ПОКАЯНИЕ НЕПРИКАЯННОГО.

тут, приспособившись, я за два часа сделал уже триста. Я даже возгордился собой. И с мыслями такими зазевался.  Смотря на отметку с правой стороны, краем глаза, видел, как прошел знакомый мне парень, тоже разнорабочий, который, проходя мимо, перекинул рычаг. Я все еще смотрел на отметку, но было уже поздно. Пресс прихватил мою левую ладонь, так, что никак выдернуть нельзя было. Опускался он медленно, как мне показалось тогда, превращая мою ладонь в кровавое месиво. Когда пресс поднялся, я онемел от ужаса; не от боли, а от вида ладони. Да и боли я не чувствовал.
- А зачем он это сделал? – снова перебил меня мой напарник.
- Не знаю, – отшутился я. – Врагов вроде бы у меня не было.
- Враги есть всегда. Они были, есть и будут.
- Наши действительные враги – в нас самих, – возразил я.
- Ну а потом?
- Вызвали «скорую», – продолжал я. - Отвезли в больницу. Пришел уставший доктор и приказал: - “Оттяпать” не отрезать, а так и сказал – “оттяпать”  Но это был мой день рождения.
А в несчастье судьба всегда оставляет дверцу для  выхода. Нас посещают ангелы, но мы узнаем их лишь после того, как они отлетают прочь. Мой ангел явился в виде молодого доктора, который должен был отрезать мне ладонь. Он посмотрел на мою ладонь, состоящую из раздробленных костей и ошметков мяса, и, не говоря ни слова, принялся за операцию.  Он прилагал косточку к косточке и, через два часа, он собрал один палец Операция длилась шесть часов. Три медсестры держали меня и мою руку, – местный наркоз, – объяснил я. А врач, только бубнил себе под нос, ругая старого врача и, вперемежку, громким голосом, отдавал приказания медсестрам. Я узнал своего ангела!
За это время, я успел наораться до хрипоты, прокусить бок медсестры до самого тела, через халат и прочую одежду, которая и бровью не повела во время операции, я об этом узнал только позже, так как видел, что доктор накладывал ей швы, после операции, насмешливо поглядывая на меня. Через полгода мои пальцы стали сгибаться, так, что даже стакан с чаем мог держать, а через год вообще все зажило, только временами, из восемнадцати шрамов точилась кровь, да и только по праздникам, – попробовал я пошутить под конец.
- И с такой рукой ты стал скалолазом? Только из за нее?
- Не только, – ответил я. -  Страдание только сильного делает сильнее, слабого же оно делает еще слабее. Я не хотел остаться слабым. А потом - альпинизм – это множество крайних ситуаций, которые идеально подходят для того, чтобы познать себя. Мне это надо.
-Зачем?
-Надо.
- Завтра посмотрим, – внимательно посмотрел он на меня.
- Да, – неуверенно согласился я.

Проснувшись, я вылез из своей снежной берлоги и сразу же надел черные очки. Свет Солнца отражался на снегу как в зеркале, так ярко, что недолго было и ослепнуть.
Мой напарник уже готовил завтрак. Посмотрев на меня, он улыбнулся:
- Запомнилось?
- Что? – Спросил я.
- Я слышал, ты ослеп на два дня в прошлом году.
- Было дело, – ответил я. – Только всего не на два дня, а на несколько часов. Забыл очки.
- Легенды, – усмехнулся он.
- Пора, – сказал я.
– Сейчас, – ответил я. Я встал на колени и помолился.
Он, с согласием, посмотрел на меня и сказал: – С Богом. И утвердительно добавил, – а как же без Него. Без Него нам ни какую вершину не взобраться.
– Чушь все это! – воскликнул один из нашей группы. Я покорил двадцать вершин без всякой помощи! Они там внизу в футбол или хоккей играют и думают что они мастера, а я мастер спорта по альпинизму и они мне в пометки не годятся. Я выше их. И по высоте и по силе. И я горжусь этим!
– Гордости присущ дух соперничества, – заметил мой напарник, – и ты никогда не будешь удовлетворен, хоть сорок вершин пройдешь. Тебе всегда будет мало. А это уже гордыня.
Я молчал, а мой напарник продолжал: – Это порок. Самый страшный, так как природа его чисто духовная. Многим людям удается преодолеть трусость, приверженность к дурным страстям или исправить или скверный характер, убеждая себя, что пороки эти ниже их достоинства; все они достигают победы, разжигая в себе гордость. Ты сам себя отнес в эту группу. И, глядя на тебя, сатана смеется. Его вполне устраивает, что ты такой сильный и храбрый, владеющий собой. Ему удалось подчинить твою душу диктату гордости, точно также он бы не возражал, чтобы ты  вылечился от простуды, если взамен ему  позволено было бы передать тебе рак. А гордость – духовный рак.
– Ребята, – сказал ведущий нашей группы, – время. Он прав, – кивнув головой в мою сторону, – пора.

Завтрак был легкий, и, в скором времени, мы были уже у подножья горы. Мой напарник полез первым, забивая крюки, через которые он протягивал веревку для меня, поднявшись, я делал то же самое для него. Так мы менялись местами до тех пор, когда крюки уже не понадобились, скала кончилась и только осталось топать по снегу тяжелому и глубокому.
Напарник шел первый, прокладывая путь, а я шел по его следам, ставя ступни в ямы на снегу, сделанные им. Ему было тяжело, – я это видел, но он ни разу не обернулся, и я был благодарен ему за это. Те, кто когда- ни будь занимались альпинизмом, знают что это такое – прокладывать дорогу первым для идущих вслед. Первый шаг левой ногой, которая погружается, чуть ли не до колена в снег, затем второй – правой ногой, а потом надо сделать второй шаг – ты подымаешь левую ногу, как двадцать килограмм от прилипшего снега, затем вторую, и так поочередно меняешь ступени, которые весят, как будто пудовые гири привешены к ним. А шагов этих сделать надо, как минимум, пятьсот. Я потом привал, ибо сил уже нет и дыхания. А после краткосрочного привала, опять шаг за шагом до твердой земли.
Группа уже была далеко впереди, почти у самой вершины, а мы отставали, часа на два. Я еле плелся. Единственное, что держало меня на ногах, так это связка, которая была натянута, как струна. Заметив мою усталость, он чуть отпустил веревку, предложив сделать привал.
- Десять минут на отдых, – хрипло сказал он.
Я  рухнул на снег, не чувствуя под собой ног. «Десять минут», – подумал я. А ребята уже на вершине. Я клял себя за малодушие, за свою слабость, смотря на ребят, которые махали нам руками, стоя уже на “ступнях вершины”. Дрожь в руках исчезла, и я поднялся.
- Готов?
- Да.
- Пошли.
- Да, – повторил я.
Через три часа мы были на вершине. Группа уже ушла вперед по хребту, так, что их уже не было видно.
- Я пойду впереди, – сказал я.  По хребту  - легче.
- Давай, – согласился он.
Действительно было легче, как по дороге, которая то сужалась, то становилась шире. Пройдя “живот”, мы подошли к “горлу”, который сузился, как лезвие ножа, да еще покрытое льдом. Я сделал шаг, и сорвался.
- Влево! – крикнул я.
- Вправо – прыгнул он, в тот же момент.
Связка держала нас крепко, и мы повисли по обе стороны горы. Отдышавшись, я спросил:
- Можешь подняться?
- Нет. Гладкая стена. А ты?
- То же самое.
- Крюк можешь вбить?
- Ни расщелины. Гладкая, как выбритая.
- У меня то же самое.
- Может, мне попробовать подтянутся на веревке?
- Не  вздумай! Подтянешь меня, и мы оба рухнем в пропасть.
- Так что же будем делать?
- Повисим, – спокойно сказал он.
- Темнеет уже, - сказал я.
- Ничего страшного. Переночуем, а утром ребята вернутся за нами.
- А если нет?
- Альпинизм – это не борьба за жизнь, это просто борьба.
- Нашел время для философии.
- А что нам еще остается? Хоть поговорим. Или ты уже спать хочешь?
- Да нет, - хотя уже действительно было темно.
- А ты очки сними, сказал он, как мысли мои прочитал, – полюбуйся закатом. Кто знает, может в последний раз.
- Издеваешься, - сказал я и снял очки.
Он оказался прав. Я увидел закат, которого никогда в своей жизни не видел. Свет заходящего Солнца переливался всеми цветами радуги, который распустились, как цветок, на снегу, отражаясь в ледниках, освещая горы, ущелья и маленькое озеро в начале долины.
- Ну, как?
У меня не было слов, и я не ответил.
- Будем спать?
Не спалось. Но время взяло свое,  и под утро я уснул, не помня, как меня подняли спасатели окоченевшего от холода, растирали меня, сорвав с меня заледеневшую штормовку. Помню только, что тормошили они меня сильно.

Тормошила меня женщина, с удивлением, смотря на меня.
– Что это? – спросил я.
– Гора.
– Вершина?
– Да, – с горькой улыбкой ответила она, –гора гордости.
Я пригляделся. Как же так, я шел и никакой горы не видел и, вдруг, трахнулся головой о стену да с такой силой, что ссадину получил на лбу, из которой сочилась кровь, заливавшая мне глаза. Смахнув кровь рукой, я снова посмотрел на скалу. Сначала она мне показалась гладкой, как мраморный стол. Но, подойдя ближе, я увидел много расщелин, по которым, цепляясь, можно было легко взобраться. А на правой стороне, вообще были ступеньки, да еще с поручнями. По этим ступенькам поднимались люди, легко и свободно.
– Не удивляйся, – сказала женщина. Подняться на нее легко. Все подымаются.
– Все?
– Все, – твердо  сказала она. А вот спустится с нее не всем дано. Там, на вершине – большое плато и скопилось там множество людей. С другой стороны – стена, как новое зеркало – не выемки, не щербинки. И тот, кто не побоялся, тот, кто спустился, тот дойдет до начала радуги.
– Кто же они?
– Те, кто покаялся. Те, кто понял, что гордость есть духовный рак, самый большой грех. Нет большего греха, – добавила она.

Поднялись мы быстро, без особого труда, по ступенькам, как по эскалатору. Так мне показалось.
На вершине, как и сказала женщина, было большое плато, как
площадь, которая поразила меня своим размером. Так, что конца ее не видно было мне. У каждой вершины есть плато – малое, большое, но такого громадного я никогда не видел. Не было у него ни конца, ни начала. На нем скопилось множество людей, стояли замки, дворцы, рестораны всяких видов, игорные дома и возвышающиеся над всем церкви. Я с удивлением, посмотрел на свою спутницу.
– А ты приглядись повнимательней, – сказала она, – на одних крест, на других полумесяц, на третьих шестиконечная звезда, да и молитвенные дома, хоть поменьше по размеру, но и их хватает. И зазывают в них те, которые считают, что ихняя самая лучшая, самая верная. Пойми только, что это не церкви, не молитвенные дома, а просто здания, в которых царит пустота и темь.
– Кто же их построил здесь?
– Мы!
– Это как же?
– Мы не возражали строить их там, внизу. В этом наша вина. Рядом с игорными домами, пивнушками, кабаками. Посмотри вниз.
Действительно, внизу можно было видеть город, освещенный яркими вывесками ресторанов, гостиниц, игорных домов. И в свете этом можно было увидеть весь город, в котором стояли и церкви, с потушенными окнами и блеклыми куполами. Как призраки.
На плато суетилась толпа. Я заметил тех двух, которых я видел на лавочке. Они продолжали свой спор, а чуть дальше, за ними, я увидел странного человека, который сидел на маленькой горке, золота. Он сидел на самой вершине горки и, самодовольно улыбаясь, приговаривал: «душа моя, много золота у меня, на многие годы хватит: покойся, ешь, пей, веселись...». А  за ним, я увидел священника, который ехал в богатой карете, украшенной драгоценностями. Рядом с каретой бежал, чтобы не отстать, человек, одетый в дорогой костюм, прося о чем то, сидящего в карете. Наконец, первый важно протянул руку просящему, который поцеловал ее и отстал, от быстро ехавший, кареты. Пробежав еще несколько метров, по инерции, он споткнулся и