Врата

поползли уродливые желваки, безумный взгляд наполнился ненавистью.
- Вы… вы…
Он схватился за голову, потом вдруг яростно плюнул под ноги профессору, оскалив желтоватые зубы.
- Вот! Что я думаю о вас, о вашем Ордене и о вашей школе!
Травин ничего не ответил и лишь многозначительно кашлянул.
Гарцев издал сдавленный вопль, чувствуя, как невидимый комок лезет ему в горло, перекрывая дыхательные пути. В приступе мучительной асфиксии он согнулся пополам и начал оседать на грязный асфальт, хрипя и хватаясь за шею. Травин смотрел на него помертвевшим взглядом, не выражающим ничего, кроме презрения и безразличия. Через некоторое время Гарцев уже бился в конвульсиях, из последних сил пытаясь схватить учителя за полы пальто.
- Придется идти своим ходом, – со вздохом промолвил профессор, взглянув на стрелки карманных часов. – Всего доброго! Знаете, если б я не был с вами знаком столько лет, то наверно не решился бы отправить вас в Лимб. Вдруг вы из чувства мести попытаетесь саботировать операцию? Но! Зная то, как сильно вы любите жизнь, как страстно вы за нее цепляетесь, я пребываю в полной уверенности, что все будет сделано на совесть.
Он бросил последний взгляд на судорожно дергающееся под ногами тело Гарцева и медленно удалился, шаркая калошами.
Комок в горле исчез так же внезапно, как и появился. Гарцев лежал на тротуаре Моховой улицы с покрасневшими, выпученными глазами, отчаянно хватая ртом драгоценный воздух и оглашая улицу жуткими воплями.
Когда он попробовал встать, его стошнило. Пошатываясь и надрывно кашляя, словно больной туберкулезом, Георгий побрел по улице, думая лишь о том, где бы ему сейчас напиться до полного забытья.
 
Похороны
 
Елена Дмитриевна схватилась за сердце и, теряя сознание, начала заваливаться набок. Бледный как полотно директор нашел в себе силы ее подхватить. Коридор школы огласили разноголосые рыдания, всхлипы, стоны. Плакали взрослые, плакали подростки, плакали дети.
Сбросив с себя оцепенение, Лёнька повернул голову и увидел тяжело потупившего взгляд Егора. Он не плакал, но выглядел совершенно опустошенным.
- Занятия отменяются! Все свободны! – голосом актера-трагика воскликнул директор.
Ученики стали возвращаться в классы, чтобы забрать вещи. Впервые их мысли ничем не отличались от разговоров взрослых.
- Что же теперь-то?
- Америка нападет!
- Отец говорит, на нем одном все держалось!
- Это должно было случиться, но я не верил! – причитал староста Димка Соловьев, ломая пальцы. – Ах, ах, какая потеря! Какой подкоп под фундамент нашей страны! Если бы было изобретено средство от смерти!
- Пошли в колонный зал!
- Кто ж нас туда пустит! Надо на похороны идти девятого!
- Да че его смотреть-то? – угрюмо буркнул Пашка Козуб, запихивая учебники в старый вещмешок. – В газетах фотографий полно. Айда во двор шайбу гонять!
Биджо Роинишвили врезал ему по макушке трясущимся кулаком.
- Ты щто баран глупий?! О ком разговариваишь, дурак! – вскричал он, заливаясь слезами.
Краем глаза Лёнька увидел, как Богданов вышел из класса, свистом зазывая свою братву.
- Пойдем на похороны? – тихо спросил Егор Лёньку.
- Мы все равно его не увидим. Представляешь, сколько народу будет.
- Пойдем! Никогда его вблизи не видел, только на мавзолее издалека. Теперь хоть шанс появился.
Лёньке не очень-то нравилась эта идея, но глаза Егора были полны решимости. «Что-то должно случиться», – мрачно думал Лёнька. Он не смел бросить товарища.
Когда они вместе с сотнями ребят и взрослых высыпали из дверей школы, у входа в соседний корпус Лёнька увидел мелькавшую в толпе черноволосую девочку.
Элина посмотрела на друзей мокрыми глазами.
- Как страшно! Никто ничего не знает, говорят, конец нам всем!
- Слушай их больше! – Лёнька обнял дрожащую фигурку. – Король умер, да здравствует король! Знаешь такую французскую пословицу?
- Мы решили идти на похороны девятого марта, – сказал Егор.
- Я с вами!
- Элина…
- Я тоже хочу увидеть.
Родители Лёньки не допускали и мысли о том, чтобы присутствовать на похоронах. Отец, расхаживая по комнате, гадал, кто же теперь станет «новым кесарем», мать писала письмо родным в Гомель. Зная родителей, Лёнька ни одним словом не обмолвился о своих планах.
Утром девятого марта небо над Москвой было безукоризненно белым, словно огромный кусок савана, накрывший город.
Лёнька, Егор и Элина, стуча ботинками, бежали по улице Кирова, целиком отданной во власть пешеходов. Автомобильное движение прекратилось. Люди неслись отовсюду. Из каждого переулка, подъезда и подворотни то и дело выскакивал взъерошенный человек с замутненным взглядом и присоединялся к потоку. Казалось, в Москву входит беспощадное вражеское войско, или ее вот-вот затопит лава извергающегося вулкана. Мужчины, женщины, подростки, старики, даже безногие инвалиды, катившиеся на своих жалких тележках между тысяч ног. Лёнька видел женщину, у которой в заплечном мешке болтался ее муж, лишенный всех конечностей.
- Держимся вместе! – задыхаясь, орал Лёнька. – Чтоб в толпе не растеряться!
Егор указал на вход во двор.
- Туда! Срежем!
Огромный поток, движимый теми же соображениями, что возникли у Егора, всасывался в темную арку. Толпа заполнила дворы. Люди перелезали через заборы, пробегали по цветочным клумбам. Тот, кто спотыкался, съеживался подобно полураздавленному червю, моля бога, чтобы чужие ноги пощадили его.
Держа друг друга за руки, друзья бежали вперед, навстречу чему-то грандиозному, но от того не менее жуткому и таинственному.
Случайно подняв глаза, Лёнька заметил в одном из окон двух маленьких девочек, которые, прильнув носами к стеклу, изумленно наблюдали за непонятными людьми.
- А-ай! – завизжала Элина, падая на одно колено. С неожиданной для самого себя силой Лёнька рванул ее вперед, смягчив удар. Он все больше злился на Егора, за то, что тот завел их в эти чертовы дворы.
Они бежали дальше. Опасный путь по скользким ступенькам, через невысокую решетчатую ограду привел их на Сретенский бульвар. Народу здесь было еще больше, но препятствий меньше.
- Егор, вернемся!
- Что?
- Вернемся! Мне это не нравится!
- Ты чё, мы уже почти…
Какой-то широкоплечий коротышка в рыжем ватнике едва не сшиб Лёньку с ног, ненамеренно ударив кулаком в плечо. По асфальту, причитая, ползала баба в платке, о которую тут же споткнулся кто-то из бегущих. Лёнька лишь мельком увидел эту сцену, и ему в голову пришла страшная мысль о массовом помешательстве. Он видел оборванца, который не бежал вместе со всеми, а стоял у ограды бульвара, не задетый человеческой рекой, и смотрел в небо испуганными глазами блаженного.
«Надо убираться!» – все настойчивее звенело у Лёньки в мозгу.
На перекрестке, отделяющем один бульвар от другого, живой цепью выстроились военные в серых шинелях и ушанках. Они пытались сдержать толпу, но силы оказались слишком неравными. Плотина рухнула, и ее обломки поползли вниз по бульвару, подхваченные бушующим потоком. Конные солдаты бессмысленно стегали нагайками спины бегущих, которые даже не оглядывались.
В какой-то миг Лёнька почувствовал, что бежать ему становится все труднее, толпа густела и затвердевала с каждой секундой. На площади царило настоящее столпотворение.
- Ничего себе, а! – крикнул Егор сквозь общий гул. – Такого даже на футболе не было!
Они продолжали держаться вместе, уже с трудом пробираясь сквозь сонм живых тел.
- Надо на Неглинку! – орал Егор.
Словно превращаясь в единый многоголовый организм, человеческая масса медленно колыхалась из стороны в сторону. Над головами поднималось облако пара.
Лёнька сумел подтащить к себе Элину и ухватить ее под руку. Вторая рука продолжала держать запястье Егора, который, в свою очередь, крепкой спортивной хваткой сжимал запястье Лёньки. Протискиваться вперед становилось все сложнее.
Они уже не двигались, а стояли на месте. Что-то было не так. Из толпы все чаще доносились крики ужаса и боли. Не обладая высоким ростом, Лёнька не мог увидеть, что происходит впереди, но, кажется, там стоял кордон из тяжелых автомобилей, заблокировавший выходы с площади.
Лёнька заметил афишную тумбу, которая, покачиваясь, медленно плыла в человеческом море. Он почувствовал, как ноги его все чаще непроизвольно отрываются от земли. Сдавленные со всех сторон, ребята, казалось, попали в какой-то иной мир, где не было даже привычного земного притяжения. Элина испуганно озиралась. Рука, обхватившая подругу, ныла от боли.
Лёнька вдруг осознал, откуда на этот раз, вполне возможно, к нему подобралась смертельная опасность.
 - Да двигайтесь же! – закричал он в бешенстве, чувствуя заползающую в душу ледяным червем панику.
Прежде единичные крики боли превратились в чудовищный многоголосый хор стонов, воплей и проклятий. Какой-то человек в дорогом сером пальто и шляпе кричал что-то на неизвестном языке. Со стороны домов слышался звон разбитого стекла: пытаясь спастись, люди лезли в витрины и окна первых этажей. На крышах сидели те немногие, кому удалось взобраться по пожарным лестницам и водосточным трубам. Они напоминали зрителей, спокойно наблюдающих с высоких трибун безумное представление.
Внезапно Лёнька увидел парня, очень похожего на Богданова, который висел на фонарном столбе, отчаянно размахивая ногами, словно незадачливый циркач на перекладине. Когда Лёньке вновь попался на глаза этот столб, на нем уже никого не было. Он видел подонков, которые вынырнув из толпы, матерясь, лезли по чужим головам. Видел, как они проваливались, застревая в самых нелепых позах и вопя от боли.
- Куда нас завел! – хрипел Лёнька, чувствуя, как хрустят ребра. Элина визжала.
Лёньке вспомнилась игра, в которую он играл еще в детском саду, и которая начиналась загадочными ритуальными словами: «Море волнуется – раз, море волнуется – два, море волнуется – три…». Теперь он ясно понимал, о каком море шла речь.
 «Мы все морские фигуры, и все мы скоро замрем!» – думал Лёнька.
Он ощутил на своей щеке прикосновение чьих-то волос. Колыхавшаяся рядом с ним пожилая женщина все сильнее запрокидывала голову.
Далеко, безнадежно далеко был выход на Неглинную улицу. Если бы удалось до него добраться, возможно, они смогли бы забраться в грузовик или проползти под ним.
Впрочем, похоже, это место таило в себе еще большую опасность. Человеческие массы напирали на грузовики, давясь о них. Люди разбивались о металлические кабины и борты «Студебеккеров», как волны о скалистый берег.
- Убери машину, сволочь! – доносились до Лёнькиного слуха бешенные крики.
Стоявший в кузове военный разводил руками, и что-то кричал в ответ.
Над Москвой глухими раскатами загромыхал артиллеристский салют. Однако мало кто теперь вспоминал о причине этих залпов.
Лёнька с ужасом ощутил, как Элина обмякла в его руках. Ее голова моталась из стороны в сторону.
- Козлы-ы! – не своим голосом взвыл Лёнька, толком не понимая, кому адресует это слово, да и не желая понимать. Он был готов загрызть и растерзать кого угодно, хоть военных, хоть Егора, хоть любого болвана в этом тупом стаде.
Внезапно часть толпы пришла в движение, снова превращаясь в поток. Один из грузовиков, перегородивших Неглинку сдвинулся с места, образовав