слив небольшая Сербия занимает второе место на планете после гигантского Китая. И до девяноста процентов урожая, семьсот тысяч тонн в год, здесь перерабатывают в ракию сливовицу.
Осенью крестьяне всей семьёй приступают к самому любимому занятию – изготовлению ракии. В Сербии не говорят «гнать», говорят «печь» ракию. Используются сливы только специальных сортов, плоды не срывают с веток, дерево трясут, чтобы собрать только спелые, упавшие на землю, плоды. Затем полтора месяца происходит брожение сырья в особых условиях, в чанах, и после этого начинается «выпечка» ракии. Из девяноста килограммов сливы сначала получают двадцать литров мягкой сливовицы, потом её снова «пекут», остаётся половина, но уже крепкой, около пятидесяти градусов ракии. В бочках «сливовица» должна отстояться, по меньшей мере, три года. Бочки делают из дуба, тутового дерева или акации. В них окончательно формируется букет и золотистый цвет напитка.
"Живели!" - "Будем живы!" так говорят в этой стране, поднимая стопки. Кавказской традиции произнесения тостов здесь нет, за столом звучат здравицы, беседы, песни. Пятидесятиградусная ракия, вопреки выводам Менделеева, пьётся легко, «лютость» её начинает ощущаться лишь позже в желудке, разогревая тело и веселя дух. Без ракии здесь не обходится ни один праздник. Пить её принято небольшими стопками по тридцать грамм. Да и эти граммы разделяют на два-три глотка. После каждого следует закусывать, для этого и предназначались все эти обильные, вкусные и красивые, выставленные на стол закуски.
В Сербии в шутку говорят, что гостям нужно выпить четыре рюмки. Первая: «добро пожаловать», вторая: «вы пришли на двух ногах», третья: «мы крестимся тремя пальцами», четвёртая: «если выпьете четвёртую, уйдёте на четвереньках». Если и есть в этой шутке доля правды, то она совсем мала. Народ здесь крепкий, рослый, рюмки особо не считает, и после четвёртой никто не упадёт. Также как и после пятой, шестой и так далее. Но все, однако, знают меру. Пьянство, обильная, неуёмная выпивка не считается здесь некой разновидностью «молодецкой удали», как порой у нас. И за все три мои поездки в Сербию, я ни разу не видел никого на четвереньках, или нетвёрдо стоящего на ногах, или даже просто заметно выпившего. Хотя стопочку ракии здесь могут пропустить и утром, и за обедом, и за разговором с друзьями, и на деловых встречах. Утреннего похмелья после ракии нет. У нас есть присказка: «Отец бил сына не за то, что пил, а за то, что опохмелялся». После чистой, без всякой химии ракии потребность опохмелиться не возникает, голова не болит, и нет, поэтому, привыкания, зависимости. У сербов на этот счёт есть другая смешная присказка: «Отец говорит сыну: прекращай пить алкоголь, переходи на вино и ракию». Да и опьянение после этого напитка другое - прибавляет сил, веселит, бодрит. И вовсе не располагает к тому, чтобы «напиться и забыться», или буянить, или размазывать по лицу жалостливые сопли.
За ужином говорили обо всём – о наших странах, о детях, о книгах, о дружбе, немного о политике. Пели песни семейным хором Тренкичей, в который очень хорошо влилась и Милена. Боян работает в оркестре народных инструментов на радио Воеводины. Поэтому руководил он хором вполне профессионально. Спели и нашу «Рябину кудрявую», исполнявшуюся когда-то давным-давно «Уральским хором». Не первый раз меня поразило, что сербы знают некоторые русские песни от «а» до «я», от первого до последнего слова, куплета. Нет уже того «Уральского хора», который я слышал когда-то в детстве, с его удивительным, редким, неповторимым звучанием, голосами. С такой по-уральски отчётливой, и так украшающей это звучание буквой «я» в слове «рябина», в слове «кудрявая». Нет и того знаменитого приёмника «Фестиваль» - большого, жёлтого, с дистанционником – толстым шнуром и увесистой клавиатурой, из которого такими мягкими, глубокими звуками (корпус-то деревянный) лилась эта песня. Нет даже того одинокого дома на хуторе у озера, среди скал, на Карельском перешейке, в колхозе Богатыри, куда нас с мамой, поселили после её направления на работу по распределению из ветеринарного института. И куда привезли однажды к маминому юбилею на телеге из сельпо шикарный райкомовский подарок - надёжно упакованный в деревянный ящик, обложенный сеном, чтобы не растрясти – целое состояние по тем временам - приёмник «Фестиваль». До института мама окончила педиатрическое училище и к больным - к кормилицам-коровам, к козам, овцам, и к детям, взрослым, старикам - приезжали за ней и днём и ночью. И она, с толстым, с красным крестом саквояжем в руках, пешком, или на санях, или на телеге, на мотоцикле, на велосипеде спешила на вызов. Мама была добрым и отзывчивым человеком, а других врачей на огромном участке не было. Иногда – если на санях, или на какой-нибудь повозке - она брала меня с собой. Но чаще, уже с шести лет, я оставался один, в затерянном среди сосен хуторе, наедине с озером, скалами, с лодкой, удочками, со своими охотничьими луками, стрелами, зимой лыжами, и звучащими из динамиков радиопостановками, детскими спектаклями, передачами. Ничего этого нет, осталась только память и оживившая её печальная русская песня, звучащая в далёкой Сербии, за тысячи километров и от Карельского перешейка и от Уральских гор.
Родители Бояна пенсионеры, брат работает на таможне, в нескольких километрах от Шида на границе с Хорватией. До выхода на пенсию, мама Бояна трудилась в магазине, отец на железной дороге, начальником станции. Его должность называлась «станционный смотритель». За столом шутили по этому поводу, называя его сербским «Самсоном Выриным». В общем, обычная семья. Но утром, проснувшись под воркование горлиц, соревнующихся в Сербии громкостью и мелодичностью своего пения с местными петухами, я с удивлением и радостью рассмотрел в шкафу в комнате, где ночевал, множество прекрасно изданных, в твёрдом переплёте, с тиснением книг: мировая классика, сербские писатели - собрания сочинений, отдельные произведения, повести, романы, поэзия. И пожалел, что у нас в стране мало что знают об этой близкой нам, славянской литературе. А ведь обмен, влияние культур, обогащает каждую из них. Кстати, сербы нашу литературу знают лучше, чем мы их – и классику и даже современных писателей, и особенно старшее поколение, изучавшее в школе русский, как иностранный. Нынче иностранный в школах английский и немецкий.
Утром, пока Елица готовила завтрак, смотрели по телевизору сербские и центральные российские программы – их здесь показывают. Потом поставили запись выступление Бояна на гастролях в ансамбле со знаменитым сербским певцом и шоу-меном Балашичем. Боян играл на народном инструменте тамбуре. Пили ароматный кофе по-сербски. Его варят в джезве – так называют здесь турку. В неё наливают прохладную воду с сахаром. После закипания половину жидкости убирают и насыпают кофе. Напиток доводят до кипения, убирают с огня и добавляют в него половину сладкой воды - вкусно и очень бодрит.
После завтрака, напоминающего по сытости, обилию кушаний и присутствию вина и ракии прошедший ужин, Боян снова усадил нас с Миленой в свой «Нисан Кашкай» - наш путь лежал в мемориал «Сремский фронт», недалеко от Шида.
(Продолжение следует)
