заложено было природой, как у ее визави.
— Елизавета оставалась образчиком совершенно нового типа женщины-правителя. Да что там говорить, ее политический феминизм давал фору многим монархам-мужчинам! В веке XIX, XX ее бы, быть может, поняли и восхищались ею, вместо того, чтобы считать странной за чрезмерную независимость и не похожесть на остальных.
— Интересно, что история взаимоотношений двух женщин вызвала столь же трогательную любовь и жалость к несчастной шотландке, имевшую двух любовников и убившей второго мужа, и столь же решительное неприятие Елизаветы, никогда не ставящей личную жизнь выше государственной.
— Елизавете, между тем, предстояло немало забот о заблудшей кузине. Ей пришлось выступить в роли чуть ли не единственной ее защитницы. Шотландские лорды требовали от пленницы отказаться от Босуэла и отдать его под суд за убийство Дарили, но Мария готова была пойти скорей на смерть, чем отказаться от любимого. А ведь ее смерть или отречение в пользу сына, будущего короля Шотландии и Англии, устраивала всех — и шотландских лордов, и Лондон. Мария была бы обречена, если б на ее защиту не встала ее августейшая кузина. Дочь Генриха VIII не могла допустить (при всей сложности личных отношений), чтобы подданные судили своего монарха, власть которому дана свыше.
Почти год она отстаивала ей жизнь, пока Мария не убежала из-под стражи, собрав вокруг себя небольшую армию сторонников. Елизавета тут же поздравила «дорогую сестру», предложив ей помощь. Но она не понадобилась. Армия разбежалась, а Мария убежала в Англию под покровительство сестры. Изгнанница, лишенная всего, очутилась полностью во власти английской королевы.
Первым порывом Елизаветы было принять «горячо любимую сестру» при дворе, но Тайный совет отговорил ее, приводя немало резонных доводов. Она могла стать силой притяжения для всех недовольных, к тому же, не может быть двух солнц, двух государынь при одном дворе (аргумент, убедивший Елизавету сильнее других). Но не эти и не другие доводы помешали их встрече. Мария сама сорвала все оскорбительным письмом, в котором обвиняла Елизавету во всех своих бедах и требовала незамедлительного возобновления ее прав. Елизавета сразу утратила охоту лично встречаться с ней и перешла в роль третейского судьи между опальной государыней и шотландскими лордами. Целых двадцать лет длилось пребывание Марии в Англии на правах гостьи, отравляя жизнь Елизаветы, но по мере того, как доказательства ее вины прояснялись, свобода пребывания постоянно ограничивалась, окончательно превратив ее в пленницу.
А Елизавету в это время все больше занимали морские дела. Английским судам уже тесно было плавать морскими границами Европы, ее манили открывшиеся океанские просторы, но там пока господствовали испанцы и португальцы. Они поделили земной шар между собой и не хотели пускать туда другие державы. Елизавете нужны были деньги, чтобы пополнить пустую казну. Она успела почувствовать вкус заморского золота, захваченного английскими пиратами в трюмах испанских кораблей, и ее уже было не остановить. В отличие от отца, который знал десятки способов потратить деньги, но лишь один заработать их, конфискуя церковные земли, Елизавета искала деньги, не грабя своих соотечественников, — захватывая колонии и развивая морскую торговлю. Но тут на ее пути стала Испания, которая не хотела допустить в Новый свет конкурентов.
Несметные богатства, добытые авантюрными похождениями Френсиса Дрейка под негласным покровительством королевы, принесли ему славу разбойника, а в глазах англичан — героя. В знак признательности ему, пирату, был присвоен рыцарский титул. То, что испанцы считали открытым разбоем и пиратством, Англия преподносила, как национальный триумф, все больше превращаясь в протестантскую страну, не терпящую компромисса с католиками. Религиозное противостояние переросло в противостояние за мировое господство, поэтому маневров для отступления у королевы было все меньше.
Рукой Дрейка Англия больно щелкнула по носу Испанию, но на все претензии последней Елизавета лишь пожимала плечами, указывая на шотландцев, — мол, это их рук дело, но они ей не подчиняются. Все, что происходило в дальнейшем, — стычки с испанцами в Карибском море, вторжение англичан на Молуккские острова и на побережье Тихого океана, преподносилось как досадное недоразумение, к которому она не имела никакого отношения. Будто в насмешку над беснующимся Филиппом, королева сверкала новым гарнитуром из чистейших рубинов, привезенных Френсисом Дрейком в числе других захваченных испанских трофеев. Это было поистине триумфальное шествие Англии на пути к ее мировому господству, началом ее колониальной империи. Английская нация, до недавних пор считавшаяся глухоманью на задворках Европы, закрепила за собой титул владычицы морей и океанов. Недаром новый фаворит королевы, Хэмври Гилберт, основав колонию в Северной Америке, назвал ее в честь королевы — Вирджиния, что означает «девственница». Всего два десятилетия потребовались англичанам, чтобы донести английский флаг в самые отдаленные уголки мира, который перестал принадлежать безраздельно Испании. Нация утверждалась и мужала вместе со своей королевой, к ногам которой ее герои слагали лавры всех своих побед.
Но вернемся к Стюарт. Пытаясь лавировать на острие ножа между католиками и протестантами, Елизавете трудно было оставаться «доброй королевой» и для одних, и для других. Вопреки желанию, она все больше ассоциировалась в глазах иезуитов с протестантами. Устранить «смоковницу бесплодную» и водрузить на ее место католичку Стюарт становилось все более заманчивой идеей. Это вернуло бы Англию в католицизм без крестового похода, а главным козырем в религиозных играх было законное право Марии на английский престол. Легитимность должна взять верх над религиозными чувствами англичан, в этой схеме все должно было сработать, полагали они. Но отцы иезуиты не учли главное — время изменилось, к тому же Мария была иностранкой, запятнанной убийством.
Пребывая в почетном заключении, Мария не только пользовалась всеми отличительными знаками королевского достоинства, но имела достаточно свободы для переписки с европейскими монархами, плетя интриги и заговоры против той, что приютила ее. Она жаждала вернуть корону.
Только европейским монархам было не до нее. Валуа с подозрением относились к Гизам, родственникам Марии, претендующим на французский престол, а Испания пыталась сохранить хрупкий мир с туманным Альбионом. Как ни парадоксально, Елизавета единственная пыталась ей помочь, но переговоры с шотландскими протестантами зашли в тупик — Мария им была попросту не нужна. Единственное условие ее возращения — отречься от престола в пользу Якова. Такой исход не устраивал обеих королев. Долгие и изнуряющие переговоры завершились решением выдать Марию замуж за кузена Елизаветы герцога Норфолка. Это упорядочило бы вопрос о престолонаследовании в случае смерти Елизаветы. Зная, как болезненно относится Елизавета к вопросу о наследнике, переговорщики решили вести переговоры втайне от нее. Они уважают ее право не выходить замуж, но вопрос о наследнике должен быть решен. Это была их ошибка. Переговорщики могли быть обвинены в государственной измене и, поняв это, открылись королеве. Лишь Норфолк повел себя как изменник и был заключен в Тауэр. Католический север, жаждущий брака Марии и водружения ее на престол, воспринял это как повод к восстанию. Долго они терпели надругательство над католическими святынями, пробил час покончить с ненавистным протестантством! Они ринулись к Марии в
Тэтбери, но не успели освободить (ее заблаговременно увезли в Лондон) и растерялись. Плохо вооруженные, не имея поддержки извне, они в скором времени были разгромлены. Елизавета впервые пролила кровь. Это была кровь ее подданных, чьи взгляды она не разделяла, но с которыми она хотела жить в мире. Она не могла не поставить эти смерти в вину
Марии Стюарт, хотя та сама была игрушкой в руках судьбы, разделившей людей на католиков и протестантов. За первыми жертвами, принесенными на алтарь религиозного фанатизма, последовали другие. После подавления Северного восстания протестанты возносили хвалу Господу, католики скорбели, а папа негодовал, выдав в сердцах буллу об отречении Елизаветы от церкви, еще раз объявив ее незаконнорожденной, что освобождало подданных от присяги на верность королеве. Прагматичные католические монархи сочли этот жест глупостью и постановили не предавать его огласке. Шаткое равновесие сил в Европе было сохранено.
Поразительно, что после всех событий вопрос о восстановлении
Марии в правах продолжался. Правда, Елизавета окончательно охладела к «дорогой сестре» и мечтала поскорей избавиться от ее присутствия. Единственное, что требовалось от Марии, — подписать отречение от прав на английский престол и оставить его наследникам Елизаветы. Мария не удержалась от шпильки, вставив в ответном послании — «законными наследниками», снова намекая на незаконнорожденность Елизаветы.
Никогда еще освобождение Марии не было так близко, но интриги погубили все.
Не получив поддержки ни в Париже, ни в Мадриде, Мария ухватилась за руку, протянутую из Рима, ту самую, что подписала буллу. Она начала переписку с папой, считая, что ей поможет Испания, считавшая, что внутри Англии каждый второй — тайный католик, который ждет удобного случая восстать при удобном случае. Ставку сделали на Норфолка, к этому времени освобожденного. Переписка между Филиппом, папой, Марией и Норфолком оживилась, но письма попали в руки английской контрразведки и легли на стол королевы. Норфолка снова арестовали и приговорили к казни за государственную измену, но королева, как всегда, не спешила подписать указ.
Теперь Елизавета лишила Марию своей поддержки и прекратила попытки восстановить ее на шотландский престол. Вследствие раскрытых интриг она становится не гостьей, но пленницей Английского королевства, режим содержания ужесточается, связь с внешним миром прекращена. Это был удар Елизаветы-политика, за ним последовал удар Елизаветы-женщины. В Англии были обнародованы «письма из ларца» — переписка Марии с Босуэллом, в которой обсуждался план убийства ее мужа Дарили. Переписка произвела фурор, мир увидел истинное, весьма неприглядное лицо той, что вызывала ранее сочувствие. Теперь все жаждали мести, но ни один волос не должен был упасть с ее головы. «Венценосную особу может судить лишь Творец», — продолжала настаивать Елизавета.
Иное мнение было у депутатов парламента, которые требовали незамедлительно отправить эту особу, названную весьма нелестными эпитетами, на плаху, и Норфолка вслед за ней.
Елизавета медлила, ее осаждали депутации с требованием отрубить голову «шлюхе», мол, оставив ее в живых, королева не будет застрахована от новых интриг. Все были против шотландки, даже монархи-католики. Карл IX презрительно-равнодушно отозвался о ней: «Несчастная глупышка не остановится, пока не лишится головы; поистине они приговорят ее к смерти, и я вижу в этом только собственную ее вину и
