А берег дуновенный и пустой.

этом даже не знал, но это видимо уже как-то сидело… ты же не являешься каким-то вот первым человеком, который чего-то открывает, а это уже где-то сидит в генах, где-то у тебя в поколениях задаётся, о чём ты сам и не подозреваешь. – Писатель говорил хрипло. – Я никак не мог объяснить, почему я вдруг стал про это писать, может, чьё-то влияние, естественно, в меньшей степени Булгакова, в большей степени Гоголя… сказка… в детстве писал сказки, в школе, - то есть эта потребность какая-то человеческая уже была. Есть натуры, которые только способом реалистического письма  могут писать, а есть, которые… ну, вот не хочешь, вот я, например, в «Аптекаре» не собирался фантастический роман писать, и первую главу написал просто… а потом вдруг опять – хоп! – на 16-ой странице пришла вдруг дама из бутылки…
- То есть, получается, вы не хозяин?
- Да.
- И вы…
- Вот сейчас я пытаюсь себя заставить написать вещь совершенно в другом ключе, потому что я понимаю, что если я опять буду о том писать, и повторы будут там и… да и вообще уже скушно, неинтересно, и боюсь, опять сяду и чего-нибудь такое начнётся.
Я краешком глаза, отчего-то смущённо взглянул на вопросник.
- Для вас реализм, стало быть, не только реальные события, но и фантастика?
- Естественно. Ну, вот эта вчера опять говорит, у вас одна из самых сильных глав это рубка денег мясниками…
- Я бы не сказал…
- Я сказал ей: - Я тоже так не считаю. А во-вторых, я её не придумывал. Она говорит: - Это фантастическая глава! Я говорю, какая фантастическая, когда я был свидетелем этого! Мясник знакомый на Даниловском рынке с маху разрубал серебряный рубль, на спор. Пополам, сложили обе половинки – совпадают. Западлицо! И со всего замаху! Какая ж тут фантастика! – Он засмеялся. – То есть в жизни такое происходит, что это ни с какой фантастикой не сравнить.
- У вас язык очень интересный и хорошее знание реалий жизни…
- Ну, если ты живёшь, ты должен видеть и знать, чё происходит… Реалии идут от матери, а фантастика, может быть, от отца. Охота про их жизнь написать, потому что это, конечно, эпоха… Он, кстати, в этом «Московском комсомольце» работал вместе с Шолоховым, тогда она «Молодой ленинец» называлась, а потом он, конечно… сломана судьба была в 30-е годы. Перед войной был, как говорят, блестящим ответственным секретарём «Вечерней Москвы» и зам.редактора во время войны, и – тоже фантастика, - бомба прошла в соседнем кабинете, когда он сидел, редактировал «Вечернюю Москву» - и не разорвалась. Ударилась о типографскую машину какую-то и отвалился у неё взрыватель.
Я присвистнул.
- Ничего себе. Хорошие машины раньше делались.
- Хорошие, - согласился Писатель. – А мать вот из такого крестьянского рода, и это такой вот быт какой-то, это всё ощущения матери. Её папашу там во время войны крупно наказали за какие-то антисоветские… выражения, мы, в общем, полуголодное существование вели после войны. И без работы папаша был там… Поэтому пришлось хорошо к быту приглядеться. Провести большое количество времени в очередях, я человек очереди, - самой настоящей… Поэтому быт в меня просто по необходимости влез, район у нас бандитский был тоже. Евгений Александрович Евтушенко хотя старше меня, на сколько, на пять, что ли, лет, он считает, я его в детстве бил, у него такая уверенность. Но я его не бил, но наш переулок был действительно…
- Их врагами?
- Не их врагами. Они ближе к центру жили, они более такие тихие, нежные, интеллигентные были… Вот у Высоцкого тоже. Видимо, очень много отпечатков этих наших переулков. Грубости такой, внешней. Манера такая была в жизни хулиганов, иначе ты бы существовать не мог.
- А вот ваша мать. Вы говорите, от земли выросла, как ей, не трудно воспринимать, что сын писатель? А таких ведь много семей…
- Мать… Ну, она была ведь женой журналиста. Она понимала это всё. Хотя… При Сталине-то работа была, я его вообще не видел, он в 2 часа ночи возвращался. Это ночные люди были. А утром спали и в 2 часа на работу.
- А вы сами почему ушли из газеты?
- Десять лет в «Комсомолке» репортёром… Я начинал  в 20 лет, на 3-ем курсе. Приносил в дом 120 рублей (1200 на старые), тогда это были деньги. 56-57 год. И в те годы, тогда сидело желание повсюду помотаться, побегать… преодолевать трудности чьего-то общения… «Комсомолка» тогда такая была, писали на такие темы, что и сейчас про это никто не напишет. С риском для жизни в некоторых ситуациях. Но и одновременно я и писал. В газете напечатал два романа. 25 лет всё-таки было, начал писать по ночам, ну, а потом  начал уже уставать, конечно. Физически это было уже тяжело…
- И поняли, что пора уходить?
Писатель махнул рукой и сказал сдавленно:
- Дурак… надо было раньше это сделать. Я потом просто из себя не раба выжимал, а видение этого вот газетного человека. Давался мне первый роман чрезвычайно трудно.
- Трудно отойти от журналистики?
- Жутко. Жутко. Это два разных ремесла. Я теперь, наоборот, не могу статью написать. Пробовал, ничего не получается.
- Путь почти закономерный, - сказал я, - ведь многие писатели пришли из журналистики.
- Бывает, после журналистики человек становится писателем: просто непрофессионально работал, просто сменил профессию. А я пришёл профессионально, с этой дурацкой подготовкой… Вы чё кончали?
- Университет дружбы народов, Патриса Лумумбы.
- У-у… ну это специфическое заведение… Нас ничему не научили. И ничему не могли научить. В журналистике это только на практике можно. Но тогда была очень приличная обстановка, 56-ой год. 20-ый съезд партии, революция на нашем факультете происходила вся. Игорь Дедков вождём там был нашим. Феликс Кузнецов. Мы только и занимались тем, что митинговали, писали стихи, все стены оклеены были… Но у нас была вот атмосфера просто интересная…
Я уже давно плюнул на изыски Ф. Саган и спрашивал всё подряд, как Бог на душу положит. «Какая Саган, - смеялся я над самим собою. – Это писатель другого класса. И – русский. А коли так…»
- Как вы считаете, что самое главное в писательском труде? Когда начинаете…
- Никто ничего не знает. Когда начинаешь писать, это всё равно, что ты думаешь… как будто всю зиму не плавал, приходишь и думаешь, - а вдруг ты разучился плавать? Я вообще над теоретикой не думаю. Слава Богу. Потом я могу себя оценить, а ежели ты начнёшь заниматься вот в начале работы, во-первых, тебе скучно, неинтересно будет, а во-вторых, это всё какой-то живой процесс. Это должно происходить в течение всей работы. И вдруг тебе неожиданно совершенно являются какие-то образы, чего-то там, что тебе в голову даже не приходило. Совершенно случайно, в какую-то секунду.
- То есть, садясь писать роман, вы не знаете, как поведут себя дальше 
герои?
- Нет, ну, приблизительно-то я знаю. Потому что всё время пишу про реально знакомых мне людей. Но с другой стороны, вот ты про них пишешь, а потом получается – что и про себя. 
- Рассказчик всегда присутствует?
- Да даже если и не рассказчик, а и другой персонаж любой. Себя ставишь на его место всегда. 
- Автобиографически?
- Нет. Именно теоретически. Ставишь себя на его место, как бы ты сам в той ситуации повёл себя. Это всё необъяснимо, понимаете… После «Альтиста Данилова» меня «Вопросы литературы» несколько раз просили, даже заставляли написать, как я создавал «Альтиста». Я садился, начинал писать. Напишу… всё это не то. Формально-то я иду близко, но всё это не то. Необъяснимый процесс, творческий. Бывает, иногда себя перечтёшь, и вдруг – это не ты писал, такое ощущение, что как будто тебе кто-то надиктовал.
- Лучше или хуже?
- Да… как будто… А в тех местах, где ты старался, там вдруг оказывается, что плохо. Потом… процесс разный. Первый роман я писал  просто удовольствие получал, что я пишу не как в газете. Как будто было освобождение от гнёта этого… рамок жанра, а потом, когда ушёл из газеты, понял, как трудно писать. Вот это «Происшествие в Никольском» писал с жуткой натугой. Жуткое напряжение, неуверенность в себе, но когда дописал, понял, что я всё-таки техникой какой-то овладел. Не ремеслом именно, а нормальной техникой. «Альтиста» писал… там вообще странная была история. Я жену развлекал просто… попавшую в больницу. Притащил первый кусок, глава там про своего друга из Большого театра, с фамилиями настоящими, людьми. Она говорит: «А дальше?» Болеет несколько месяцев. Я ей притаскиваю ещё кусок. «А дальше?» Просто – ей… - И он засмеялся.
- И вы успели написать роман за два месяца?
- Не-е-ет, - протянул Писатель. – Это первые только главы.
- Жена была стимулятором каким-то?
- Да, она была читательницей  и просто необходимость человеческую испытывала. Ну, а потом уже я понял, что всё это превращается в что-то серьёзное, вот… это какая-то потребность кому-то чего-нибудь рассказать. Но опять же люди разные. Есть люди, которые задолго обдумывают, ощущают материал и прочая, прочая… а тут получилось так, что… Вот в «Происшествии в Никольском» тоже… Его в «Новом мире» набирали, потом разобрали, цензура потом книгу изуродовала… Сейчас многие сидят по телевизору выступают, бьют себя в грудь и говорят: «Вот мы в застойное время там лгали и так далее»… У меня вот единственное, в чём я виноват, это то, что я пошёл, когда над этим романом работал, - ну, без денег сидели, жена болела, - я согласился на цензурную правку, Потому что думал: «Сама-то рукопись есть, она никуда не денется – а история там страшная. Полная бездуховность… идиотизм жизни нашей». Там на 150 страниц сокращений. Девять месяцев они меня жали, жали… Вот это единственное. Поэтому я лично, может быть, чего-то не сделал, такого достойного, но, во всяком случае я не буду по телевизору говорить, что… Я что старался, то и делал…
Я вздрогнул – так визгливо зазвенел телефон на стене. Писатель подошёл, взял трубку.
- Алло? Да. Нет, я не звонил. Вы знаете, я рецензию написал, в своё время. Но мне вещи чрезвычайно не понравились. – Он ещё немного послушал и положил трубку на рычаг.
- А вот что касается молодых писателей, - спросил я не без задней мысли, - что им можно пожелать?
Писатель на миг задумался, а потом сказал:
- Ну, это всё опять необъяснимая вещь… друг мой… Недавно вот в одной программе говорилось, что старые писатели хорошо живут и сколько среди них миллионеров. Я бы хотел, чтобы они посмотрели, какие у меня деньги на сберкнижке лежат. В процессе работы над «Аптекарем» я прочитал – чтобы жизненный уровень был равен хотя бы уровню профессионального рабочего, - я одних рецензий, внутренних написал в два раза больше. Чем сам роман. То есть я мог бы ещё два романа написать… чтоб заработать 150 рублей в месяц. С моей подачи человек восемь опубликовались в «Юности»… Не знаю, что сказать. Это всё от Бога. И человек, который тебе сейчас кажется серый, средне пишет, вдруг может выдать нечто такое, что вдруг перевернёт мир. В литературе есть такие моменты, когда вдруг ни с того ни с сего выскочит такое явление, которое просто обеспечено каким-то культурным опытом столетия. А иногда наоборот. Поэтому мне так кажется, что 20-летние чего-то напишут очень хорошее. Всё не предскажешь, но надежда есть. Вот издают меня в разных странах много, и я часто имею дело с издателями. Вот недавно с американцами мы сидели, и они класс нашей литературы считают лучшим в мире. И это по каким-то 10-15-20 человек, которые