Мойры

зазря не скажет, - наконец, подал голос парень с сигаретой, - А то еще переиграть все можно.
- Так давай переиграем, - резко ответил Талый.
Инна невольно сжалась в комок, но парень с книгой оборвал их, перевернув очередную страницу и усмехнувшись:
- А может, ее мойры выбрали. Рассказывают ей все это, чтобы она предупреждала других.
- Че еще за мойры? – фыркнул Талый.
Парень повернул к нему книгу. Инна тоже осторожно взглянула. Это были «Легенды и мифы Древней Греции», такая книга была у нее в детстве, и про мойр, богинь судьбы, она когда-то, кажется, читала… Но не эти же жуткие дворовые старухи…
- Предсказывают судьбу, плетут ее сами, можно сказать, потому и знают, кто от чего помрет, что с кем случится, - объяснил он. – Даже у олимпийских богов с ними договориться не получалось, а она вот, им понравилась. 
- Ясн, - Талый зевнул, - Сказки. Инн, - он повернулся к ней, - ну ты успокойся…Ты просто сплетен во дворе наслушалась, наверное, так совпало. И мне помогло, вовремя, может, и Маринке поможет. С остальным – разберемся. А пока, - он поднялся, подавая ей руку, - пойдем, домой провожу. Электрички все равно уже не ходят.  
       Инна снова всхлипнула и встала, взялась за руку парня. Она понимала, что оставаться здесь нельзя, и в Москву уже не уехать, и что кроме Талого, «держаться» ей сейчас больше не за кого. Одну на пустыре ее чуть не разорвали собаки. Возвращаться домой через двор со старухами было страшно до безумия. Хотя, его дружок сказал ведь, что она шизофреничка… Инна продолжала плакать, было очень жалко себя.
- Я еще вернусь, договорим, - сказал Талый парню с сигаретой,  и тот кивнул.
Тогда он потянул девушку за руку, и Инна побрела от костра за ним. Мелкие камушки впивались в ступни в порванных колготках, но пустырь кончился быстро. На дорожке, ведущей во дворы, валялись ее туфли-лодочки с удобными низкими каблучками, как два светлых пятна в тусклом свете фонаря.
- Твои туфли? – спросил Талый.
Инна кивнула в ответ. Он подобрал их и поставил перед ней.
- Надевай. И хорош реветь уже!
Девушка сунула ноги в туфли и прижалась спиной к фонарному столбу.
- Я во двор идти боюсь, - сказала она, - Потому что бабки там, я не могу их больше слушать!
- Да нет там никого, - уверил Талый, - Поздно уже, спят все давно. А ты не реви, ты лучше еще выпей… Тебе успокоиться надо.
Он достал початую бутылку и прижал к губам Инны горлышко. Она зажмурилась, но сделала глоток, потом еще один. Повело, в голове поплыл туман, но стало легче. Девушка вытерла глаза, шмыгнула распухшим от слез носом.
- Вот, это дело, - сказал Талый, - Дома выспишься, и все пройдет. Еще?
- Хватит, - вздохнула Инна, - Я и так пьяная уже… Спасибо тебе.    
- Да не за что, - ответил парень, - Пойдем, до подъезда доведу. Или в гости позовешь?
- Не знаю, - она повела плечами, опуская голову.
- Ладно, идем.
Талый повел ее через темный двор, водка и его теплая ладонь приглушили страх, но у подъезда на лавочке все так же сидели они. Инна покосилась на своего сопровождающего, но он не смотрел туда, как и все остальные, не видел их. Девушка задрожала и зажмурилась, чтобы тоже не видеть жутких старух, вцепилась в его руку и прошла мимо, но не слышать она не могла…
- Инка с Лешкой идут, - сказала старуха с кондором, неизменно помахивая веткой с каштановыми листьями, - Шалавой была, шалавой и осталась! А он-то двоих прирезал, не с нашего двора, с соседних, и сбежать хотел, да на станции поймали, в колонию отправили, а там-то его старшие на ножи и поставили, за борзость! Весь кровушкой истек – от судьбы не уйдешь!
- Да что ты говоришь, - возмутилась «вязальщица» в очках, - Не так все было, путаешь ты! Инка-то спилась, от водки померла, от нее, родимой, как и мать Лешкина… Ребеночку их пять лет уже было, аборт она не стала делать, поженились. Лешка в супермаркет в Москве грузчиком пошел работать, где она на кассе сидела. Только ребеночек по пьяни слепенький родился, с церебральным параличом.
- Да ты сама все путаешь! – возмутилась бабка в свитере, - Не так все было! Каким-таким грузчиком? Убил Лешка и сел, а там и его порешили! 
- А я как было все, так и говорю! – вызверилась на товарку старуха в очках, - Это ты придумываешь!
Инна замерла у подъездной двери. Она уже не боялась так, как раньше и…верила обеим старухам. Понимала, что они обе говорят правду, неизбежную правду. Как про теракт, как про Талого, Вову Емельянова, Марину, отца… как про нее саму.  Только сейчас правды было две, и обе были ужасны. Старухи, отстаивая каждая свою, казалось, готовы были сцепиться друг с другом.
- Ну ты хоть нас рассуди! – крикнула бабка с орлом третьей худощавой старухе.
Она подняла на нее безжизненный взгляд, убрала прядь серых мышиных волос за ухо, вместо ответа сыпанула в рот горсть семечек в шелухе и стала их медленно пережевывать. Инна смотрела на нее, как завороженная.
- Эй, - Талый дернул ее за руку, придерживая открытую подъездную дверь, - Ты что застыла, принцесса заколдованная? Домой идешь? Или на крыльце заночуешь? Давай-ка, еще глотни… Будешь?
Инна медленно кивнула и протянула руку. Парень отдал ей бутылку, и тогда она со всей силы бросила ее вниз, об ступени. Осколки и капли жидкости разлетелись во все стороны, Талый чуть не подпрыгнул на месте, а худая старуха сплюнула в ладонь шелуху от семечек и снова уставилась в свою коробку, опустив голову.
- Так я и говорю, двоих зарезал и сел Лешка-то, - как ни в чем ни бывало проговорила очкастая, - А там и его, болезного, на тот свет отправили… Долго не мучился.
Бабка с каштановой веткой согласно закивала, словно забыв, что только что ссорилась с товаркой.
 - Ты совсем дура, что ли? – воскликнул Талый, - Не хочешь, так и скажи, зачем бутылку бить было? Да ну тебя!
Он хотел высвободить руку и развернуться, чтобы уйти, но Инна вдруг повисла у него на шее.
- Леш, - ее губы прижались к его губам, - Леш, не уходи… Не уходи, пожалуйста…Пойдем… Пойдем ко мне.
Талый чуть не поперхнулся поцелуем от неожиданности, но его руки тут же обшарили ее всю, словно он только и ждал этого, сжали грудь, забрались под платье. Он жадно целовал ее, и Инна втащила его в подъезд под задорный вопль старух: «От, шалава!»   
- Двоих прирезал, - еще слышала она в закрывающуюся дверь, - Так и лежат там, у костра, мертвенькие, глаза стеклянные…
Бабки как обычно смаковали подробности чужих смертей, но Талый тянул Инну по лестнице наверх, к ее квартире, не прерывая поцелуя, и дальше она уже не слышала. От его ласк по ее телу бежала дрожь, но уже приятная, девушке становилось жарко, и голова кружилась, но она нащупала в сумочке ключи от квартиры и крепко сжала их в руке.
- Леша, - прошептала она, когда они подошли к дверям, - Пожалуйста… я боюсь, очень боюсь, вдруг… вдруг они там. Если я их там увижу в темноте, я просто умру. Ты зайди первым и включи везде свет, а потом я войду. Ладно?
- Хорошо, - ответил Талый, тяжело дыша о возбуждения ей на ухо, - Дурочка ты… Кто там может быть? Дурочка совсем… но сладкая.
Он щупал и обжимал ее, пока Инна открывала дверь, а потом вошел и включил свет в прихожей.
- Ну? – Талый посмотрел на девушку, - Нет никого, видишь? Входи скорей. Продолжим…
-Ты сначала во всех комнатах свет включи, и на кухне тоже, - попросила Инна, - Боюсь я…
- Что ж ты такая на мою голову, - усмехнулся парень, но пошел поворачивать выключатель на кухне.
Инна быстро захлопнула дверь и сунула ключ в замочную скважину, провернула несколько раз и выдохнула, дрожащими руками положила ключи в сумочку и сползла спиной по двери, опустилась прямо на заплеванный пол общественного коридора. Ноги больше держали. Дверь съемной квартиры была довольно крепкой, этот замок можно было открыть только ключом, как снаружи, так и изнутри, а этаж был слишком высоким, чтобы рисковать и прыгать или спускаться по карнизам.
Талый заорал и бешено застучал в дверь.
- Дура психованная! – вопил он, пытаясь высадить дверь плечом, - Зачем ты меня заперла? Выпусти! Я все равно дверь высажу! Я тебе все окна перебью!
Дальше пошел поток ругательств, и Инна обхватила голову руками, зажала уши и переждала так несколько минут, пока Талый понял, что выбить дверь у него не получается.
- Леша, прости, - стала говорить она ему через дверь, - Это все они, старухи, мойры… Они сидели у подъезда сейчас и говорили… говорили, что есть два варианта, они даже поссорились… Но оба варианта плохие. Один, что у нас ребенок по пьяни будет, родится больным, и я сопьюсь… У тебя мать пьет?
- Ну пьет, - глухо ответил Талый через дверь, перестав в нее колотиться.
 - Но ты никого не убьешь, будешь грузчиком в магазине работать… Это один вариант. А второй, что ты прирежешь двоих и сядешь, а в тюрьме убьют тебя, потому что ты… борзый. Зарежешь тех, кто у костра, там они и останутся… Ты ведь собирался к ним вернуться?
Парень молчал, и Инна продолжила.
- Я разбила бутылку, и это перечеркнуло один вариант. А чтобы исключить второй, ты не должен сегодня больше никуда ходить. Не должен возвращаться на пустырь. Для этого я тебя заперла. Прости, что обманула… Но может, это что-то изменит. Я не хочу, чтобы ты сел в тюрьму. Я не хочу, чтобы ты убивал. Ты мне нравишься… Я пытаюсь все исправить.
- Тьфу ты! – донеслось из-за двери, - Ну были у меня терки свои, не во всем я согласен с тем, кого ты видела… Но убивать я не собирался. На словах все можно решить. Второй вообще, просто брательник его, он на каникулах за ним присматривает, а к нашим делам вообще никак. Зачем мне убивать?
- Я не знаю, - ответила Инна, - Но ты не ходи к ним сегодня, на всякий случай. Я все равно тебя не выпущу.
- Так дела не делаются, - мрачно проговорил Талый и снова в сердцах воскликнул, - Они меня ждут. Вот же, связался с дурой ненормальной!
Он стукнул кулаком по двери от досады. Инна вздрогнула, но ей уже не был страшно, как в начале вечера. Мойры ее просто выбрали, и завтра она позвонит отцу, вызовет в Москву и поводит по врачам. И Талый никого не убьет и не сядет. Все будет хорошо… У нее и у всех остальных. Просто для этого теперь она будет слушать внимательно. И ни за что не съедет с этой квартиры.