отоидет, амо же хощет!”
(“Повесть о Петре и Февронии”, с. 218, Л., “Наука”, 1979)
Никакие достоинства не помогут худородной выскочке усидеть на престоле, это заведомо исключалось. Княгиня может быть только княжеского, королевского или ещё какого-нибудь монаршего рода. Никак иначе. Правда, чешский вариант сказания наводит на мысль: а может это подсказка, что первая жена князя Игоря (болгарка) оказалась бесплодной?
В таком случае, представляется вполне вероятной догадка летописцев о происхождении Ольги из рода князя Олега: “НЪцыи же глаголють, яко Олгова дчи бЪ Олга” (Типографская летопись, РЛ, т. IX, с. 21, Рязань, 2001); “Нецыи же глаголют, яко Олгова дщи бе Ольга” (Холмогорская летопись, ПСРЛ, т. XXXIII, с. 15, Л., 1977). Потому и в Степенной книге она “отъ языка Варяжска”. В польско-чешском предании об Олеге Моравском главный герой изображался то сыном князя Олега, то братом княгини Ольги (А.С. Королев “Загадки первых русских князей”, с. 170, М., 2002). Быть может, в семействе Олега его имя считалось родовым? Ведь и среди полоцких князей популярным было имя Рогволод.
Если первенец у Ольги появился только в 942 году (Ипатьевская летопись, РЛ, т. XI, с. 28, Рязань, 2001), то сама она могла родиться примерно около 925 года. В Устюжском летописном своде утверждается, что Игорь “понят за себя Ольгу 10-ти лЪт” (Устюжский летописный свод, М.–Л., 1950, с. 23). Известно, что в 957 году княгиня Ольга посетила Константинополь, где её будто бы крестил император Константин VII Багрянородный вместе с патриархом Феофилактом. После рассказа об этом крещении в летописи помещена забавная байка о том, как император вздумал домогаться Ольги, и как русская княгиня его “переклюкала” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 60, Рязань, 2001). История выдумана с начала и до конца: женатый Константин не посмел бы превращаться в двоежёнца, да и для Ольги подобный брак был абсолютно неприемлем. Но, когда сочиняли эту байку, ещё жили на Руси люди, воочию знавшие Ольгу, если бы она ко времени визита достигла преклонного возраста, таких историй о ней бы не рассказывали. Видимо, Ольга была тогда относительно молода и даже сохраняла остатки былой красоты. По прикидкам Б.А. Рыбакова: “В момент бесед с Константином ей должно было быть 28–32 года. Ольгу правильнее было бы назвать молодой вдовой, а не сильно пожилой княгиней” (Б.А. Рыбаков “Киевская Русь и русские княжества XII—XIII веков”, с. 369, М., 1982).
В 947 году вдовствующая княгиня Ольга посетила Новгород и Псков, устанавливая там “оброки и дани”. В память об этом путешествии, как уверял летописец: “… сани ее стоят в ПлесковЪ и до сего дне…” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 59, Рязань, 2001). Для чего псковичам веками хранить такой бесполезный сувенир? Очевидно, чтобы напоминать соотечественникам, где находится настоящая родина знаменитой княгини. Но доказательства требуются, если существуют альтернативные версии, способные оспорить официальную. Кроме русского Плескова и болгарской Плиски могли найтись и ещё города с похожим названием. Вот, например, Плеснеск на верхнем Буге: город старинный, с VIII века, и большой – превосходил по величине и Киев, и Чернигов (М.П. Кучера “К вопросу о Плеснеске” // “Советская археология”, № 1, 1968, с. 301-308). Правда, об Ольге в тех краях вроде бы не рассказывали. Но, ведь, всё равно издавна бытовали на Руси разнообразные фольклорные сказания.
В Степенной книге Ольга изображена бедной перевозчицей через реку, которая по воле судьбы внезапно оказалась на вершине власти. Это женский вариант западнославянских сказаний о Пржемысле (Козьма Пражский “Чешская хроника”, ПСИНЦВЕ, с. 42, М., 1962) и Пясте (“Великая хроника” о Польше, Руси и их соседях XI-XIII вв.”, с. 62-63, МГУ, 1987). Сюжет очень древний, связанный с формированием правящих родов у славян, и к исторической Ольги отношения заведомо не имеет.
Зато фольклорная Ольга жила самостоятельной жизнью. В народных сказаниях она предстаёт самодержавной владычицей и удалой поляницей, чего в принципе не бывало с настоящей Ольгой. Муж, если и упоминался, то вскользь, а о Святославе и помину нет. Ольга якобы оставила после себя многочисленные клады, она копала колодцы и насыпала курганы (Коробка Н.И. “Сказания об урочищах Овручского уезда и былины о Вольге Святославиче” // “Памятная книжка Волынской губернии на 1899 год”, с. 446-467, Житомир, 1899). Рассказывали, будто Ольга была великой колдуньей, сделавшей свою усадьбу невидимой, а источник, бьющий из известковой скалы – целебным, что это она некогда разбросала по округе тяжёлые камни, которые люди впоследствии почитали как священные (Н. Богушевский “Заметка о селе Выбутах (Лыбутах), родине святой великой княгини Ольги Российской” // “Труды III Археологического съезда в России”, т. II, приложение, с. 139-144, Киев, 1878; А.А. Александров “На родине Ольги: Псков и окрестности” // “Славянский альманах 1999”, с. 27-28, М., Индрик, 2000). Сказания об Ольге скорее напоминают мифологические рассказы о вымышленных первопредках, тогда как исторические события в них вовсе не отражены. И понятно почему – народные сказания намного старше летописной княгини. Ну, может, имя временами менялось, а сюжет сходен с западнославянскими преданиями о Либуше (Козьма Пражский “Чешская хроника”, ПСИНЦВЕ, с. 37, М., 1962) и Ванге (“Великая хроника” о Польше, Руси и их соседях XI-XIII вв.”, с. 58, МГУ, 1987). Образ мудрой женщины-правительницы восходит чуть ли не к первобытным представлениям о Великой Праматери. А значит, фольклорная Ольга не просто старше исторической, она её неизмеримо старше.
В таком случае, само имя Ольга должно быть очень древним, невообразимо древним, сохранившимся с далёких, ещё дославянских времён. Против отождествления его со скандинавским Helga решительно протестуют скандинавские же тексты, в которых имя русской княгини воспроизводится как Аллогия (“Сага об Олаве сыне Трюггви” // Снорри Стурлусон “Круг земной”, ЛП, с. 101, М., 1980; Е.А. Рыдзевская “Древняя Русь и Скандинавия IX-XIV вв.” // “Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования”, с. 30, М., 1978). Средневековые скандинавы отнюдь не претендовали на русское имя, так что лучше поверить им, а не нынешним ретивым скандинавоманам. Константин Багрянородный называл княгиню Ольгу на свой манер Эльгой, сравнительно точно воспроизводя непонятное ему слово (Константин Багрянородный “О церемониях византийского двора” // “Древняя Русь в свете зарубежных источников”, т. II, с. 143, М., 2010). Зато в русских летописях имя княгини порой звучит, как Вольга, и оба варианта имени использованы вперемешку, потому что летописцы переносили их из рукописей без изменений, воспринимая как норму: “Вольга же бяше в КиевЪ с сыном своимъ <…> А заутра Волга, сЪдящи в теремъ <…> Вольга же рече имъ <…> Волга же раздая воемъ по голуби комуждо <…> Вышегородъ градъ Вользинъ. И иде Вольга по ДерьвьстЪй земли <…> иде Вольга Новугороду” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 54-55, 57-58, Рязань, 2001), а этот вариант полностью совпадает с названием великой русской реки Волга – от славянского “влага” (М. Фасмер “Этимологический словарь русского языка”, т. I, с. 336, С.-Петербург, 1996). Родственные слова: волглый – “напитавшийся влагою, сырой, отсырелый, водянистый”; волога – “влага, вода, жидкость”; воложить – “увлажнять, мочить, поливать” (В.И Даль “Толковый словарь живого великорусского языка”, т. I, с. 232, 234, М., 1955). Имя Ольга тоже обнаруживает связь с водой: ольга – “топкое болото” (В.И. Даль, т. II, с 672); ольга – “болото” (М. Фасмер, т. III, с. 137). Ещё можно вспомнить реку Ольза (или Ольше) – правый приток Одры (Там же).
А ведь и в русском (Степенная книга), и в чешском (Козьма Пражский) сказаниях князь встречает девицу как раз у воды или источника. Похоже, что язычники на самом деле рассказывали про некое мифическое существо, связанное с водой – имелась в виду вила (славянская нимфа), на которой какому-то давно позабытому князю довелось жениться (как греческий Пелей женился на морской богине Фетиде). Понятно, что на фоне ТАКОЙ жены её муж смотрелся весьма бледно. Этот же образ воплощала и Лыбедь (сестра князя Кия) – её тоже считали поляницей и она связана с одноимённой рекой под Киевом (М.Г. Халанский “К истории поэтических сказаний об Олеге Вещем”, гл. 1 // ЖМНП, июль, 1902, с. 234). Так вот откуда те сверхъестественные способности, что народная фантазия приписывала княгине Ольге.
Убеждение в необыкновенной мудрости княгини Ольги коренилось в устных преданиях о вещей провидице. Слава о ней проникла даже за пределы Руси. В исландской “Саге об Олаве Трюггвасоне” этот популярный персонаж показан в качестве матери не менее популярного князя Владимира:
“В то время правил в Гардарики Вальдамар конунг с великой славой. Говорят, что его мать была пророчицей, и это называется в книгах духом фитона, когда язычники пророчествовали. Исполнялось многое по тому, что она говорила…”
(Е.А. Рыдзевская “Древняя Русь и Скандинавия IX-XIV вв.” // “Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования”, с. 29, М., 1978)
Под воздействием авторитета языческого персонажа историческая княгиня приобрела репутацию “мудрЪйши всехъ человЪкъ” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 106, Рязань, 2001). А результатом явились беспомощные потуги летописцев в надежде хоть как-то подтвердить лестную характеристику. Получалось плохо. Нашли разве что один малодостоверный анекдот про ехидный ответ Ольги византийскому императору. Вот и все достижения.
Ну не годилась княгиня Ольга на роль великой личности, да в этом и нет её вины. Ольга была заурядной женой очередного князя, удел которой – хозяйственные заботы. Волей случая ей пришлось заняться государственными делами, а женщин к управлению страной сроду не готовили. Никто на Руси и представить себе не мог, что бразды правления придётся вручить княгине. Так что, справлялась, как умела, по мере сил и возможностей. А зато воспитала замечательного сына.
