эта история для пана Густава, все предки которого, по семейным преданиям, были однолюбами. Несчастный случай вмешался внезапно и все переменил.
***
Косвенной причиной несчастья можно назвать характер молодого Чаплинского. Недаром друзья шутили, что невозможно предугадать, где и как взорвется этот порох. Он был безудержен во всех своих чувствах – ярости, гордости, презрении... Он никогда не печалился – только отчаянно горевал, не радовался – лишь пребывал в восторге. Все, что суждено испытать человеку, у него усиливалось стократно. И когда Чаплинский полюбил – а он и впрямь полюбил, хоть сам не сразу понял это – его любовь была подобна извержению вулкана.
С именем Гелены он просыпался, до обеда писал ей письма, к которых, признаться, было много чувств, но мало смысла, а ближе к вечеру старался любыми путями с ней увидеться. Она же ждала его появления так, как ребенок ждет праздника. Бывшие поклонники прекрасной панны с грустью крутили усы, друзья пана Даниэля отказывались узнавать своего приятеля, коего раньше никогда в таком состоянии не видели, а пан Браницкий весьма серьезно опасался, что его обширный сад – предмет гордости его супруги – погибнет бесславно под копытами коня пылкого жениха, который уже вытоптал среди розовых кустов под окнами почти что торные дороги. Что было особенно странно, учитывая, что и дверью ему было разрешено пользоваться даже чаще, чем то позволяли нравы округи. Многие, однако, считали, что такая идиллия слишком уж хороша, чтобы продлиться долго, и, к сожалению, оказались правы.
Вечер, устроенный Браницким по случаю помолвки любимой дочери, навряд ли можно было назвать балом, так как протекал он в самой семейной обстановке и приглашены были лишь самые близкие. Однако недостатка в вине, музыкантах и веселых лицах на нем не было. Веселье затянулась за полночь. Пан Браницкий удалился, чтобы дать молодежи возможность чувствовать себя свободнее. Ни он, ни его жена, не вспомнили о младшем сыне, которому уже пора было ложиться спать. Из гостей тоже никому не бросилось в глаза, что юный Вацлав остался в зале, может быть, потому, что большеглазый серьезный мальчик часто казался взрослее своих двенадцати лет, а Гелена в тот вечер смотрела лишь на возлюбленного.
Полонез сменился огненной мазуркой. Пары бешено кружились, музыка была достаточно громкой, чтобы скрыть любые сторонние звуки. Темные пряди вьющихся волос прилипали ко лбу упоенного счастьем Чаплинского. Должно быть, лишняя чаша вина подогрела в тот вечер и без того пламенные чувства, а среди друзей не нашлось никого более трезвого, чтобы удержать разошедшегося жениха. Сверкая глазами, он так яростно сжимал руку партнерши, что Гелена временами невольно морщилась сквозь улыбку. Но этого было слишком мало, чтобы выплеснуть переполнявшую его энергию. Зал казался ему костром, ноги словно выбивали искры. В самый разгар танца Чаплинский упал перед невестой на колено и, рванув пистолет из-за пояса, молниеносным движением направил выстрел на правый каблучок розовых туфелек Гелены, намереваясь отстрелить его прежде, чем очаровательная ножка коснется пола. Попытка соблюсти древнюю традицию окончилась трагически: пуля, срикошетив, угодила в грудь младшего брата девушки. Из-за громкого шума это было не сразу замечено, лишь когда мальчик упал, все бросились к нему. От вида пятен крови, расплывавшихся на белоснежной рубашке, многим дамам стало дурно. Сам Чаплинский застыл, словно пораженный громом. Поднялся переполох, привезли лекаря, но ранение было слишком серьезно, и к утру Вацек умер.
Горе и отчаянье всех членов семьи Браницких не поддаются описанию. Не менее горевал и Чаплинский. Пан Браницкий отказался преследовать судом виновника гибели сына и не пожелал мстить ему как-то иначе, понимая, должно быть, что Вацлава этим не вернешь. Может, сыграло роль и заступничество Гелены. Но какое преследование неотступней и беспощадней мук собственной совести?
А небольшое число гостей стало лишней причиной тому, что наутро по округе поползли неясные и самые противоречивые слухи о произошедшем. И не удивительно: впервые, на памяти местной шляхты, жениху отказывали за несколько дней до свадьбы, да еще и обвиняя его в убийстве брата невесты! Находились немногие, кто сомневался в вине пана Даниэля. Поговаривали, что некий дальний родственник Браницкого имел основания избавиться от его наследника, что он находился в тот вечер в числе гостей и будто бы, даже, кто-то видел, как в тот момент, когда все смотрели на жениха и невесту, этот человек оказался рядом с Вацлавом и выстрелил в упор. Впрочем, эта абсолютно фантастическая версия поддерживалась, как и ожидалось, лишь близкими друзьями Чаплинского, не нашла никакого подтверждения и была благополучно забыта.
Самого же Чаплинского больше всего волновало, как отнесется к нему Гелена. Неужто, возненавидит? В порыве отчаянья он писал ей несколько раз, но не получил ответа. Пан Браницкий отказывался принимать его в своем доме, уверяя через слуг, что и его дочь не желает его более видеть.
В эти печальные дни пан Густав незаметно стал частым гостем несчастливого семейства. Гелена, нежно любившая брата, горевала безмерно. Страдания девушки усугублялись жалостью к бывшему жениху, о котором она ни с кем не могла даже поговорить. Густав не строил планов завоевания и не очень верил в свой успех. Ему просто хотелось быть рядом с любимой девушкой и по мере возможности разделить ее боль. Мало-помалу Гелена привыкла к нему. Поначалу она видела в нем лишь что-то вроде привычной мебели, что стоит в углу и не мешает, затем, постепенно, стала откровенной, чувствуя искреннее тепло, исходившее от молчаливого собеседника. Он терпеливо выслушивал, ненавязчиво сочувствовал, мягко утешал. Всего этого было, конечно, мало для сердечной привязанности, но для дружбы – хватило. В конце концов, Гелена с удивлением поняла, что воспринимает недавно еще незнакомого Густава почти как старшего брата, которого никогда не имела.
Пан Браницкий тоже был искренне к нему расположен, и даже высказал однажды, во время совместного ужина, свои опасения насчет того, что время не помогает Гелене оправиться от удара.
- Сложно то словами объяснить. – Задумчиво говорил он с печалью. – Она словно угли в кострище, водой залитом. Дымятся они, временами и светят тускло сквозь золу, но загореться, как раньше, уже не могут... Она не ест за обедом, не спит ночью. Она почти не разговаривает, только молится... Она не хочет жить, пан Густав, вот в чем беда! Я опасаюсь...
- Что панна думает оставить свет? – Подсказал Густав. Ему и самому приходила в голову возможность такого исхода, хотя при одной мысли о нем его сердце сжималось
- Монастырь? Монастырь, возможно, был бы для нее лучше... Нет, не того я опасаюсь, что Бог ее позовет... Все может оказаться куда печальнее. Я боюсь за ее рассудок.
- Господи! – Вырвалось у Густава. – Неужели, потрясение, которое ей пришлось пережить, так велико?
- Кто может это знать? Да... Этот мерзавец одним движением лишил меня и сына, и дочери! Много бы я отдал, чтобы увидать Геленку прежней...
Никогда впоследствии Густав не испытывал такого щемящего волнения крови. Те слова, которые он произнес, ему самому казались почти что безумными и до конца своих дней он вспоминал их, как самый смелый в своей жизни поступок, который даже в сравнение не ставил со всеми подвигами на ратном поле.
- Позвольте мне попытаться помочь ей!
- Что вы хотите этим сказать? – Удивился Браницкий.
- Позвольте просить у вас руки вашей дочери!
- Как?! В такой час? Вам не кажется такой разговор несколько... хм... неуместным? Вы же понимаете, что...
- Я все понимаю! – Никогда, ни раньше, ни потом, Густав не перебивал собеседника с таким жаром. – Но поверьте, я буду счастлив без раздумий отдать всю жизнь мою, если это хоть на краткие минуты позволит продлить жизнь пани Гелены. Ибо без нее моя жизнь все равно пуста и никчемна!
Отчаянная храбрость не осталась без награды. Пан Браницкий, поразмыслив, согласился, а Гелена не прекословила решению отца. Она не любила Густава и не скрывала от него это, но она любила в нем непривычные в кругу ее почитателей робость и мягкость, спокойствие и терпимость, светившиеся готовностью к самопожертвованию светлые глаза, смотревшие на нее всегда снизу вверх, словно на спускавшееся с небес божество. Проще говоря, она не любила в нем мужа, но любила надежного друга, который о ней очень многое знал. Знал он и то, что в сердце его невесты еще живет чувство к Чаплинскому, чувствовал, что лишь гордость мешает ей сознаться в этом. Густав понимал порой Гелену лучше, чем она сама и потому не требовал от девушки большей откровенности, чем та, которую она считала нужной ему дарить.
О новом сопернике Чаплинский узнал, уже готовясь к отъезду. Мучаясь в равной степени любовью и раскаяньем, лишенный возможности даже попросить прощения и чувствуя укоризненные взгляды и шепот за своей спиной, он принял решение уехать. Он отправил любимой последнее отчаянное письмо, передал его тайно, умоляя предоставить ему хоть одно-единственное краткое свидание. Но верный конь напрасно топтался до позднего вечера под деревом у реки. Еще недавно сюда по секрету от домашних выбегала Геленка, чтобы с разбега обнять его, тонкие пальцы играли темными кудрями, из-за которых недоброжелатели звали пана Чаплинского за глаза «цыганом». Здесь щебетал по-птичьи ее веселый голос, сияли чистой радостью синие глаза. Здесь в первый раз она обожгла его губы торопливым поцелуем, а потом этих поцелуев, сладких и пылких, было без счета... И вот теперь солнце понапрасну рассыпало последние розовые лучи, понапрасну подмигивали Чаплинскому первые звезды на светлом еще небе. Он впервые подумал, что закат для солнца подобен смерти. Поутру вынырнет из тумана кроваво-красный новорожденный круг, полный света и энергии жизни, но это будет уже не солнце, что вчера и не будет оно помнить и знать того, что ведомо было его предшественнику.
Он вздохнул и посмотрел вперед. Там, за густыми ветвями, еще светились последними отблесками заката окна усадьбы Браницких. Он смотрел на них с немой тоской грешника, перед которым навеки закрывались врата рая. Потом твердой рукой развернул лошадь и с места направил ее в галоп. Он не мог знать и никогда не узнал, что в эти самые минуты Гелена стоит у окна и полными слез глазами провожает тающий на сумеречном небе силуэт всадника, до боли в руках сжимая молитвенник – подарок матери – в который было вложено то самое последнее письмо. Ночь напролет она проплакала, жалея его, себя и их так нелепо и страшно оборвавшуюся любовь.
Пани Гелена еще долго не могла изгнать из своих мыслей бывшего жениха. Будучи замужней, прятала от мужа свои мысли, как тот старый, пожелтевший листок с неподписанными строками, полными отчаянья и боли. Прятала, зная, что Густав не заслуживает такого обмана. Стыдясь самой себя, укоряя, она молилась за автора письма, желая, чтобы нашел он если не любовь, то хотя бы покой и благополучие.
Предчувствие не обмануло Даниэля Чаплинского. Ему не суждено было больше никогда увидеть свою невесту. Он женился, но счастлив не был. Вырастил
