. Обычное дело. Спокон веку на Руси конокрадов били смертным боем. Сначала-то врезали пару раз, как бы нехотя, но постепенно мужики разогрелись, разъярились да ещё Перегнат орал, будто безумный судья: «Убейте татарина!» Тогда принялись бить всерьёз. Особенно старался Серёга Градобык. Это он рёбра сломал. Сайфулла, конечно, тоже не хлюпик, но куда ему, полумёртвому от усталости, было выстоять против Градобыка с сотоварищи. Он уже прощался с жизнью, но его спас Петька-поп, как все тут за глаза называют священника. Петка-поп с трудом остановил побоище, довёл Сайфуллу до своего дома, уложил на лавку. Сайфулла прошептал разбитыми губами, что ему нужна шкура. Какая угодно — лошадиная, коровья, собачья. Лишь бы свежая. На его счастье, кто-то из соседей недавно резал скот. Сайфулла завернулся в коровью шкуру, остро воняющую кровью, страхом, смертью и затих на сутки. Никто не верил, что конокрад выживет, но через два дня он встал. Через неделю был почти здоров.
Сайфулла хотел покинуть негостеприимный Тюрлюк как можно быстрее, однако Петька-поп уговорил односельчан нанять бомжа пасти коров. Прежний-то ковбой сгорел от водки. Сельчане рискнули и Сайфулла начал карьеру пастуха. Жить он стал на отшибе в сарайчике за кладбищем, который он переоборудовал в жилое помещение — законопатил щели, перестелил полы, починил крышу, установил железную печку. Стал работать на общество. Постепенно привык, обжился. К водке не притрагивался. Как-то осенним вечером стало так одиноко, что написал домой. Честно сказать, хотел узнать, можно ли вернуться. Альфия не ответила. А полгода назад к нему приехала Занзигулька. Оказывается, дурочка поругалась с матерью. Шестнадцать лет — трудный возраст. Приехала да так и осталась. Иногда помогает отцу, а чаще без дела болтается. Да и что ей здесь делать? В общем, обжился в Тюрлюке Сайфулла, привык, а про Перегната не забыл. Его крик «Убейте татарина!» так с тех пор в ушах и стоит. Петька-поп учил Сайфуллу, что нужно за зло платить добром. Нет уж. Если платить добром за зло, то чем тогда платить за добро? Добром нужно платить за добро. Дело прошлое, но Аллах даст, Сайфулла ещё отомстит. И мало не покажется. Первое большое горе уже настигло Перегната. Первое, но не последнее. Сайфулла об этом позаботится.
***
Преодолев длинную улицу, автобус вполз на площадь перед церковью и остановился возле хлипкой будки, как видно изображавшей остановочный павильон. В глубине будки крупными коричневыми мазками было криво намалёвано: «Все бабы — козлы и пидорасы!». Кроме основного вывода стены украшало множество шаржей и надписей на тему «ниже пояса». На остановке кучковались встречающие. В стороне девочки прыгали через скакалочку. Детишки помладше с воплями гонялись друг за другом. У кучи мусора возились тощие пришибленные собаки.
Завизжав, двери автобуса открылись. Толкаясь, переругиваясь и охая, поток пассажиров, отягощённый рюкзаками, баулами, мешками, корзинами, коробками, детьми, двинулся на выход. Витасу показалось, будто в этот момент народу в автобусе стало в два раза больше, чем мест.
— Я как-то читал, что однажды в Таиланде из шестнадцатиместного микроавтобуса вышел сорок один человек, — ехидно заметил он Оле-маленькой, пропихиваясь к дверям.
Наконец, Оля-маленькая и Витас выбрались из автобуса, положили свои спортивные сумки на землю и смогли закурить. Жадно втягивая в себя никотиновый дым, Витас огляделся. Вокруг ни одного знакомого лица. Одни разношёрстные аборигены.
— Олька, салют! Гитару привезла?
Парнишка, подстриженный тюремным ёжиком, выхватил из рук Оли-маленькой гитару. Не обращая внимания на удивлённого Витаса, парнишка отскочил подальше от девушки и скорчил дебильную рожу. Оля-маленькая сказала с таким сконфуженным видом, будто называла позорную болезнь:
— Это мой младший брат — Пашка. Или его точная копия. Не обращай внимания. Он всегда такой дурак.
Пашка захохотал:
— Олька, не будь злобной Буратиной.
Витас пробормотал:
— Витас.
Пашка дружелюбно потряс ему руку.
— Что это за имя такое — Витас?
— Литовское.
— Тоже студент? Ну, как вы там учитесь? Бухло, студентки, все дела? И каким же метеоризмом тебя сюда занесло, братан? Тут ведь скука смертная. Село!
Витас не нашёлся, что ответить, да Пашка и не слушал.
— По телеку показывали, как зимой у вас в Мухачинске метеорит упал. Видел его?
— Нет. Я на окраине живу.
Пашка разочарованно оглядел Витаса.
— Тогда я пойду. Не терпится гитару попробовать.
Положив гитару на плечо, Пашка зашагал в сторону церкви.
«Ветер тебе в парус! — обиженно подумал Витас, покосившись на сложенные у ног сумки. — Мог бы и помочь».
За его спиной новый голос приветливо произнёс:
— Приветик, подружка!
Витас обернулся. К ним спешила высокая, как колокольня, круглолицая девушка с носиком-запятой. Девушка была одета в модную, до талии, красную курточку, голубые джинсы и обута в оранжевые резиновые сапоги с грубо намалёванными на голенищах жёлтыми подсолнухами.
— Приветик, подружка! — обняла незнакомку Оля-маленькая. — Познакомься, Витас. Это Оля-большая. Нас так в школе прозвали. Я — Оля-маленькая, а она — большая.
Говорят, что некрасивых женщин не бывает. Бывает слишком мало водки. Оля-большая как раз подходила к варианту с водкой. Она окинула Витаса оценивающим взглядом: хорошенький блондинчик, даже брови светлые. Городская стрижка «гитлерюгенд». На подбородке модная небритость. Сейчас трёхдневная щетина у городских мужиков стала модной. У деревенских-то она никогда из моды не выходила. В общем, типичный интеллигент в беретике с червячком.
— Тётя Тая попросила меня встретить вас. Дяди Пети сейчас нет в Тюрлюке, а на Пашку она не надеялась. У него одни гитары на уме.
— Как так? Где же папка?
Девушка-колокольня выпучила голубенькие глазки.
— Ой, Олька! Тут у нас такое случилось. Мама дорогая! Вчера умер его друг. Ну тот, который из Германии приехал.
— Иван?!
— Ну да. На рассвете пастух Сайфулка собирал коров в стадо и нашёл его мёртвого у реки. Сайфулка поскакал к участковому Огурцову. Ты же его знаешь, Огурцова нашего? Жирафа-то? Жираф приехал на велосипеде, поглядел, велел Сайфулке сторожить место преступления и никого не пускать, а сам полетел на Кордон к телефону; позвонил в полицию. Потом явились полицаи из райцентра. В общем, только недавно они тело увезли в райцентр и дядя Петя с ними уехал. Говорят, несчастный случай. Поскользнулся, мол, на мокром камне да виском о другой камень и грохнулся. Голова вдребезги. Представляешь?
— А мамка где?
— Тётя Тая-то? Ждёт вас в бабушкиной избе.
***
Нежилец стоял на площади. Он делал вид, что смотрит на малолетних сыкух, прыгающих через скакалку, но на самом деле разглядывал белокурого парня в джинсовой куртке, который курил на остановке. Так вот он какой — причина смерти двух человек. Ничего, Судья уже вынес ему приговор. Скоро Палач сделает свою кровавую работу, этот парень умрёт и тогда кошмар, наконец, закончится. Нежилец не чувствовал в себе жажды убийства, но это было необходимо сделать ради живых и мёртвых.
***
Бабушкина изба, как и горы-заборы, тоже не создавала романтической атмосферы. Просто ветхая неприветливая хоромина в три оконца с бледными резными наличниками, сложенная из
