соболиные брови капризные и намекающие в одно время, прихотливо изгибались, заставляя содрогаться сердца многочисленных поклонников. Улыбаться жемчужными зубами, блестеть шелковистыми ресницами, вздыхать, кокетливо стреляя взглядами – все это она воспринимала как ежедневную весьма приятную обязанность. Ощутив, что ее чары возымели действие, что собеседник покорен, она оставляла его и более к нему не возвращалась, несмотря на умоляющие взгляды последнего. Казалось, она считает про себя, загибая прелестные пальчики, всех, кого ей удалось поразить выстрелом в сердце.
Справедливости ради, стоит отметить, что жестокость пани Гелены едва ли была преднамеренной. Ей всего лишь нравилось нравиться, ее голова кружилась от комплиментов, танцев, восторженных улыбок в ее честь. Она совершенно не выносила мужчин, осмеливающихся выказывать к ней равнодушие, искренне на них обижаясь. При этом в ней не было холодной гордости, столь часто свойственной девушкам ее круга. Одаренная от природы легким, веселым нравом, Гелена считала жизнь развлечением, весельем для всех, и если бы ей однажды и пришла в голову мысль о том, что от ее кокетства могут страдать чьи-то сердца, она была бы весьма ею удивлена.
Пан Густав все дни празднества наблюдал за ней издали, оставаясь незамеченным. Он видел все, и обращал внимание даже на то, чего не замечали другие поклонники пани Гелены. На то, как нервно порой перебирала она свои уложенные в корону тяжелые косы цвета темного золота, как, смеясь по-девчоночьи открыто и беспечно, вдруг внезапно становилась задумчива и даже разочарованно-грустна, как легка дымка мечтания наползала на горящие лукавыми огоньками синие глаза. И внимательному наблюдателю становилось понятно, что эта девушка способна мыслить разумнее и глубже, чем это могло показаться на первый взгляд, что красота стана и правильность черт лица были не единственными ее достоинствами.
Случай для близкого знакомства все не представлялся и знакомый шляхтич, единственный, обративший внимание на чувства Густава и догадавшийся о них, однажды шепнул с ободряющей улыбкой:
- Не о том заботься, друже, что она многих улыбками привечает. То еще не беда! Хуже будет, коли одного из многих выделять начнет. Тогда уж держись, пан Густав!
Однако Гелена никого не выделяла и внимание свое справедливо делила меж всеми вплоть до последнего дня пира***.
Этот день прошел для Густава точно в тумане. Пышный обед, на которым гости, утомившиеся от бурных танцев, утоляли голод омарами, бобровыми хвостами и прочими яствами, о которых он до этого не слышал, где подавались десерты самых невероятных размеров и форм – от гигантских замков, со множеством разноцветных башенок, до мастерски вылепленных фигур гусар и казаков, составлявших целые баталии и где рекой лились редкие вина, к которым, впрочем, он не прикасался. Он запомнил только, как неведомо из чего сделанный позолоченный ангел с луком, украшавший вершину самого большого торта, по знаку Конецпольского, пустил стрелу в стоявших кругом гостей и выбрал, таким образом, самого счастливого гостя или, вернее гостью – пани Гелену.
Ее водрузили прямо на стол, такую сверкающую молодостью и жизнью, чуть порозовевшую от удовольствия, ищущую глазами гордо улыбавшегося из-за спин гостей отца, и она торжественно подняла над головой золотую стрелу, и, трижды крикнув «Виват!» шляхта до дна осушила кубки в ее честь... но и тут пан Густав, хоть поднес к губам кубок, не смог отпить даже глотка. Не мог он есть и пить, даже дышать не мог, когда смотрел на нее, словно внутри у него все сжималось.
А потом были состязания лучших жолнеров Конецпольского и он благословлял их за одно то, что смог незаметно протиснуться к ней, встать почти за ее плечом, и смотреть без устали на маленькое розовое ушко и темнеющую за ним родинку.
Наблюдая за Геленой, Густав не успел заметить, как неизвестный шляхтич оказался рядом с прекрасной панной. Браницкой он был, очевидно, знаком, так как она весьма благосклонно кивнула в ответ на его приветствие и, подавая ему руку, быстрым полушепотом заговорила о чем-то. Старательно подымая очи горе, он говорил витиевато и пылко – видимо, был мастер на это, и хоть посреди общего гула невнятных голосов ухо Густава почти ничего не могло разобрать, он видел, что слова собеседника пришлись по вкусу девушке. Она поощрительно улыбалась, кивала, а отвечала тихо, доверительно, опустив пышные ресницы, которые бросали тень на половину щеки. Временами ресницы эти радостно и изумленно взметывались, как птичьи крылья, под звук кратковременно журчащего смеха.
Тоненькая фигурка, убранная, как античная статуя в тогу, в легкий бледно-розовый наряд с пышными складками напоминала сейчас Густаву изображение римской Авроры, частицу раннего летнего утра. Ту пору, когда солнечные лучи уже показались из рассветного тумана, но еще не успели пронзить его, чтобы залить округу ликующим жарким светом, и оттуда, из-за неясной дымки, сияют нежно-розовыми искорками.
Шляхтич же походил на героев старинных баллад, которые Густав когда-то читал в библиотеке отца. Открытый широкий лоб, веселые темные глаза, чуть смугловатая кожа, щеголеватый наряд, невесомая черточка усов, словно росчерк тушью над сияющей улыбкой. По плечам вились черные кудрявые волосы, зачесанные на иноземный манер. Черты лица слишком тонкие, ресницы на редкость густые, с плавным изгибом кверху. Такая красота больше подходит женщине, мужчине же придает вид излишней изнеженности и слабости. Тем не менее, такие лица часто нравятся, создавая почву для ошибочных выводов об уме и одухотворенности их обладателей. Густав же, как часто бывает, выше ставил яркую внешность, которой, по его мнению, ему не доставало, нежели силу, которой бог наградил его в избытке. Чувствуя, как в нем шевельнулась зависть, литвин незаметно придвинулся ближе.
Увлеченный чужим разговором, пан Густав на короткий срок оставил без внимания даже происходящее на поле. Тем временем черед показывать свое искусство настал для всадников, которые брали верхом самые высокие барьеры, вызывая громкие овации собравшихся. В глазах Гелены вспыхнули азартные огоньки, она провожала гусар полным восхищения взглядом, а когда направляемая умелой рукой лошадь на миг застыла в воздухе, неподвижно, словно обрела крылья, девушка не сдержала восторженного вскрика.
Густав вспомнил, как когда-то отец сажал его, мальчишку, на коня и как быстро освоил он эту новую науку – свидетели с восхищением говорили, что он будто родился в седле. Он любил лошадей, принимая коня как существо, почти равное по духу, и лошади чувствовали это, подчиняясь не из покорности и страха, а ради понимания, что незримо возникало меж ними с первых минут. И казалось, что конь и всадник – одно целое, что каждое их движение согласованно и созвучно. Но что сейчас толку с его умений? Да, он мог быть не хуже любого из тех, кем так восхищалась пани Гелена, но не здесь. Не при ней! Здесь, и он это ясно предчувствовал, он был словно окаменевший под ее взглядом, и растерялся бы непременно, хоть совсем еще недавно не дрожал перед целой вражеской армией.
Собеседник Гелены видимо был недоволен, что что-то смогло отвлечь девушку от него. Тонкие губы скривились в недовольной гримасе.
- Что, панове, попробует ли кто из вас повторить такое? – Гордо прищурившись, спросил наконец гетман.
Борясь с оцепенением, Густав сделал неуверенный шаг, но франтоватый шляхтич тут же оказался у него на пути.
- Царица мира! – Шепнул спутник Гелене, поднося ее запястье к губам. – Я оставлю вас ровно на одну минуту.
Миг – и он взлетел, как птица, на тонконогую лошадь. Густав внутренне похолодел. С того места, на котором он стоял, лицо девушки было видно совершенно отчетливо. И еще до того, как чернокудрый красавец взял три высоких препятствия кряду, не жалея коня и, таким образом, оставил позади всех состязавшихся, пан Густав прочел в глазах любимой свой приговор.
Уже почти не смотрел, как поздравляли все удачливого пана, но видел, однако ж, Гелена задержала свои пальцы в его руках, заметил даже, что пальцы эти слегка дрожали от неведомого волнения. И то отметил, что остался в руках победителя ее кружевной платок...
Красавец-шляхтич происходил из рода Чаплинских – не самого знатного, но известного уже не одним умелым воином. Отец нашего героя еще ротмистром пятигорской конницы участвовал в походе к Москве во времена русско-польской войны и брал города, перед которыми отступали другие – к примеру, Козельск, который когда-то не сдался несметной татарской орде. После смерти своего друга и соратника, предводителя польской иррегулярной кавалерии, принял командование его отрядом, получил звание полковника и погиб в очередной битве, проявив воинское умение и храбрость****.
Его сын, названный на латинский манер Даниэлем, лишившись отца в годы отрочества, унаследовал от него, помимо немалых богатств, острый глаз, твердую руку и смелое сердце. Однако ж, в редкой винной бочке не заводится уксус, портящий весь вкус напитка. Пан Даниэль был горд без меры, себялюбив и к тому же горяч, как порох. В порыве ярости он становился неудержимым и порой откровенно жестоким. Мало кто знал, что в глубине сердца этот человек мягок, что он способен быть чувствительным и сострадать ближнему, вот только не позволяет этого себе, почитая за слабость. Редкий день он не наживал себе врага, вскипев из-за пустяка. Все это знали, тем не менее его богатство, изысканные манеры, живая и остроумная речь и обаятельная внешность, вкупе с ловкостью и смелостью снискали Чаплинскому искреннее расположение многих, особенно представительниц прекрасного пола.
Пан Густав совсем не удивился, когда спустя недолгое время он попросил у пана Браницкого руки его дочери и получил согласие. Густав ждал и боялся этого с того самого пира, боялся, как смерти, но в тоже время ничего не делал, чтобы этому воспрепятствовать. Да и что он мог сделать? Вызвать счастливого соперника на поединок? Затеять ссору с таким человеком, как Чаплинский, не составило бы никакого труда, а боевое прошлое Густава позволяло ему если не быть уверенным в победе, то, во всяком случае, твердо надеется на благоприятный исход. Возможность гибели также не пугала, жизнь вдали от любимой казалась ему нелепицей. Но все воспитание пана Густава противоречило убийству человека на том лишь основании, что он оказался удачливее его в любви. Да и что станется с Геленой, дай он волю своему гневу? Он видел ее неподдельное обожание, тихую нежность, с которой она смотрела на жениха. И он слишком хорошо знал по себе, что чувствуешь, теряя любимого человека. Нет, это был не выход.
- Не огорчайся! – Искренне утешал его друг. – Чего-чего, а уж девок на твой век хватит. Да и вышла ли бы добрая жена из такой панны? Хороша-то она хороша, да избалованна не в меру. Боюсь, не с твоим нравом ее к порядку призвать. Здесь охотник нужен с рукой твердой. Недаром у Чаплинского стрела на гербе, а у тебя? Ворон черный! Гордая птица, высоко летает, однако ж, одна! *****
- Под короной! – Сухо напомнил Густав, впервые в жизни подпуская в голос надменные нотки.
Трудно сказать, чем могла бы окончиться
