Верующий в бога - еще не Homo sapiens (Глава 21 - ДВЕ КОРОЛЕВЫ)

Глава 21 
ДВЕ КОРОЛЕВЫ
Ольгерд поздно вернулся домой. Сегодня выдался трудный день, хотелось поскорей добраться до постели, где его, наверное, дожидалась ­Леночка. Но, ворвавшись в спальню, он с удивлением обнаружил, что комната пуста. 
А Лена между тем сидела перед камином и сосредоточенно всматривалась в портреты двух королев: Марии Стюарт и Елизаветы Тюдор на мониторе ноутбука.
История свела их для соперничества, закончившегося трагической развязкой. Две жизни, две судьбы: красавица и «рыжая стерва», довольно блеклой внешности; наследница двух престолов и незаконнорожденная, но жаждущая власти; трижды замужняя мать наследника престола и самая желанная невеста Европы, так и оставшаяся королевой-девственницей; ревностная католичка и не очень фанатичная протестантка.
Леночка внимательно изучала изображения, стараясь за холодными портретами разглядеть живые лица. Она вздрогнула от неожиданного прикосновения Ольгерда:
— Здравствуй, дорогой, я не услышала, как ты вошел.
— Думал застать тебя уже спящей, а ты тут так поздно. Что исследуешь?
— Новое задание Уицрик. Хочу разгадать тайну жизни двух несравненных женщин, не просто женщин — королев. Всмотрись в эти лица — мне кажется, по внешнему виду можно многое сказать о них.
Ольгерд одел очки и приблизил лицо к монитору. Несмотря на явное превосходство красавицы Стюарт, его больше привлекло изображение Елизаветы. Продолговатый овал лица, твердо очерченный, чуть выступающий подбородок, чуть длинноватый, но правильной формы нос, спокойные дуги бровей и необыкновенно утонченные, унизанные перстнями пальцы. Кокетство и прелесть совершенно отсутствуют в ее лице. Чего в нем хватает в избытке, так это характера. Одни лишь глаза — огромные, темные, миндалевидные, как у матери, были действительно красивы.
— Удивительная женщина! А ведь все началось не с этих, а с миндалевидных глаз леди Болейн, покоривших Генриха VIII. Это она расколола страну на два враждующих лагеря, столкнувшихся впоследствии между собой, но на самом деле все было гораздо глубже.
— Ты прав, все началось с их любви, превратившей короля-католика в протестанта. Всему виной необузданная натура Генриха, привыкшего сметать все преграды на своем пути. Такой преградой стал отказ папы на развод с Екатериной Арагонской. Он ведь не мог допустить, чтобы Испания, ревностная защитница католицизма, пострадала в лице королевы.
— Желая угодить Испании, папа сам невольно толкнул Англию в объятия протестантизма, ведь, зная нрав Тюдора, он мог предвидеть неминуемый раскол. Видимо, Бог не всегда давал просветление даже наместникам своим на земле. Как говорил Ницше, трудно сладить с богом, «обожествляющим „ничто“, освящающим волю в „ничто“!..»
— И Генрих был по своему прав, — сказала Леночка, — на каком основании глава вселенской церкви ставит себя выше владыки светского? Ведь власть кесаря дарована Богом-Отцом, в то время как папа получил свою власть от Бога-Сына, и она является вторичной. 
— Видимо, Генрих так и рассуждал, а еще он прислушался к доктору Мартину Лютеру из Виттенберга, заявившему, что папа и церковь присвоили себе те права, коими Господь не наделял их вовсе! Клирики утверждают, что верующий христианин может спастись, лишь следуя церковным заповедям, призванным в первую очередь обеспечить их господство над миром и весьма безбедное существование. Неужели для спасения не достаточно просто веры? Генрих, будучи до своей страсти вполне примерным католиком, сразу узрел, что Лютер прав! — Ольгерд явно забавлялся комичностью ситуации.
— И это после того, как папа назвал его поборником традиционных устоев католической церкви от «неслыханной ереси» немецкого монаха и даже присвоил ему титул «Защитника веры»! — поддержала шутливый тон Леночка.
— Это тот случай, когда личные интересы превалируют над убеждениями, — уже более серьезно продолжил Ольгерд. — К тому же Генрих усмотрел в лютеранстве рецепт обуздания амбиций церковных владык к вселенскому господству. Вот как, примерно, рассуждал он: Рим не должен стать тем центром, откуда управляют миром, когда есть Лондон, Париж и Мадрид; отнимите у церкви мирские богатства — ее величие и блеск потускнеют; платите десятину не церкви, а в государственную казну — и страна станет процветать; пусть во главе церкви станет не папа, а светский государь, подлинный «отец нации» — и поданные почувствуют, что значит истинная вера на благо отечества.
Политический нюх приспешников быстро распознал новые веяния королевского двора, и реформация победила не только в бюргерской среде, но и в аристократической. Все завершил «Акт о супрематии», провозгласивший в 1534 году короля главой англиканской церкви, и понеслось: разгон монастырей, погромы и конфискация церковного имущества, осквернение икон, поругание мощей святых. То, что не смогла переварить казна, выбрасывалось на рынок, в стенах монастырей предприимчивое новое дворянство (джентри) водворяло станки для обработки шерсти, создавая мануфактуры. В недрах Средневековья зарождался новый мир, сметающий осколки церковного мракобесия, создавая меркантильное общество скупых и добропорядочных буржуа. Волей одного человека страна подверглось кардинальным изменениям. Конечно же, католическая церковь пополнила сонм мучеников веры, сложивших головы на эшафоте, среди которых очутились даже такие авторитеты, как Томас Мор и кардинал Фишер.
— Подумать только, что наделали прекрасные глазки фрейлины! Мы, женщины, делаем с вами, мужчинами, все что захотим! — Леночка улыбнулась и обвила шею Ольгерда, и он не пропустил возможность заполучить поцелуй.
— Да, дело зашло слишком далеко, но... Столько усилий — развод и новый брак с любимой — все то, что началось как семейная проблема короля, обернулось в результате разочарованием. Новый брак не подарил Генриху наследника, родилась девочка. Еще одна принцесса, названная Елизаветой в честь своей бабушки Елизаветы Йоркской.
Генрих охладел к Анне и решил избавиться от опостылевшего брака, обвинив ее в адюльтере с пятью придворными. Несмотря на абсурдность обвинения, мнимые любовники, в том числе и новоиспеченная королева, были успешно отправлены на эшафот. Анна ушла из жизни с присущим ей изяществом, гордо обратившись к королю с последними словами: «Вы, Ваше величество, подняли меня на недосягаемую высоту. Теперь Вам угодно еще больше возвысить меня. Вы сделаете меня святой». Эшафот убил Болейн, а малышку Елизавету сделал незаконнорожденной. Злопыхатели торжествовали — «выскочка» наказана, ее дочь лишена титула принцессы Уэльской, ставши дважды бастардом — и для католиков, и для протестантов. Теперь она просто «леди Елизавета, дочь короля».
Трехлетняя Елизавета пока не осознавала перемен, произошедших в ее судьбе, но будущее ее легко можно было предугадать: девочке предстояло стать разменной фигурой в политических играх отца. Подходящая партия с принцем крови одного из европейских дворов — обычная плата за дипломатические уступки или укрепление союза, предварительно — блестящее образование и воспитание. Хотя ее цена на брачном рынке упала в связи с утратой статуса принцессы, но оставалась достаточно высокой, чтобы ее добивались ведущие правящие дома. Она подавала надежды стать украшением женского рода, уже в шестилетнем возрасте держась с достоинством сорокалетней матроны. Эта девочка, с копной медно-рыжих волос, обрамляющих высокий выпуклый лоб, взрослела не по годам. Что творилось в маленькой головке — трудно сказать, но уже в восьмилетнем возрасте у нее сложилась довольно оригинальная точка зрения на брак. Еще бы! Она хорошо помнила стук топора о головы очередных жен ее венценосного отца.
В памяти хранился нежный, благородный и печальный образ матери, а в жизни — потолстевший, обрюзгший, вполне земной образ горячо любимого отца, с обилием земных же недостатков. Видимо, именно эпопея с неудачными, превратившимися в фарс женитьбами, окончательно привела Елизавету к выводу, что она никогда не выйдет замуж. Как ни странно, она осталась верна обету, данному ребенком. Детский страх перед непостижимой жестокостью смерти лег в основу опередившего ее время феминизма, продиктованного инстинктом самосохранения. 
— Думаю, в этом и кроется загадка всей ее жизни — нежелание выходить замуж, чтобы подчиниться чужой воле, раствориться в ней, утратив собственное «я», выпустить из рук власть, дарованную судьбой на том лишь простом основании, что ты женщина. Это был не каприз, не моральная или физическая ущербность, как считали многие, это было стойкое, осознанное решение сильной, уверенной в себе личности. Она с каждым шагом убеждалась в том, что женщине опасно оставаться слабой игрушкой в мире, которым правят мужчины.
— Да, дорогая, — согласился Ольгерд, — феминистическое воспитание было довершено прекрасным образованием. Наставниками монарших детей — Марии, Елизаветы, а со временем Эдуарда, стали ученые мужи из Кембриджа и колледжа Сент-Джон — колыбели молодых, свободно мыслящих ученых, приверженцев Реформации. Елизавета была в восторге от них и с охотой училась. Результат был поразительный: она свободно говорила на греческом, французском, итальянском языках, позже прибавился испанский, фламандский и немецкий. Латынь давала возможность знакомиться в оригинале с трудами Цезаря, Тита Ливия, Цицерона. Она с увлечением занималась переводом, даже писала стихи, а теология и история остались ее страстью на всю жизнь. При этом принцесса любила зрелища, охоту, развлечения. При малой привлекательности обладала даром влюблять в себя толпы поклонников.
Но наставников в политике у нее не было. В периоды опасности она двигалась ощупью, сама выбирая себе путь, проявляя хитрость, стойкость, изворотливость. Ее подлинными советниками в пору зрелости были, скорей всего, те же Ливий и Цицерон, вооружившие будущую королеву бесценными знаниями о природе политики и прецедентами из истории великого Рима, научили вести полемику, приводить неопровержимую аргументацию, отточили красноречие, стиль письма. О ней говорили, что ее ум лишен женской слабости.
Такие комплименты импонировали ей больше всего. В письме к венценосному брату Эдуарду она писала: «Моя внешность, быть может, и заставит меня покраснеть, что же касается ума — его я не побоюсь явить».
В этой самооценке звучит тщеславие, не свойственное женщинам: она, тем самым, ум ставила выше внешней красоты, отстраняясь от женской половины, роднясь с мужчинами интересами и пристрастиями. 
— Хм, откуда, — изумилась Леночка, — эта небрежность и скептицизм по отношению к собственной женской природе?
— Женское и мужское начало, снова-таки, уходят корнями в ее далекое детство и задано родительской «матрицей». С рождения Елизавета чувствовала разочарование окружающих, особенно отца, в ее поле. Ведь, в конце концов, это стало причиной казни матери и ее незаконного положения. Она впитала в себя изящество, грациозность, прекрасные манеры той, чей идеализированный образ жил в ее воображении. Но не эти, а другие качества Анны Болейн стали образцом для дочери: интеллект, энергия, честолюбие — качества,