ботвинились, кустом вываливались высокие разноцветные астры. Увядание уже тронуло их нижние узкие листья. Она наклонилась над крайним, очень пышным синим цветком и вдохнула прохладный над тычинками воздух; крылья её носа вздрогнули.
- Ух! Какие терпкие… За это, наверное, и любишь? – искоса глядя на меня, спросила насмешливо. – Вообще, вкусы у тебя деревенские. Примитивные.
- Ты как раз на деревенскую не похожа.
Я достал из кармана куртки носовой платок, подошёл к ней, и чтоб немного было и больно, вытер ей кончик носа.
- Весь клюв жёлтый, - сказал я. – Нельзя быть такой замарашкой.
- Просто ты меня опередил. Я ощутила холод и сочность этой астры. Правда, она тут самая красивая?
- Правда, - согласился я. – Вкус у тебя всегда был отменным.
- Не во всём, - грустно призналась Таня. – Не во всём… А можно её сорвать? Всё равно ведь тут завянет?
- А ты выбросишь, какая разница?
- Увезу в Москву, - она снова понюхала цветок и чихнула. – Ну, вот, - засмеялась. – Сам просится. На память. - Она шмыгнула носом и посмотрела на меня.
- Рви, - разрешил я.
- А если с корнем? – взглянула она на меня очень серьёзно.
- Зачем тебе с корнем?
- Дома высажу в кашпо.
- Астру? Не смеши, мама выгонит в три шеи. Вместе с горшком. – Я поскрёб вспотевший лоб и рассмеялся: - Где ты видела астры в квартире? Да и не доедет она… Завянет.
Она молча погладила тыльной стороной ладони сразу все головки цветов, обвела по кусту рукою два раза.
Я всё ещё стоял на крыльце и смотрел ей в спину. Застыв в нерешительности на нижней ступеньке, заметил довольно, что утром тут, наверное, подметали. Таня искоса посмотрела на меня, надела перчатки, натянула их до отказа на запястье. Затем молча, с налётом таинственности, пересекла дорожку и тронула пальцем низкую калитку из профильной квадратной трубы.
- Ты куда? – спросил я.
- А что? Я сюда вот… посижу, отдохну.
Не затворив калитку, она подошла к бронзовой пушке, и, раздвинув ноги, села на тыльную часть. Пушка покоилась в ложе на цементном лафете, прямо под памятником Петру. Я обошёл Таню по тротуарной плитке и поглядел ей в лицо. Она игриво улыбнулась, чуть набок склонив голову, густые волосы рассыпались по меховому воротнику. Откинув голову назад, она поправила ремень на плече и положила свою сумку себе на живот, затем обхватила ногами ствол.
- А она тут горячая, - сказала.
Я шмыгнул носом.
- Ой, только про это не надо! – крикнула она громко.
- Но ты, действительно… - возвышаясь над ней, начал было я.
Она демонстративно подскакивала на стволе пушки. Раскачивалась всем телом взад-вперёд. Потом снова раздвинула ноги.
Я огляделся по сторонам, посмотрел на окна музея.
- Вообще-то тут написано: «Руками не прикасаться».
- А разве я руками?
- Ты неисправима, - посетовал я и махнул рукой.
- Ты тоже, - сказала она, всё ещё улыбаясь. – А да, понятно. – Она вдруг поднялась и улыбка исчезла. – Тебе тут жить, других сюда приводить, а я испорчу тебе репутацию…
- Не говори глупостей, - вежливо попросил я. – Написано «Не разрешается» - значит, не разрешается.
Таня приблизилась вплотную, провела тыльной стороной ладони по моему лицу, губам и сказала дерзко:
- Мало ли что тут написано… Мало ли что не разрешается. – Она запустила обе руки мне под куртку и властно, резко потянула к себе. – Дай я лучше тебя поцелую… - Целовала она долго, безотчётно, её грудь под свитером округлилась, высоко вздымаясь при каждом вдохе. Я спиной чувствовал, что на нас уже смотрят. – Фу! – она, наконец, выдохнула горячий воздух мне в ухо, - или это тоже не разрешается?
Я притянул её изо всей силы к себе. Она отстранилась.
- А у вас тут недорого жить, - без всякого перехода бросила она куда-то в сторону. – Пирожок с картошкой пять копеек. С капустой вообще четыре.
- А в Москве? – спросил я.
- В Москве двадцать.
- И?
- Никаких «И», - твёрдо сказала она. – Ладно, пойдём вон на ту скамейку. Такая широкая… как кровать.
- А астра?
- Да чёрт с ней, - сказала Таня, - с астрой. Это я тебя проверяла.
- Не понял.
- Чем, чем, - сказала она, а понятливостью ты никогда не отличался. -Взяв мою ладонь в перчатки, она потащила меня к скамейке.
- Безнадёжен? – слегка упирался я.
- Нет, я бы тебя, конечно, исправила, - уверенным тоном и отчего-то нараспев призналась она, обводя меня мимо вороха сметённого листья.
- Не хочется на правёж.
- Я вижу. – Посмотрела она искоса. – Ну, ничего…
Мы сели на скамейку.
- Ладно, – неохотно сказала она. – Я же тебя знаю, твою дотошность. Конечно, ты что-то накопал уже тут по Полтавской битве? Ты ведь им никогда не верил… Давай теперь свою пару слов, я не забыла.
- А тебе интересно?
- Интересно, не интересно, какая разница? Ты же у нас историк-общественник. Я маме сказала, что на экскурсию сюда поехала, будет, может, расспрашивать…
Я поглядел на высокий крест на холме и сказал:
- Полтавская битва продолжалась два часа.
Таня оживилась.
- Это не хухры-мухры, - сказала она. - Это уже интересно. Дальше.
- Это была не грандиозная битва, как нас учили в школе, а, по сути, заурядная стычка. С русской стороны в полтавском сражении участвовало непосредственно в бою всего лишь десять тысяч солдат (и ещё тридцать две тысячи стояли в резерве). У шведов – шестнадцать тысяч, причём эти ребята крепко отощали и обовшивели; ни провианта, представь себе, ни боеприпасов у них не было. Дойти сюда, из Швеции через Польшу, - просто только дойти – уже было чудом. И шведов картечью начали поливать нещадно ещё на подходе, когда они спускались с левого берега Ворсклы. Картечью из пушек, таких, на которой ты сидела, это подлинная как раз - их расколошматили в капусту. Так что до редутов дошли немногие. Оно и понятно: против четырёх шведских орудий были выставлены семьдесят два русских. То есть реально шведы выставили на битву десять тысяч войска против сорока двух. Заметь, - свежих русских частей, которые, к тому же находились на своей территории…
- А Мазепа? – усмехнулась великолепная Таня.
- Э-э, - сказал я. – Нечего и валить на Мазепу. Под него казаков, низовых запорожских с кошевым атаманом Гордиенко ушло около трёх тысяч. Все реестровые казаки, семь тысяч, пошли за Петром. При таком соотношении сил они погоды не делали.
Таня улыбнулась медленно и сказала:
- То-то мама удивится.
- Почему? – не понял я.
- Ну, Мазепу, выходит зря три века в церквях проклинали, так?
- Выходит, так, - засмеялся и я. – Но он нарушил присягу. А байки про «генеральную баталию» начал плести ещё царь. «Совершенная виктория, которой подобно мало слыхано и видано»… А Екатерина подхватила. Зря ты смеёшься - как видишь неплохо врали и до коммунистов. И, наконец, соотношение погибших: у шведов больше девяти тысяч, это вот как раз те, под картечью, русских – ты видела на кресте – 1365. Если ты хотя бы чуть-чуть помнишь историю, никогда ни в одной битве таких соотношений потерь не было. Ребят элементарно размазали по этой траве. Из пушек. А для этого много ума не надо. Надо только пушки иметь.
Она некрасиво наморщила лоб.
- Ну, этого в музее не рассказывали. Откуда такие подробности, где накопал?
- Места надо знать, – сказал я и кашлянул польщёно. - Тут такие ребята есть, историки молодые… жаль, ты тут мало, а то б познакомил.
Таня нагнулась и подняла с земли багряный кленовый лист. Взяла пальцами в перчатках за сухой черенок, повертела.
- Значит, это и не битва была даже?
- Что это за битва – два часа? В те времена чай дольше пили.
Она хмыкнула растерянно и посмотрев на меня долго-долго, произнесла с укоризной как будто:
- Это прямо дар. У тебя прямо дар… опять ты всё охаял. А какая красивая была сказка…
Я неохотно полез за платком.
- В том-то и дело, что сказка. Правда лучше.
- Неужели? всегда? – спросила она насмешливо.
Я посмотрел на неё: и в словах её и в выражении её лица и глаз я увидал жестокую холодную враждебность. Начинается, подумал я с досадой на самого себя.
- В истории, думаю, да.
- А в жизни? – она по-прежнему вертела листок и не смотрела на меня.
- Ты знаешь, - я вытер кончик сухого носа, - я уже чувствую шкурой, что сейчас нарвусь. Что ты меня как быка на бойне, потихоньку подводишь к кувалде. В чём тут дело, не пойму. Но чувствую. Давай лучше помолчим.
- Давай помолчим, - согласилась она неожиданно безразличным тоном и отшвырнула листок. – А о чём?
Мы посидели ещё. Она долго молчала.
- Пошли редуты посмотрим, - предложил неуверенно я. – Это недалеко.
- Я пить хочу, – пожаловалась она капризно. – Ты же тут всё знаешь, это вот что там, такое стеклянное? - Она указала рукой на облезлый павильон. – Кафешка? Давай туда переберёмся, хоть посидим там на стульях, по-человечески.
В кафе сидели за одним столиком четверо туристов с автобуса, полтавчан – никого.
Я подошёл к стойке бара и заказал два пива, потом принесли и чехонь, чуть уже с душком.
Я сдул пену и отхлебнул из кружки.
- Быстро ты тут деградируешь, - сказала Таня с апломбом.
Я поперхнулся и отставил щербатую кружку на край стола.
- Почему? – спросил я.
- Ты пива в Москве никогда не пил. Только вино и водку, разве не так?
- Так, - согласился я. – А что в этом плохого?
Я вдруг понял: дело не в пиве… тут речь идёт не о пиве. О чём-то другом она собирается говорить. Но пока не решается. А я боюсь неизвестности. Я люблю ближний бой. И я спросил:
- Так что плохого в пиве?
- Ничего, - просто сказала она. – Ты пива раньше никогда не пил. Какие-нибудь три месяца прошли, и ты снова стал провинциалом.
- Полтава – не провинция, - сказал я неуверенно, - областной центр всё-таки.
- По сравнению с Москвой всё провинция, - сказала Таня, лишь пробуя пиво на вкус. – Даже такой красивый город…
- Пойдём посмотрим редуты, - сказал я тяжело. И добавил небрежно: - Это недалеко.
- Не хочу. Ты же понимаешь, что я сюда не редуты приехала смотреть?
- Я это понимаю, - грустно признался я.
- И что? Тебе нечего мне сказать?
Я подумал и некрасиво суетясь, пододвинул к себе вмиг обрыдлое пиво.
- Пока нет.
Она вздохнула, поправила быстрым жестом спавшую прядь волос.
Вздрагивающим, глубоким голосом Таня проговорила, глядя мне прямо в глаза:
- Когда ты уехал, я смирилась не сразу. А потом подумала: пусть едет. Посмотрит, как там снова жить в общежитии. После шести лет в Москве. Как преподавать этим… и сравнит. – Она повертела салфетку в пальцах: - Может быть…
- Я сравнил.
- И?
- В Москве лучше.
- И?
- Ну ты ведь не о Москве сейчас спрашиваешь?
Она постучала наманикюренным ногтем по стеклу кружки, подумала о чём-то мгновение и придвинулась.
- Не о Москве, конечно… И?
- Далось тебе это «И», - не выдержал я напряжения. – Ну, нет у меня ответа. Нет!
- Ты ведь меня любишь, я знаю. Хотя ни разу мне об этом не говорил, как я ни просила.
- Да, - сказал я.
- Неужели любить лучше на расстоянии?
- Не лучше.
- Так в чём же дело? – спросила она и снова посмотрела прямо в глаза.
- Не знаю, - честно признался я. – Я из Москвы уезжал, ничего не знал… как в наваждении был лишь бы ноги унести… Надоело. А теперь вообще запутался.
Она улыбнулась.
- Вот я приехала. Я потому и приехала… распутывать… А ты думал – редуты смотреть?
- Когда ты позвонила позавчера, я уже понимал – не редуты.
- Какой догадливый… Я знала, что ты сам никогда не приехал бы. Нашлась бы тысяча причин… Но ведь надо же было кому-то ехать, первому, разве не так? – Она не спрашивала, она утверждала. – Вот я и приехала…
