знакомый голос:
- На фига мне этот хлам? Я тебе мусорка тут, что ли?
Те потоптались немного, спросили Сашу-мента и побрели, оскальзываясь, дальше. Они выглядывали мусорёнка, как апостола: по хламью и с такими клиентами монопольно почти работал он один, другие гнушались. Бывший мент иногда между грязью выуживал сотенные вещи. Награды, монеты, старинные серебряные портсигары с монограммой. И покупал. За полстакана водки.
Виляя облезлым хвостиком, по алле рванул кабыздох. Саша настороженно проводил его глазами: шуронёт по книгам, оттирай потом палитурки. Оказалось, это резвился их пёсик, базарный, - такой, если и забегал из сквера в ряды, очень грамотно или обегал бебехи по проходам, или перелетал под матючье и шиканье через тряпки.
Встревали от скуки и доброхоты, засланцы «Гринписа»: - Что же вы, - стыдили они, - собак кирпичами бьёте? Тоже ведь живые существа. – Валерочка со стульчика тут же отзывался, ввинчивал нравоучительную поговорочку: - Иди, иди, тётка. На погосте живучи, всех не переплачешь.
Саша как-то загрустил. Вспомнил шутку: «Да, книжки хорошо продаются. Но не покупаются». Да Бог с ними, с книжками, он уйму денег вбухал в монеты – и ни мур-мур. Где эти чертовы нумизматы? Что они себе думают? Сейчас, кажется, лаптем кинь наугад – в коллекционера попадёшь. А – нету. Видите ли, им холодно. А нам не холодно?
Можно было чайком брюхо попарить или кофе выпить. Но дело это особенное. На клапан жутко давит – раз, уже через полчаса снова колотит – два. А в туалет не набегаешься: дорого и далеко. Если часто. То же и водка. Сейчас он в завязке, а раньше, зимами – пробовал. Как по хронометру: полчаса проходит, замёрз на кизяк, куда? – в гендэлык. С лимончиком. Так раз пять до шабаша сбегаешь, так налимонишься – грузчики потом товар собирают, на карачках выползаешь с базара.
Опять же, и торговлишка-сука лучше зимой. "Колхоз" на топчанах репу чешет, времени свободного вдоволь, нет-нет под такую разлюли-малину и книжка сгодится. Кто буквы не забыл.
А весной – не то. Вот конец февраля был, потеплело резко, всего на три дня, - и народ сдуру кинулся картошку сажать. Семена прикупать. Ну, черти, будто в Индии живут. Им бы раком с февраля по декабрь стоять, горбатиться, душ Шарко для колорадского жука ввинчивать. «Удивительная страна!» - восклицал Буревестник ещё в 1927 году, правда, по другому поводу… Сюда и через сотню лет вернись – тот же застанешь блошиный рынок, ту же Просеку и, кажется, даже тех же людей ещё с совдеповским тряпьём… Жил и он за границей, до сих пор там жена и сын, и вернулся – без скулежа, без колебаний. А что? Остаюсь с обманутым народом.
Саше в афганке зябко, руки, хоть и в рукавицах, подбитых овчиной, а тоже замёрзли. Стоял, за час спихнул только две юбилейные монеты из медно-никелевого сплава.
Книги посыпало снежком.
Подошёл Валерочка. Сказал:
- С таким успехом можно в степи где-нибудь разложиться и торговать. Или в лесу. Я им уже только что не под ноги своё барахло выпихиваю, а эти черти мне его – назад. Одну лампочку только продал... Ну, как тут на хлебушек подмолотишь?
Ростом Валерочка походил на школьника-заморыша, сухощавый, с плоским животом, едва доставал Саше до плеча. Стрижен бобриком, густо сед на все свои 55, во рту торчал вкось в верхнем ряду один только зуб икластый и при «поливах» будто катался в яростной скачке по всей пасти. Когда с хаем.
А вообще-то Валерочка носил тогу человека грамотного. Он говорил: «Политика на Украине мне напоминает историю про Алёнушку и семеро козлят. Причём козлят – это глагол». И гоготал, как гусь на проталине.
Хохмят так, вроде бы на публику, на самом деле для себя, обыкновенно люди не подельчивые. Но он таким не был: мог бросить к едреней фени свои зарядные и часами тебе уши натирать, и нередко тогда Сашины соседки по ряду наблюдали такую картину: Саша вовсю закладывает петли вокруг своей выставки, а Валерочка – следом за ним, ходит, тарахтит. Саша будто греется, - ну не может он человека на х.. послать! – а Валерочка за ним ходом – дорассказывает. Так и метались, к забавному удивлению прохожих, которые мечутся тут же, в давке, с кошелками, идя навьюченные с базара на маршрутку.
Давно, ещё при Совдепе, Валерочка схлопотал два года за два мешка кукурузы. « А что, - хихикал Мастер, - чистая математика. По году за мешок. Хорошо хоть, велик больше не покатил», - и приседал от хохота, его аж гнуло.
Саша и не заметил, как к нему подошла пожилая женщина, с виду армянка, - в каракулевом пальто с откидным воротом и в шляпе с длинными полями, вздохнула, глядя на книги, и спросила:
- А Сталин у вас есть?
Валерочка торчал, как всегда рядом, и, напустив на себя профессорского виду, спросил учтиво:
- А вот скажите, женщина, зачем вам Сталин?
- Почитать, - сказала та. – Есть у него интересные работы.
- А вот скажите, - не унимался Валерочка, пододвигаясь к ней всё ближе и дыша уже прямо в ухо, - вы за ним плачете?
Женщина удивлённо посмотрела на него и ответила спокойным тоном:
- Плачу, не плачу, а сейчас бы он не помешал. Навёл бы порядок.
- Да? – довольный отскочил Валерочка. – И что? Горбатили б вы сейчас на Колыме. Без регистрации.
- Или вы, - сказала женщина уверенно и пошла прочь.
- Нет, ты видел? – прокудахтал он. – Вывезти всех в чисто поле, поставить к стенке и расстрелять!
- Иди вон лучше ухи потри, - указал Саша подбородком на мужика в овчине, - у тебя что-то смотрит.
Сунув руки в карманы, Валерочка заковылял к своей дребедени, с притворной небрежностью. А через минуту уже слышалось: «Воно тоби нада? На х.. с пляжа!»
Саша понимал: надо быть сильным. С водкой или без. Листья по воде – прекрасный образ, говорил он себе, особенно добираясь к стремнине. Но надо быть, а не плыть…
Иногда этак под вечер сидишь дома при неярком верхнем свете, привычно один, и порожним потерянным оком с ненавистью вглядываешься в клавиши телефона. Свербит до зуда рука – снять трубку и услышать сквозь мембрану её почти забытый встревоженный голос: «Ну, как ты живёшь? Что-то давно мы не виделись…» Но никто не позвонит, он знал. Ни через месяц, ни через год…
Сегодня ночью ему приснилась какая-то черная очень узкая река (канал?) и бело- голубой теплоход на воде. И она, Таня. Забылось за 20 лет всё к чёрту– память импринтно отбила лишь Ярославское подворье монастыря, дослепу забитое светом и радугу подковой после дождя, не в полный спектр, прямо над нижней палубой. И всё, больше ничего не запомнилось… из сна. Где теперь теплоход? Где эта Таня?.. Э-э, слить бы сегодняшнего умника – в те дни…
Подошёл Валерочка, ковырнул ботинком утоптанный снег.
- Это не народ, а какие-то недоноски, - сказал удивлённо. – Всё по ящику в грудь себя бьют, мол, мы козаки, мы козацкого роду. Какие на х... козаки, вон по всей Европе забастовки, люди побогаче нас живут, повысить зарплату требуют. Неделями поезда стоят, самолёты не летают… А на наших козаках только ленивый воду не возит. Ему в очи плюнь, скажет божья роса, разотрёт и пойдёт дальше. Уже крючит их от злости – не, говорят, подождём ещё, до выборов, может там спохватятся наконец и о нас подумают… Тьфу, родила мама, что не принимает яма.
Откуда-то вырос Юра машинист, когда-то с Сашиным батей покойным на железке работали. Сухой, и даже, казалось, полый, улыбка добрая, униженная всегда, что ли. Во рту тусклый блеск золотых зубов. Человек как будто и участлив, отзывчив, но – недалёкий.
Полгода Саша потратил только на то, чтобы отучить болезного машиниста от вопроса дурацкого – тот вместо приветствия непременно спрашивал « Как бизнес»? – «Какой бизнес! – горячился поначалу Саша так, что в морду поднести хотелось. – Книги – не водка, их и раньше никто не брал!».
- Да… учился, учился… - сказал и в этот раз машинист. – Такой университет закончил. Отец твой всегда гордился, вот, говорит, сын далеко пойдёт…
- Юра, - назвал его Саша по имени. - Я ведь не всегда тут стоял. И не всегда стоять собираюсь. Это так… каприз художника. Передохнуть надо от фирм.
А сам думал: режет по коже до крови. Они по-своему, может и рады кто, считают, если он здесь – значит, стал таким же, как они… Э, нет, суки, я такой же, как и был, и университет трогать не советую. Не вам туда залезать.
- Ну, а берут книги?
- Ну, раз стоим…
- И классику? – Пора кликнуть Валерочку, подумал злобно Саша, пусть разъяснит доступным языком, а сам ответил, уже с нажимом в голосе, но всё ещё вежливо:
- В основном берут «мордобой». Фантастику. И клоны «Рабыни Изауры». Если этих позиций нет – на сигареты не заработаешь.
Он был в бешенстве. Как можно всякий раз спрашивать об одном и том же! Как можно быть таким недоумком, до такой степени не чувствовать, не понимать, что ты человеку делаешь больно. Что после твоих идиотских вопросов по ночам у него сердце саднит и снова будто на ровном месте возникает жуткая тяга к выпивке... Нормальный же вроде мужик, этот Юра, а такую ерундовину вечно несёт… Преднамеренно? Вроде нет, вряд ли. Ну, сука, нельзя же и быть таким нечутким… батю покойного всякий раз вспоминать…
Ушёл Юра, долго прощаясь, и Сашу ещё с полчаса колотило. Ему хорошо: он сказал – и забыл, потопал дальше… ходячая совесть. Будто у самого душа не болит – даже муторно с подхода уже становится, когда он наведывается изредка. Так и впрямь станешь мистиком: в неспокойную ночь этот сон с теплоходом, утром – « прокурорский надзор». Легко ему, гниде, откатал на ЧМЭЗе своё, пенсия в 55, офигительная, что ему думать, зачем? Мама тоже самое ему который год талдычит: на работу иди, хватит дурака валять… А где работа? Мохнорылому дяде в зубы заглядывать за тысячу гривен? – э, нет, дудки. Иногда подают неплохо и тут, без всякого чинопочитания. И – ты вольный стрелок, отчёта никто не потребует. Аристократ базара, джентльмен удачи! До обеда проторчал – и гори оно огнем! Полезай на печь и дрыхни. Не подали сегодня – завтра подадут. С голодухи на базаре ещё никто не умирал. Так что ну их всех… благодетелей ряженых…
Саша бросил книги и пошёл проведать Шурика, перемочься как-то трёпом.
Шурик был котяра откормленный. Центнер живого веса в самый голодный день. Инвалид второй группы, голодным он не был никогда. Даже без денег умудрялся прихватить в мясных рядах буженинки, колбаски домашней или кровяночки – то есть того, что Саша и в праздники не ел. А что? – у Шурика кредитная линия. Что он купец платежеспособный – там знали все.
Раз в два года Шурик ездил в область и проходил очередную медкомиссию. Там, где у фронтовиков уходила неделя, Шурик справлялся за неполный рабочий день. Правда, не с пустыми руками. Специально ездил в Россию, привозил оттуда китайских и индийских чаёв лучшие сорта, контрафактного кофе в стеклянных банках. Икру докупал уже здесь. Наверное, его в поликлинике ждали и даже выглядывали. Жалели лишь о том, что переаттестация не каждый месяц… А по комплекции, по дури – Шурика в соху впрягай и паши на нём от зари до зари. Смело. Без роздыха.
Но Шурика запрячь мудрено. Не дастся. Только за очень
