Врата

шуму. Да и лай был не совсем обычный: в нем слышалась не столько злость, сколько страх и непонимание. Будто всем собакам одновременно привиделись кошмарные сны.
Из кустов, отчаянно щебеча, вылетела стая маленьких пташек. Умолкла сова.
Лёнька не знал, что прямо в эту минуту из ядра земли поднимается тот, с кем он пол часа назад общался в подземелье.
Муравьи-таки нашли способ больно покусать своего хозяина. Порталы в разных точках планеты были закрыты, питательная сила душ оказалась отравлена. Но несмотря на неудачу, чудовище твердо решило не отказывать себе в задуманном удовольствии.
Часть его невидимого существа стремительно вырывалась на поверхность земли, летя по канализационным трубам и тоннелям метро. Сквозь Него проехал первый утренний поезд, и некоторые не до конца проснувшиеся пассажиры с содроганием видели, что за окном тянутся не электрические кабели, а что-то вроде мертвых жил.
Оно рыскало по баракам, общежитиям, квартирам. Врывалось в больницы и приюты. Тысячи умалишенных оглашали воплями коридоры психиатрических лечебниц, заставляя санитаров бить их по лицу и нещадно колоть шприцами. Маленькие дети ревели, увидев, как что-то мерзкое выглядывает из шкафа или спускается с потолка. Матери нежно гладили их лбы.
В ту ночь поэты и меланхолики наливали себе водки, стремясь заглушить мысли о неизбежном конце. Самоубийцы шагали в окна, как на весеннюю демонстрацию, полосовали себе запястья, прыгали с табуреток и спускали курки.
В ту ночь огромная стая ворон с диким ором сорвалась со своих гнезд на Воробьевых горах и, черным шаром пролетев над красными звездами, унеслась подальше от столицы, осев где-то в окрестностях Загорска. Вороны знали, что хозяин считает их слишком умными.
В ту ночь инженер трамвайного депо Степаненко, который дрожал и плакал, пока офицеры госбезопасности вытряхивали ящики его стола и вспарывали диван, который, по словам знакомых не мог убить даже муху, вдруг схватил со стола перьевую ручку, ударом в шею заколол капитана, несколько раз пронзил тело сержанта, перед этим откусив ему палец, и успокоился, лишь когда старший лейтенант, в панике визжа, разрядил в него обойму ТТ.
В ту ночь Пашка Козуб понял, почему никто не пошел играть с ним в хоккей.
Жар в теле сменился ознобом, но Лёнька почти не обращал на это внимания. Даже боль и головокружение, которыми отдавался в мозгу каждый шаг, не мешали ему неотрывно следить за серебристой стрелкой волшебного компаса.
Огороды, пустыри, фонарные столбы, заборы фабрик и стройплощадок – все вертелось и мелькало в каком-то бессмысленном, летящем навстречу потоке видений.
За воротами морга, прямо на снегу, среди множества мертвых тел, которые днем привезли в грузовиках и которые из-за транспортного паралича еще не успели отправить в крематорий, чуть поодаль от основной груды лицом к небу лежала красивая женщина с переломанными ребрами и побледневшими, но еще не заострившимися чертами.
Сторож был совершенно пьян. Охая и причитая, он поминутно крестил то себя, то Лёньку и невнятно молил о чем-то бога
Лёнька понимал, что умрет. Если у него не получится, если чуда не произойдет, то пусть небеса хотя бы одарят его мгновенной смертью.
Мамины глаза были закрыты. Лёнька положил руку на ее холодную шею.
Двор поплыл перед глазами, накренившаяся земля не больно ударила по спине, свинцовое небо, которое едва начали озарять первые лучи солнца, заволоклось густыми чернилами. Лёнька пропал.
Глядя на открывающиеся глаза мертвой женщины и лежащего без чувств подростка, сторож заставил себя протрезветь.
 
Прощание
 
Лёнька внимательно рассматривал свое отражение в треснувшем зеркале школьного туалета. Из полумрака на него смотрело глубокомысленное, хотя и довольно скучное лицо с большими, выразительными глазами и спадающей на высокий лоб упрямой челкой черных волос. Шрам почти полностью исчез, однако проклятая бровь срослась неровно.
Лёнька скорчил дурацкую гримасу и, поправив на груди галстук, вышел в залитый солнцем, непривычно пустой коридор. Весело помахивая портфелем, он спустился на первый этаж.
- Ну что, до сентября? – улыбнулся Егор, надевая фуражку.
- Я вот что хотел сказать, – вдруг вспомнил он. – Помнишь, когда мы с Элинкой сидели в колодце, а ты бегал за помощью?
- Ну?
- Странная история… Скажи, ты бы смог там заснуть?
- Да не думаю, – содрогнулся Лёнька, вспомнив ледяную, грязную воду и мерзкую кишку тоннеля.
- А мы, кажется, заснули. Там было на чем сидеть, но, сам понимаешь, удобно не устроишься. А у меня еще и колено сломано. Как я умудрился заснуть?
Лёнька пожал плечами. Он мог бы рассказать Егору обо всем, что с ними произошло, но не хотел показаться другу сумасшедшим. После той ночи все трое попали в больницы. Лёнька три недели пролежал с воспалением легких и еще неделю дома, поскольку был совершенно без сил. Когда он, снова придя в школу, встретился с друзьями, выяснилось, что никто из них совершенно ничего не помнит об их невероятном приключении.
-  Может, дело в переохлаждении? – гадал Егор. – А знаешь, какой сон мне снился?
- Про Песочного человека?
- Про кого?
- Неважно…
- Сон был очень похожий на правду. Про светящийся шар! Шар, висящий в воздухе, внутри какой-то огромной… пещеры, что ли? Там еще была каменная лестница… Знаешь, мне ведь сны почти не снятся.
 Они вышли из дверей школы навстречу сияющему майскому дню.
- Тебе помочь?
Лёнька взял Егора под руку и помог спуститься по ступенькам.
- Доктор сказал, мне очень повезло, – заметил Егор, осторожно ступая вниз. –  При таких переломах нога обычно вообще перестает гнуться.
У ворот их ждала Элина.
- Мы сейчас идем в Парк Горького на аттракционы, – улыбнулась она. – Хочешь с нами?
Лёнька многозначительно поднял глаза. Он с удовольствием провел бы остаток дня с друзьями, прежде чем расстаться с ними на все лето, но, кажется, в дружбу начинало вклиниваться что-то такое, от чего следовало держаться подальше. Он видел, что Егор уже взял Элину за руку, и как-то без особой радости ожидает его согласия.
- Спасибо, но… мне надо домой. Отец просил помочь кое с чем.
- А ну ладно, – вздохнула Элина. – Пока, Лёнь! Теперь уж, наверно, до осени.
- Бывай! – промолвил Егор, сдавив Лёнькины пальцы в крепком рукопожатии.
Они расстались.
Лёнька бодро шагал по веселой и прекрасной улице. На деревьях искрилась молодая листва. По дороге мчались сверкающие машины и звенящие троллейбусы. Хотя с небес до сих пор веял арктический холодок, и лето явно не собиралось быть жарким, Лёнька чувствовал, что все вокруг дышит любовью и счастьем. Зима и страшный март поблекли и застыли в прошлом, как лживый, мерзкий сон. Мама постепенно поправлялась. Отец снова любил его. Конец света, о котором все кричали, так и не случился.
Зайдя в небольшой, тенистый сквер, Лёнька присел на скамейку, слушая щебет птиц и крики взлетающих на качелях детей. Звучавшие из далекого репродуктора слова известной, уже надоевшей всем песни про перелетных птиц разносились над сквером трагично-восторженным эхом.
Мимо прошел высокий офицер с каменным лицом и чемоданом в руке. Лёнька вспомнил про Гарцева. Никто в квартире не опечалился его внезапному исчезновению, и это еще мягко сказано. Зато о причинах гадали и спорили все, кому не лень.
- Да небось, свои же и шлепнули! – ворчала баба Зоя, пихая палкой варящееся в баке белье.
Большинство разделяло ее точку зрения. Кто-то, однако, полагал, что Гарцев сам бежал из Москвы, когда почуял, что со смертью хозяина его сладкая жизнь подошла к концу. Впрочем, когда управдом распорядился взломать дверь в его комнату, ошибочность этой версии стала очевидна: в шкафу остались вещи Гарцева, а в столе – деньги и документы.
В тот же день проживавший в квартире делопроизводитель Прусаков за ужином объявил, что лично видел, как люди в штатском высадили Гарцева из черной «Победы» на мосту и, связав ему руки, сбросили в Москву-реку.
Лёньку порывало спросить, отчего же он не рассказал об этом раньше. Но подвыпивший Прусаков так искренне и самозабвенно врал, что сочувствие взяло верх.
Да и мог ли Лёнька с полным правом утверждать, что знает истину? Он не был в этом уверен. Быть может, ему, как и Егору, приснился слишком правдоподобный сон? Быть может, испугавшись за маму, он ненадолго сошел с ума и бегал в мире своих фантазий? Если это принять, жить становилось гораздо легче. Никто на свете не видел того, что видел он и не поверил бы ему. Что-то подобное Лёнька испытывал только в детстве, когда в его кроватку приползала черная тварь.
Компас, подаренный Гарцевым оказался самым обычным, пусть даже старинным и очень красивым. Независимо от того, чего желал Лёнька, стрелка теперь показывала строго на север, а циферблат не хотел гореть в темноте.
Ничего больше от похода в подземелье у Лёньки не осталось, кроме, разве что, шрама и развалившихся от долгого пребывания в воде ботинок.
Мистер Сэндмен не приходил к нему в кошмарах, и спал Лёнька после встречи с ним на удивление хорошо. Впрочем, кое-что он все-таки видел… После знакомства с Сэндменом Лёньке начали сниться женщины. Прекрасные, изящные, невероятно соблазнительные. Женщины в кружевном белье и дорогих украшениях, пахнущие тончайшими духами. Они легко касались Лёньки своими нежными пальцами, заигрывали, норовили поцеловать. Лёньке было трудно сопротивляться им, даже когда жемчужные улыбки начинали походить на алчный оскал, подведенные карандашом глаза, казалось, растягивались до самых висков, а пальцы с длиннющими алыми ногтями напоминали цепкие лапы хищного насекомого.
Лёньке меньше всего сейчас хотелось думать о необъяснимом и таинственном. Он просто сидел на скамейке посреди зеленого рая, в котором не было ни мрака, ни колдовства, ни вождей, ни смерти…
По песчаной дорожке медленно шел седобородый человек в темном, совершенно неподходящем для такого дня костюме, с узловатой палкой в руке. Пыльца деревьев слегка запачкала его лацкан. На носу поблескивали стекла пенсне.
Подойдя к Лёньке, он внимательно посмотрел на мальчика, и поздоровавшись, сел рядом с ним.
- Вы Леонид Зарицкий?
- Да, – ответил Лёнька.
Его удивило, что незнакомец обращается к нему на «вы» без тени иронии.
- Меня зовут Савелий Травин, я преподаю в том же университете, что и ваш отец.
Лёнька вспомнил папины рассказы. Сидящий рядом пожилой гражданин, даже скорее господин, вовсе не был похож на того беззащитного, полу блаженного старичка, которого ему рисовало воображение.
Профессор думал, какими словами лучше начать разговор, ковыряя тростью золотистый песок.
- Мне очень жаль, что я заставил вас мучиться в неведении целых три месяца.
- Что вы имеете в виду?
- Я имею в виду всю эту ужасную историю, в которую вы и ваши друзья попали по нашей вине, – профессор тяжело вздохнул. – И за это я от лица всего Ордена Розенкройцеров тоже должен попросить у вас прощения.
- Вы знаете, что случилось в канализации?! – Лёнька чуть не подскочил от возбуждения.
- Да, да, – быстро закивал Травин.
В его голосе и взгляде проступало неподдельное сочувствие. Людей со столь человечными лицами Лёнька в своей жизни мог сосчитать по пальцам.
- Вы попали в руки опасного