Верующий в бога - еще не Homo sapiens (Глава 12 - ГЕРОИ РОМАНА О ДИСПУТЕ)

Утихли последние аккорды аплодисментов, экран погас, и в комнате наступила тишина. Уицрик встала, включила свет и, переведя дыхание, произнесла:
— Ну что, друзья мои, как вам наша затея с диспутом? Анахарсис сейчас присоединится, ему необходимо обеспечить возвращение гостей, а пока хочу услышать ваши мысли по этому поводу.
Олег взялся наполнять бокалы вином, вещая в своей шутливой манере:
— Вы с Анахарсисом любите ввязывать в свои авантюры кого ни попадя, совмещая несовместимое.
— Ты так считаешь? — удивилась Уицрик, — вот уж не ожидала... — Но, увидев хитрую рожицу Олега, тут же спохватилась. — Никак не могу привыкнуть к твоей манере общения — когда ты шутишь, а когда серьезен.
— А я считаю, — вмешался Ольгерд, — вы сделали великое дело! Подумать только — Ницше и Кант на одном подиуме с Иешуа! Я не говорю уже об остальных очень достойных участниках. Рад, что нам была предоставлена возможность наблюдать за этим действом. Не скрою, мне хотелось быть непосредственно среди них, но я получил колоссальное удовольствие, наблюдая за битвой гигантов!
— Чувствую, у Ольгерда возникла масса вопросов, которые он хотел бы задать участникам, — отозвалась Леночка, — правда, милый?
— Думаю, не только у него, — подключилась Беатрис. — Я бы побеседовала с тем рыжим кудрявым красавцем. — Беатрис пригубила бокал и хитро прищурила глаз.
— Кто бы сомневался! — рассмеялся Олег. — А и правда, кого каждый из вас хотел бы спросить и о чем? Вот ты Беатрис, о чем бы хотела спросить своего красавчика?
Беатрис устремила вдаль свои прекрасные глаза и вкрадчиво произнесла:
— Я бы спросила, с кем он намеревался провести время в Гефсиманском саду, неспроста ведь пошел туда на ночь глядя. Наверное, какая-нибудь красотка ждала его.
— Да нет, я серьезно спрашиваю.
— А я серьезно отвечаю.
— Хорошо, ну а ты, Ольгерд?
— Меня, конечно же, больше всех занимает личность Иешуа. Вопросов к нему больше всех. К примеру, я спросил бы его: верил ли он сам в то, что проповедовал людям. А еще я поговорил бы с Ницше.
— Дорогой, Ницше, все время Ницше — я уже начинаю ревновать, — рассмеялась Лена.
— А о чем? — уточнил Олег.
— Об «Антихристианине...». Верит ли он в его пришествие?
— И на что это похоже? — возмутилась Беатрис. — Вы хотите, чтобы на место Христа пришла эра Антихриста? Значит ли это, что хоть кто-нибудь да должен быть на его месте? В чем смысл?
Уицрик решила направить разговор в более продуктивное русло и нетерпеливо прервала Бетрис:
— Неважно, кто что спросил бы. Вопросов и ответов прозвучало достаточно, давайте обсудим то, что услышали. Я жду глубокого анализа и выводов, а не новую игру в вопросы и ответы.
— Согласен, — сказал Ольгерд. — Давайте обсудим сам диспут. Начну первым. Итак, господа, мы стали свидетелями очень необычного проекта — не припомню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь делал подобное. 
— Спасибо! — Уицрик посмотрела торжествующе на Олега. 
Между тем Ольгерд продолжил:
— Необычность происходящего еще более впечатляюща потому, что в диспуте сошлись действительно настоящие антагонисты. Правильно подметил Олег — объединили необъединимое. Что мы услышали? Мы услышали много такого, что было нам известно, но многое стало откровением. Вот в этом и ценность данного эксперимента, особенно важна его чистота, что и подчеркнул Анахарсис в итоговой речи.
Если сравнивать сами команды, то, несомненно, команда Ницше выглядела убедительней.
— Почему? — спросила Лена.
— А как же, это вполне естественно и даже прогнозируемо! Вот ответь мне как юрист — кто в более выигрышной ситуации — обвинитель или обвиняемый? То-то же! Оправдываться всегда труднее, чем нападать. Иешуа и его соратникам трудно было выстоять под натиском философов, ученых. К тому же положение их незавидное: с одной стороны — икона, с другой — проклятие рода людского. Я не хотел бы оказаться на их месте, а вот в команде Ницше — с удовольствием. Но мне хотелось, не скрою, более жесткого противостояния, почти драки, в смысле словесной. 
— Нет-нет, — возразила Уицрик, — Анахарсис имел на этот счет строгие инструкции — никаких эксцессов, все должно было быть прилично и на уровне. Он молодец, сразу пресек поползновения Иуды превратить дискуссию в фарс. 
— Ха-ха, вопрос о мастурбации? — подхватила Беатрис. — Но Кант оказался на высоте, выкрутился достойно, молодец! 
— Иуда и в жизни играл только роль, любил носить фальшивую маску, — продолжил Ольгерд. — На самом деле он совсем не простой, его истинную суть раскрыли не полностью, мне кажется. 
— Я тоже так думаю! Более того, уверена, что сумела бы раскрыть его загадочную натуру, — ввернула Беатрис, вызвав смех и новые шуточки Олега. 
Но потом он спросил Ольгерда уже более серьезным тоном:
— А как же Иешуа? 
— Иешуа... Он оказался самой загадочной фигурой в этой игре, так и оставшись в тени, как на полотне Ге. Хотя проявилось много темных сторон и неясностей, он показался мне совсем не слабым, в нем скрыт очень большой потенциал. Признаюсь, мне бы хотелось его раскрыть. Помните, как Понтий Пилат сказал, что от него исходит особый свет, что его глаза излучают доброту, силу и магнетизм? Что это — мистика или шарлатанство? Как объяснить такой массовый гипноз и такую любовь на протяжении двух тысячелетий?
— Ольгерд, я удивляюсь тебе! — воскликнул Олег. — Не ты ли первый начал разоблачать этого мага и чародея в свих изысканиях, а теперь что за мысли?
— Он мой оппонент, я этого не отрицаю. Но нельзя ни в коем случае замалчивать сильные стороны противника или создавать вид, что не замечаешь их. Это делает нас слабыми, а его — сильным. Я же хочу во всем разобраться, к тому же уважаю достойных противников и готов к вызову.
— Ну хорошо, а что скажешь ты, Паоло? Почему молчишь?
— Он тщательно взвешивает мысли, боясь уронить свой сан и достоинство. — Беатрис, как всегда, не удержалась от насмешки. — Зато я могу сказать — все это лишь игра. Я не отношусь очень серьезно ко всему происходящему, потому что нет гарантии в том, что оппоненты искренне отвечали на вопросы. Вот я, например, могу сыграть любую роль, и вы мне поверите, в то время как искренней я не буду ни в одной из них. 
— Не скажи, — возразил Олег. — Каиафа и Пилат казались довольно искренними, чего не скажешь об Иуде и Иешуа. Вы видели, что творилось в их команде после диспута? Пилат и Каиафа после упреков Иешуа удалились прочь, один Иуда остался.
— А мне кажется, это было похоже на травлю, как на охоте. Довольно жестокий прием докопаться до истины, — сказал, наконец, свое слово ­Паоло. 
— Но, дружище, обе команды были в равных условиях, — сказал Олег. — Кто первым побежал — тот и жертва, ату ее, ату!
— Прекрати! — Уицрик с упреком посмотрела на него. — Не играй роль паяца-Иуды.
— Ну вот, я осмеян и обманут! Не буду участвовать в вашем обсуждении.
Олег театрально принял позу обиженного, отчего Лена и Беатрис фыркнули и покатились со смеху. Разговор хаотично продолжался, реплики перемежались смехом, и Уицрик не могла прекратить этот хаос. Но вот дверь открылась, и на пороге появился Анахарсис. Все умолкли как по команде и устремили к нему свои взоры.
Скиф выглядел усталым. Он грузно сел в кресло и попросил выпить. На вопрос, как гости, ответил, что оставил их на попечение Атиры и что ему необходим отдых. Философу дали время прийти в себя, а затем налетели с вопросами, и ему все же пришлось включиться в разговор. 
— Вы же слышали все, друзья мои, я высказал свои мысли по дискуссии в итоговой речи, что же еще? — хотел было отмахнуться Анахарсис, но Ольгерд возразил: — Да, мы слышали официальное заключение, но нас интересует неофициальная сторона, закулисная. Как тебе показались участники, как вели себя вне диспута, что интересного ты смог услышать? Вот что важно для нас.
— Да, ты прав, самое интригующее остается за кадром. Мне пришлось услышать много интересного, в частности, спор между Кантом и Ницше, 
а также нервозность в команде Иешуа, перепалки между ними. Атмосфера была напряженной, я был рад, что храмовые слуги стояли на страже и могли вмешаться в любую минуту.
— Так, так, так, — оживился Ольгерд, — вот с этого места поподробнее. Так что там Кант и Ницше? Они не примирились даже перед общим противником?
— Куда там! Ричарду с Автором приходилось все время их утихомиривать. 
— Эх, жалко, что Ольгерда там не было, он бы на них еще и боксерские перчатки надел, — рассмеялся Олег.
— Ты не понимаешь, — Ольгерд набросился на Олега, — именно в споре с такими гигантами и рождается истина! Так что же ты интересного услы­шал, Анахарсис, не томи! 
— Речь в основном шла о морали, познании, нравственности. 
— Так я и думал! Весь вопрос именно в том, какую позицию занимает Ницше в отношении нравственности: аморалист, имморалист или сверхморалист, провозвестник будущего, поставивший точный и беспощадный диагноз человечеству, или сумасшедший, запутавшийся в дебрях своего сумеречного сознания. Что есть мораль сверхчеловека — новая, более высокая нравственность или обыкновенный фашизм, человеконенавистническая идеология? Ведь Ницше занимался критикой морали с позиции сверхчеловека, у Канта же другая система трансцендентальной философии. Он называет трансцендентальным всякое познание, занимающееся не столько предметами, сколько видами нашего познания предметов, поскольку это познание должно быть возможным a priori. 
— Действительно, если попробовать перечислить наиболее известных в истории теоретиков морали, внесших значительный вклад в обоснование значимости нравственности, то Кант попадет в число первых, — согласился Анахарсис.
— Аналогично, если составить список «аморалистов», то есть тех, кто отрицал положительное значение нравственности или пытался ограничить ее, то туда, без сомнения, попадет Ницше. В интерпретации нравственности они выглядят как антиподы, тем более, что сам Ницше не скрывал своего негативного отношения к Канту. Но, дорогой Анахарсис, что конкретно вменяли они в вину друг другу?
— Кант назвал Ницше схоластически рафинированным мыслителем, систематиком и «схематиком», рабски следующем однажды выбранным схемам выстраивания рассуждений, например, назвал вымученным и искусственным рассуждения о добре и зле в «Критике практического разума», в то время, как «Критика чистого разума», по его мнению, ничего не добавляет к рассуждениям в области моральной философии.
Ольгерд аж подскочил в кресле, настолько интригующим ему показался назревающий спор:
— О да, Ницше — яркий, афористичный мыслитель, противник строгих и систематических философских рассуждений, мастер не строгих формулировок, а метких язвительных, броских, иногда оскорбительных оценок, зачастую не утруждающий себя последовательным анализом проблем и чужих точек зрения. Он расправляется с оппонентами хлесткими и острыми, разящими как жало фразами. Вот, например, Канта он считал «уродливейшим идейным калекой», «величайшим тормозом интеллектуальной правдивости Европы»!
— Эх, жалко, что Кант не смог парировать его тезисы! — воскликнул Олег. 
— В том-то и прелесть эксперимента! Здесь возникла уникальная возможность столкнуть их вместе, Анахарсис с Атирой свели их во времени, — продолжал Ольгерд с