голоногая, с капризным и сонливым выражением хорошенького лица.
- Куда ты ушёл? – недовольно спросила она, кутаясь в пеньюар и прижимаясь бедром к моему лицу. Она зевнула, показывая крошечные зубы. – Я проснулась, зову, зову, а тебя нет.
Она зябко повела плечами.
- Сижу вот здесь, медитирую, - ответил я, промаргивая забытьё.
- Как старый китаец на воду? – засмеялась она, и лицо её вдруг приветливо просветлело.
- Насчёт китайца судить не берусь, но то, что я тут лет на десять постарел, глядя в эту тёмную воду, за эти два часа – это факт! Точно, река старит. А я и не знал…
- Как это старит?- спросила она.
- Мысли лезут самые нехорошие.
Она ворошила нежно, одними кончиками пальцев, мои жёсткие чёрные волосы, ещё раз взглянула на реку, будто ей на что-то пеняя, наклонилась к самому уху и произнесла заговорщицким тоном: «Пошли спать!»
Наутро я поднялся всё ещё хмурый, слез с верхней полки - каюта досталась именно такая, - и прошлёпал босой к умывальнику. Таня в застёгнутом халатике с белыми аистами на груди готовила завтрак. На столе расставляла баночки с ветчиной, сыром, солила пахучие пузатые помидоры. Я невольно залюбовался на неё.
Какое-то необъяснимое состояние овладело мной. Я вытер руки свежим махровым полотенцем и сел рядом. Посмотрел на неё, как она мило, по-домашнему расстилает косметические салфетки, и погладил руку.
- Я боюсь, я тебе скоро надоем, - грустно сказала она.
- Как можешь ты надоесть? - спросил я её без улыбки. – Да, я бываю груб, насмешлив, слишком занят собой, меня ты можешь упрекнуть только в том, что я люблю тебя слишком мало.
Она притянула мою голову и поцеловала, пригнувшись.
- А разве можно любить слишком много?
- Наверное, нет, - сказал я, не готовый с утра к таким рискованным темам. – Или это есть, или этого нет. Но у нас ведь есть, правда?
- Иногда мне так не кажется. Ты очень разный… Ладно уж, доставай своё паршивое вино, я же вижу, как тебе плохо.
В Костроме было отчего-то не так жарко в этот день: мы совсем не устали и вернулись после Ипатьевского монастыря возбуждённые, пьяно-дурашливые.
Едва теплоход отвалил от старомодного деревянного дебаркадера, куда, по слухам, Никита Михалков въезжал на белой лошади в «Бесприданнице», я впопыхах стащил с Тани джинсовые штанишки и зло завозился на ней в миссионерской позе. Она притянула мою голову и целовала безотрывно в губы. Затем я надавил, она поняла и согнула ноги в коленях. Вдруг что-то звякнуло по обивке каюты, и мне на голую спину свалилась фотография с панорамой Ярославля. Мы всё-таки расхохотались – хотя момент подступал серьёзный. Не поднимаясь, я смахнул на пол битое стекло и мы продолжили - с остервенением самца и самки.
Она была вынослива, моя девочка, и когда я уставал, мы менялись местами. В постели было тесно и душно. Потом я поднялся, откинув отсыревшую простыню, натянул шорты и без натуги опустил двойное окно: его заклинило ещё вчера. Свежий речной ветерок забавно потрепал шевелюру. Я стоял к ней спиной, её рука мягко потянула меня за ремень и с силой усадила к себе на колени.
- Саша, - вдруг спросила она, - со мною… ты счастлив?
Я знал – это вопрос убийственный.
- Да, - я сказал, - мне с тобой хорошо.
Она поглядела на меня снизу вверх, и я почувствовал, что на этот раз отвечать придётся без дураков.
- Я не об этом спрашиваю… Ты меня понимаешь?
Что я мог ей ответить?
- Ты ставишь меня в идиотское положение, - сказал я. – Сейчас мне с тобой хорошо и я хотел бы, чтоб так всё и было. Но что мы знаем о завтра? И что сможем сделать, если оно наступит не таким, как мы его себе представляем?
Она помолчала, а потом спросила:
- Ты отпустишь меня к писателю?
«Умная у меня всё-таки девочка, - приободрился я, - дала задний ход».
- Да, - как ни в чём не бывало, сказал я. – Но я залягу на кухне.
Инцидент, очередной, кажется, был исчерпан. Где она находит эти вопросы, в догадках терялся я. Как будто по списку из тетради шурует. Ну дела… У меня уже и ответы кончаются, а она всё спрашивает, новое… Эти вопросы – ловушка. Как ни ответь – пропал…
- Кучеряво вы путешествуете, - сказала утром уборщица, не без ехидства нюхая воздух. И с укоризной добавила: - Мы час уже у причала стоим, и на теплоходе остались только вы двое… Так что добро пожаловать в город Горький! Ну, и запахи тут у вас…
В Москве после плацкартного вагона, где всю ночь довелось корячиться вдвоём на одной полке, мы сошли не выспавшиеся и бледные. Нас слегка штормило. А потом уже, проведав на следующий день «родные пенаты», каждый – свои, - мы были приятно ошеломлены: в деканате за трёхдневный прогул нам, не сговариваясь, вкатили по выговору.
Так началась осень.
Глава вторая
Снег в сквере лежал уже проплешинами, а день загорался как день: для людей - выходной, для него – рабочий.
В воскресенье Валерочка приезжал на толчок пораньше, строго с площади переваливал облупленного « Орленка» с двумя фанерными ящиками на багажнике через бордюр и въезжал в «просеку». Просекой они величали укатанную до состояния асфальта аллею меж могучих серых тополей и лип обломанных; вдоль аллеи, по обе стороны, торговал расторопно с клеенок православный народ. Аллея шла сквозным ходом от майдана перед Собором до трассы. С трассы маршрутками выгружался «колхоз», и, деваться некуда – топал по Просеке. Вот тут продавцы и норовили у мужичков «все отнять».
Валерочка не принадлежал к торговой шатии, которая забивалась на свои давно натоптанные места привычно и не один год. Он был свободным художником, потому как торговал наскоком, по настроению, а «купцы» – те трудились каждый Божий день, кроме дождя и понедельников. Приходилось теперь Валерочке, приноровив велик после бордюра к ходу спокойному, выискивать бреши в рядах, где бы всунуться. Валерочка на базаре проходил как телемастер-надомник; товар, следовательно, был под стать: лампы, электрошнуры, диоды и прочая лабуда вплоть до зарядных устройств и переносок.
Озираясь прищуренным хитрым глазом, он вильнул с Просеки вбок, под громадный покосившийся тополь с дуплом, по ходу послал зазевавшуюся бабушку на х.. и спешился.
Саша наблюдал за въездом Мастера с опаской: Валерочка был шумный купец трагического мировосприятия. Это если без водки. А два-три подхода в гендэлык делали его просто придурком. Его несло, и мат, как утренний туман над ставком, стлался тогда до самого шабаша.
«Козу» Валерочка приткнул под тополем. «Ага, - приободрился Саша, - все-таки не напротив, хоть хай не так слышно будет».
Саша торговал подержанными книгами – шестой год. До этого лет семь или восемь безнаградно отбатрачил на «дядю», стало быть, по фирмам разным и в должностях немаленьких, но «дяди» стали отчего-то вредными, платили копейки, а тиранили крепко. Он уволился и ушел сюда «вольным сеятелем». В сущности, ушел в никуда. Но и не жалел. За пять лет позволил себе лишь один «прошмыг» в цивилизованные труженики. В охрану набирали до 45-ти, он едва успел, но хватило его только на пару месяцев. Не дурак молвил: ишак, постоявший в тени, на солнце работать не будет.
А тут просто все: захотел – вышел, не вышел – доедаешь вчерашнее.
Саша вдруг углядел, как бабушка бойкая, Валерочкина соседка по прилавку, выпрыгнула молодцевато на Просеку. Прохожих пока было мало. Обыкновенно она брала с собой какую-нибудь тряпку или кофточку, прикладывала к разъезженной груди на свое пальто и часами неистово шныряла по самой аллее. Норовя – втюхать. И - с завидным постоянством – таки втюхивала.
- Дедушка, вот же на вас свитерок. За десятку отдам, тут вязка вы ж смотрите.
- Да не надо мне свитерок, - горячился поначалу колхозник, еще не понимая, что он на крючке.
- Прямо на вас, - лучилась ободряющим взглядом бабанька и накидывала свитерок ему на плечи. Дед неожиданно останавливался. Еще минута – и свитерок в его торбе. За восемь.
Затем бабанька неторопливым жестом выковыривала из-под юбки мобильник и набирала сообщение»: «Поздравь с почином. Уже восемь». Поднимала с земли ближайший обносок и, будто черт из табакерки, снова выкатывала на Просеку. Так и шурыгала целый день взад-вперед, прокрикивая так жалобно, что купцы и те слезой умывались. И Саша не помнил случая, чтобы она когда-нибудь уходила с базара «без икры»: хоть троячку да накосит.
А книжки шли вяло: два детектива за час работы.
Валерочка угнездился на складном стульчике и принял первого покупателя.
- Это что у вас за ящик, зарядное? – спросил тот.
Валерочка посмотрел на дядька снизу вверх и сказал:
- Воно тоби нада?
- Надо, раз спрашиваю.
- Ну, зарядное.
- На сколько ампер?
- На двенадцать.
- А стоит?
- Семьдесят.
- Ого!
Валерочка встал. Поглядел уныло. И сказал, очень тихо пока:
- Морковка уже восемь рублей. Дороже мандарин.
- Я же у тебя не про морковку спрашиваю.
Валерочка шмыгнул носом и неторопливо, раздумчиво провёл ладонью над шершавой губой.
Саша на хер бросил книги и выбежал к любопытному разговору.
Мастер, глядя куда-то в сторону, сказал так:
- Знаешь что, дедушка. Ты тут уже пятый круг нарезаешь и каждый раз
подходишь… Иди… не е.. рога! Тоже мне… Бонч-Бруевич.
Не реализовавшийся покупатель раскрыл было рот, но поглядев на авторитетно садящегося на стульчик Валерочку, только махнул рукой и пошёл дальше.
Саша подошёл ближе. Видя, что рядом свои, Валерочка зарычал на всю Просеку:
- Ну, дебилы, ну, дауны! Они ж налупили кого попало и абы как, руки, ноги приклеили, а про мозги забыли! Вот и шныряют тут, юродствуют… Сколько лет как война кончилась, а эти уроды – остались! – И уже совсем ни к селу ни к городу, как это всегда с ним бывало в крайней запальчивости, докрикивал, суетясь вокруг стульчика:
- Он хочет и рыбку съесть и на качелях покататься. На х… с пляжа!
« Да, - цокнул Саша языком, - удивляясь очень специфичной манере обслуживания… - Я бы так на шнурки не заработал».
В одно мгновение Валерочка нагнал себе хорошего настроения и сказал спокойно, весело:
- Я вчера у венеролога был, на работу устраиваться. Сдал кровь, зашёл за анализами…
Саша поднял бровь: женщин Валерочка ненавидел люто.
- И что? – спросил он.
- Ну, дали они мне заключение, я мнусь, не ухожу. Спрашиваю: - Ну, так а «гвоздодёр» вы будете смотреть? – и ширинку расстегиваю. А они за животы: - Не надо, идите… видели мы такие стержни.
Мороз стоял минус 10С, откуда-то сверху лениво сыпал снежок.
Саша притопнул, похукал на руки.
Валерочка сказал:
- Вот говорила мне мама, ещё в детстве: «Сынок, будь гинекологом, всегда руки в тепле».
Саша поглядел наискосок, на книжные развалы Шурика, потом непроизвольно – на площадь.
В устье Просеки гуськом вливались «Адвентисты седьмого дня». Два колоритных бомжа с разбитыми «бубнами».
- О! – взвизгнул Валерочка, - опять на чужую дачу неправильно сходили!
Один из мужиков развернул перед Валерочкой драный полистироловый пакет. Сеня был уже в годах мужик, когда-то - в другой жизни - мастер спорта по боксу, герой-любовник и муж дочери первого секретаря райкома партии. Измызганный, заросший по самые очи, опухший, он привычно что-то вытаскивал из сумки и совал Валерочке.
Через Просеку Саша услышал уже через миг возмущенный
