Сила ненависти

Примечания: на Руси существовал обычай разувания девушкой-новобрачной своего супруга перед брачной ночью. Робич – сын рабыни.
 
Село Лыбедь (близ Киева), 887 г.
 
Алый закат разливался над селом быстро, как хлынувшая из точной колотой раны кровь, и всё вокруг в этой крови словно захлебнулось. Небо, землянки и избы, даже трава со сверкающей на ней рубиновой росой. Всё залито беспросветно-алым, словно сердце княгини всё-таки не выдержало и треснуло, утопив в её страданиях и ненависти весь этот проклятый мир...
Где-то рядом, за окном, пели и курлыкали птицы, шумели дубравы, сверкало всеми оттенками озеро на горизонте, стрекотали насекомые. У озера всё ещё виднелись силуэты девушек и женщин, стирающих руками одежду и напевающих незамысловатые песни усталыми голосами, тут и там у терема сновали холопы да смерды. Издали гулким эхом слышались удары молотка из кузницы, а у самого крыльца, причудливо изукрашенного росписью и резьбой, девятилетний княжич Изяслав дрался на деревянных мечах со своим братом, Ярославом, который был младше всего на год. Братья петушились, весело хохотали и победно ухмылялись, едва кто-то из них начинал одерживать верх над другим.
За окном кипела жизнь во всей красе, какая в ней только могла быть. А в душе княгини по-прежнему зияющая бездна, холодная, как сотни самых лютых зим…
Высокая фигура стройной женщины с гибким станом и прямой осанкой вырисовывалась на фоне затянутого мутным бычьим пузырём небольшого окна с раскрытыми расписными ставнями. Влажные, искусанные коралловые губы её были слегка приоткрыты, а иссиня зелёные, будто родниковая вода глаза смотрели на играющихся во дворе княжичей с толикой беспокойства. Чёрные с медовым отливом косы княгини виднелись из-под белого повойника, мраморная кожа делала её похожей на статую, и лишь трепетание длинных тёмных полуопущенных ресниц да мерно вздымающаяся грудь выдавала, что она, Рогнеда, или Гореслава, как многие называли её в народе, ещё жива. Рубаха-долгорукавка и навершник, щедро шитый золотыми нитями, жемчужные бусы, тяжёлые золотые серьги и золотой же обруч на голове выдавали её высокое положение, подчёркивали неувядающую горделивую красоту, но при этом она всё так же казалась обряженной тряпичной куклой, давно уже мёртвой внутри. Лишь где-то на дне грустных глаз тлел огонёк, но он не грел, а обжигал.
Растеряно глядя в окно, княгиня непроизвольно перебирала длинными пальцами мягкие светлые волосы четырёхлетнего сына, Всеволода, который уснул на лавке, положив головку на колени матери. Едва слышно вздохнув, княгиня на секунду перевела взгляд на темноволосую девочку лет шести, играющую с глиняным конём. По губам скользнула тёплая улыбка: Премислава до боли в груди напоминала Рогнеде её саму в детстве.
Воспоминания против воли стали неожиданно выползать, как чёрные тени, тянущие к ней свои щупальца, норовящие разорвать страданиями и слезами.
Вот, перед глазами мелькает маленькая девочка с беззубой, но широкой и жизнерадостной улыбкой. В её глубоких глазах утонуло солнце, и всюду, по лесам и полям, по всему терему, по всему городу слышался её заразительный смех, похожий на перезвон колокольчиков. Полоцк... он пах деревом, выпечкой, медовым ароматом лугов и оставлял на языке привкус холодной родниковой воды, впитавшей в себя пряный вкус любимого многовекового леса, где с ранней весны и до поздней осени росло так много ягод и где так любила гулять княжна.
Вспомнилось, как будучи уже девушкой, она любила шить и вышивать, сидя прямо в траве у резного крыльца и украдкой наблюдая за заботами остальных. Все, кому доводилось видеть княжну, восхваляли необыкновенную красу её девичью, улыбались в ответ на её снисходительную улыбку и прочили в мужья самых именитых, богатых да родовитых.
Конечно же, княжне не разрешалось многое из того, что обычным девушкам было дозволено. Но Рогнеда всегда была своевольна — сбегала от нянюшек со сверстниками, прыгала через костёр, играла в салочки, искала в траве чеберяйчиков — крохотный народец из множества сказок, которые она обожала слушать. Видела, как заглядываются на неё юноши и мужчины, хотя не имели права поднять на неё глаз. Чувствовала себя гордой и свободной — так, как не была свободна ещё ни одна женщина на Руси. Выросла спесивой, но жизнерадостной и ласковой с близкими. Была счастливой в своём девичестве, мечтала о любви, как в сказках, и не видела грязи вокруг себя. Не видела...
Когда нарекли её невестой князя киевского, Ярополка — смирилась. Она почти не знала его, коренастого светловолосого мужчину с невыразительными и печальными светло-голубыми глазами, но вот долю свою знала и ранее. Отец её искал дружбы сего князя, и меньшее, чего хотела бы Рогнеда — прогневить или расстроить отца, которого, как и мать, и братьев, сильно любила и почитала. К тому же, князь киевский богат, силён и родовит... Но когда с тем же предложением в Полоцк явился Владимир, князь новгородский, единокровный младший брат Ярополка, она лишь ядовито рассмеялась ему в лицо.
«Не хочу робича разувать» - так она сказала ему тогда, ткнув носом в его низкое происхождение, в грязь. Хотя и было в нём что-то, магнетическое, мужественное, от чего на секунду замерло её девичье сердечко...
Ничтожный, недостойный...
Кажется, она всегда будет помнить, как вспыхнули тогда всепоглощающим огнём его холодные, жестокие тёмно-синие глаза, как до хруста сжались кулаки, как смертельно побелело лицо и сжались в тонкую линию губы. При одном взгляде на него оборвался её переливчатый смех, в пятки убежало сердце и треснула непоколебимая спесь. Отец поддержал её, тем самым окончательно унизив «жениха», а она... не верила, но чувствовала, как где-то между жадной страстью и уязвленной гордостью в последнем брошенным на неё взгляде Владимира читается обещание неминуемой расплаты. И лишь колко, вызывающе улыбнулась в ответ. С презрительной насмешкой.
Он никогда ничего не забывал. И не умел прощать. Пожалуй, в этом они похожи... как и во многом другом. Но из-за этого она ненавидела его ещё сильнее.
На тот момент она бы моментально забыла его, одного из многих отвергнутых мужчин, но судьба распорядилась иначе.
Всё шло к её свадьбе с Ярополком, и так как Рогнеду никто не просвещал о делах власти, она могла лишь смутно догадываться, что творится в мире. А тем временем меж Ярополком и Владимиром разгорелась борьба за власть, где они, несмотря ни на что, имели равные шансы. Просто один оказался умнее, хитрее, подлее, красноречивее... Ей, Рогнеде, не было бы до этого вообще никакого дела — нашла бы себе и другого жениха, но нет... оскорблённый «ничтожный робич» ни за что не оставил бы это просто так.
Её, уже как невесту, хотели везти в Киев к Ярополку, но... Сначала битва, которую её отец проиграл, потом осада, которая казалось вечностью... В этот момент она всё время оставалась в тереме и с ужасом прислушивалась к своему испуганно бьющемуся, как пойманная птичка, безуспешно ищущая выход, сердцу. Перед глазами так и стояло довольно красивое, но искажённое слепой яростью бледное лицо, и этот взгляд, режущий на части, обещающий медленную, мучительную... смерть? Или что похуже?..
А потом... десятки воинов заполнили княжеский терем. Всюду, везде слышался лязг мечей, смачные звуки разрезаемых тел, и кровь, везде кровь...
Отец отбивался до конца, даже когда в этом не осталось вообще никакого смысла. Видимо, так ему было легче — умирать, как воин.
Его и её братьев Владимир убил собственноручно, прямо у неё на глазах.
Крик — нечеловеческий, жуткий — застрял в горле, царапая, глаза остекленели, как у мёртвого, а ногти впились в дерево лавки у стены, куда она забилась, поджав колени, когда Владимир со своими войнами ввалились к ней. Забыв, как дышать, княжна неверяще смотрела на трупы своих близких, чувствуя, как проваливается земля.
Князь же, заметив её, расхохотался, будто развернувшаяся перед его глазами картина — нечто очень даже забавное. И, приблизившись, небрежно встряхнул, заставив её поднять взгляд.
«Ну что, княжна-красавица, - усмехнулся, - Вестимо, всё же придётся тебе разуть робича...»
И, вжав в стену, поцеловал так, словно укусил, утверждая своё право на неё...
Увёз и сделал своей женой. Одной из шести. Не считая множества наложниц...
Помнила, как привели её к нему, словно жертву на заклание, как дрожала от омерзения при каждом его прикосновении, задыхалась, кричала, проклинала, плакала, и... без конца сгорала в его руках...В его взгляде не было ни намёка на привычную ей нежность и восхищение, в каждой грубой ласке — лишь неизмеримая, безумная жажда обладать... обладать ею. Сломить её. Сжечь дотла, как множество покорённых им крепостей.
Знал бы кто-нибудь, КАК она его ненавидела! Об этом хотелось закричать на весь мир, чтобы услышали все, но... некому.
За годы, проведённые с князем, она разучилась плакать. Гордыня, когда-то отнявшая у неё все — стала последним, что у неё осталось. Кроме детей.
Владимир поселил её в селе Лыбедь неподалёку от Киева, и приезжал не то чтобы редко, хотя она молилась всем богам, чтобы он навсегда забыл про неё, или ещё лучше — чтобы его наконец-то убили.
Хотя нет. Это ей хотелось сделать своими руками. Больше всего на свете.
Кивнув своим безумным мыслям, Рогнеда бросила последний печальный взгляд в окно, на играющихся княжичей.
«О боги, пусть они никогда не знают розней меж собой» - пронеслось в голове.
Поглощённая своей ненавистью, своей не утихающей болью, она отдала своим детям всю любовь своего сердца. И единственное, чего бы ей теперь действительно хотелось, это чтобы та отчаянная глупость, которую она собирается совершить, не навредила им.
В комнате, где находился Владимир, уже горели свечи и было жарко натоплено. Хотя последнее ей, быть может, показалось, потому что её саму пробил холодный пот.
Он спал, как всегда, в одежде, подложив руку под голову. Казался таким безмятежным...
Рогнеда непроизвольно шумно сглотнула, окинув его беглым взглядом. Пожалуй, он вообще не меняется. Те же правильные черты лица,  широкие плечи, спутанные кудрявые чёрные волосы, сосредоточенно сжатые в тонкую линию губы... даже во сне.
В нём всегда была властность, была сила, которая завораживала. Порой Рогнеда ненавидела себя даже чуть больше, чем его — за то, что иногда в её душу закрадывалось восхищение его преобразованиями, его мудростью, его умением убеждать... всякого, его гордыней, так похожей на её собственную, вечным огнём в его глазах, страстью, которую они излучали, когда смотрели на неё... И за то, что во время совместных ночей, отбиваясь, царапая ему спину ногтями до крови, проклиная по всякому от всей души, она всё же иногда чувствовала какое-то... мерзкое, непонятное, грязное наслаждение и на пике шептала его имя...
Как же всепоглощающе она ненавидела его... Порой казалось, что ещё чуть-чуть, и эта бессильная ненависть разорвёт её. А ему это, наверное, нравилось... Нравилось раз за разом ломать её, гордую, непокорную, уничтожать медленно и смакуя... Она была его самой любимой игрушкой, и остаётся до сих пор...
Узкий кинжал вынут из рукава, пульс гулким стуком отдаётся в голове, а руки мелко дрожат. Яд в крови,