Сезон огненных муравьев

прислушался – стук повторился. Немного поколебавшись, я открыл дверь. На пороге стоял тот самый отец, которого я про себя окрестил «стариком». Худой и высокий, чуть выше меня, с длинными совсем нечесанными волосами, он был словно тень. Казалось, он был стеклянным, взгляд печальный… Мне вдруг захотелось спросить, не из Лондона ли он?! А вдруг оттуда… Но с губ сорвалось иное: «Как там огненные муравьи?»
 
После этих слов он как-то разом весь передернулся и затрясся, сел на корточки, протянув мне трясущуюся руку. «Они все еще там, – прошептал он, – не хотят уходить. И пожары, пожары… Они их жрут, понимаешь? Жрут пожары!»
 
Посмотрев на старика несколько секунд, я закрыл дверь, решив, что он явно не в себе. Какое-то время я еще стоял у двери, прислушиваясь… Было тихо. И вдруг, только я собирался отойти, услышал шепот, именно шепот. Я не поверил своим ушам. Старик явно что-то бормотал, но вот понять, что именно, я так и не смог. Для того чтобы расслышать, взял со стола граненый стакан и, приставив его к двери, прильнул к нему ухом. Я был готов поклясться, что он говорил «омммм»… или «аумммм»… Один протяжный шепот заполнил собой пустой стакан и срезонировал в моем сознании оглушительным шшшепотом… Через секунду стало просто невыносимо, и я, обхватив голову руками, повалился на матрас.
 Огненные муравьи, несущие на своих спинках пятирублевые монетки… жрущие пожары и печень… Мне снилось, как я бегу от них, стараюсь их обмануть, забегая то в одну, то в другую комнату, но от них не скрыться. Они вроде бы и не охотятся за тобой, а словно следуют рядом, то забегая вперед и позвякивая монетками, то заключая в круг…
 
Вопреки ожиданиям от них не пышет жаром, а веет холодом, смертельным холодом. Они красивы. Одни глаза чего стоят…
 Проснулся я в поту и первое, что увидел ,– испуганные глаза Ди, с тревогой держащей меня за руку. Она явно перепугалась.
 
Я спросил у нее, что это за старик? Она с удивлением посмотрела на меня, толком не понимая, в бреду я или в сознании. Он же сидел там, в коридоре, рядом с нашей дверью… «Похоже, ушел или уполз», – с безразличием ответила Ди.
 
Ближе к обеду я пришел в себя и с радостью обнаружил на столе нехитрую закуску и большую бутыль спирта. Таких больших бутылей я, почитай, и не видел! Ди наклонила ее, чтобы не расплескать содержимое, и заботливо налила мне граненый стакан. Я прищурился: двести граммов, однако.
 
Внезапно Гройс закашлялся и нервно сплюнул в сторону, еще сильнее закутавшись в куртку. Ему явно был нужен перерыв, остановка… Мы закурили. Курили молча, думая каждый о своем. Я украдкой наблюдал за ним и с каждым разом убеждался, что изменился он гораздо сильнее, чем мне показалось сначала. «Пентагон» оставил на нем свои метки, свою печать, а местами и клейма… От них уже не избавиться, не излечиться…их не стереть и не отодрать даже с кожей…
 
Гройс сел в позу кучера и медленно, словно на ветру, стал раскачиваться взад и вперед.
 – Я был там недавно, – сказал Гройс.
 – Где был? – не понял я.
 – В Пентагоне был, заходил забрать вещи…
 
Я не ответил.
 – Все-таки это магия какая-то: тянет и тянет туда…
 – Это же клоака, разве нет?
 Гройс не ответил. Он прекрасно все понимал…
 – Ты смотрел фильм «Девять дней одного года?» – неожиданно спросил Гройс.
 Я утвердительно кивнул и посмотрел на него.
 – Вот и у меня так… Я помню, правда, не девять, а всего пять дней из тех двух лет, что провел в Пентагоне, а все остальное словно в тумане… Возможно, от того, что они как две капли воды похожи друг на друга, или нет?
 
О первом дне я тебе рассказал как смог, хотя всю гамму чувств передать невозможно, а если учесть, что слово высказанное уже есть ложь, то… Ну, да ладно…
 Между первым и вторым днем прошло месяца три, может, больше. Все это время мы беспробудно и беспросветно пили.
 День слился с ночью, а ночь с днем, так что я почти вообще перестал ориентироваться во времени. С кем пил, я не помню: сначала вроде бы с Ди (хотя точно не уверен), потом с ребятами из хозблока, кажется, заходил кто-то с верхних этажей со своим... Был местный кот, тертый калач, были стены и потолок, а один раз мне посчастливилось выпить с самим… Пентагоном.
 
Однажды я вдруг понял, что больше не могу пить. Представляешь, просыпаюсь и понимаю: все, просто не лезет…Надо идти к старику, может, что предложит поинтереснее. Выйдя в коридор, я сразу же заблудился – пошел в одну сторону… потом в другую и понял, что иду не туда.
 На каждом из двенадцати этажей Пентагона висела схема здания, план, но отчего-то на каждом этаже он был разный. Следуя планам, я окончательно заблудился и от безысходности решил идти наверх… на крышу.
 
Завернув за угол и пройдя метров десять по скользкому старому линолеуму, я вдруг увидел сидящего на большом деревянном ящике человека.
 Вроде обычный молодой мужик лет тридцати, но что-то в нем было не так… Приближаясь, я понимал это все отчетливее, а когда подошел вплотную, то понял окончательно… Его внешний вид разительно отличался от всех обитателей Пентагона. Он был неприлично ухожен, я даже не поверил своим глазам. Со знанием дела выглаженные черные брюки, светлого цвета рубашка, не уступающая брюкам в элегантности, галстук, пиджак – хоть и не новый, но добротный. Волосы чистые, аккуратно уложенные и зачесанные на правый пробор. Лицо мягкое, задумчивое.
 
Подойдя к нему, я поздоровался и протянул руку, он учтиво привстал и протянул свою в ответ. Процедура, признаться, оказалась не очень приятной. Рука была мягкой, ватной, сразу видно, что человек никогда не обременял себя физическими нагрузками. И что меня еще удивило (я заметил это, когда он привстал, чтобы пожать мне руку), что сидит он на большой черной папке из натуральной кожи.
 
Позже я узнал, что все зовут его Фролл-папка.
 Пожав мне руку, Фролл-папка также спокойно сел обратно и уставился перед собой.
 Я попросил его закурить – скорее по привычке, желая хоть как-то завязать разговор, но услышал, что он не курит, а позже стало ясно, что и не пьет… совсем.
 Разговор явно не клеился, и я не стал настаивать на его продолжении, медленно пошел дальше. Обернулся я лишь однажды, перед тем как свернуть из коридора на лестницу. Фролл оставался все в той же позе, восседая на папке, и смотрел перед собой.
 
Да… кого только ни встретишь в Пентагоне. И что он тут делает, ума не приложу. Чудесный, однако персонаж… Надо будет расспросить о нем «старика» или Ди…
 Мне удалось выбраться на крышу. Она оказалась плоской, так что можно было гулять. Попав на крышу, я сразу же уловил запах жареного мяса, словно кто-то готовил шашлык. Так оно и оказалось. Трое ребят развели костер и жарили мясо. Я подошел к ним, поздоровался. Они не ответили, лишь протянули мне на половину наполненный спиртом граненый стакан и только после того, как я его выпил, поздоровались, признав за своего. Спирт был непонятный, мутноватый… но свое дело сделал. Закусив шашлычком, я присел на корточки и начал смотреть на огонь. Язычки пламени мерно поднимались и опускались, передавая свое тепло.
 
Шашлык был странным, мне не удалось определить, из какого мяса он сделан. Заметив мое любопытство, один из троицы, долговязый такой парень с неестественными руками, поспешил меня успокоить: «Не из собаки, не бойся!». Я улыбнулся, не особо веря его словам.
 Гройс опять замолчал и поежился, словно ощутил дуновение того самого северного ветра на крыше. Теперь уже закурил я, предусмотрительно предложив и ему. Гройс не отказался. Сигаретный дом окутал наше молчание. Хорошо, когда можно молчать, когда никто не заставляет тебя что-то постоянно говорить, сотрясая воздух. Когда нарушить молчание – мы решим сами. Торопиться было некуда.
 
Гройс предложил прогуляться. Мы медленно шли по двору нашего детства. Он сильно изменился, мало напоминая о прошлом. Гройс, казалось, не обращал на окружающее никакого внимания, смотрел себе под ноги, соединив руки за спиной. Мы шли по ковру из грязных листьев, ощущая под ногами позднюю осень, вдыхая ее воздух. Я украдкой наблюдал за Гройсом, пытаясь угадать ход его мыслей.
 
Мы сделали несколько небольших кругов, выкурив по парочке сигарет на брата, и вернулись обратно… Грибок был уже занят, и мы присели на скамеечку. Гройс закинул ногу на ногу.
 – Я ведь чуть не сдох тогда, понимаешь, нет? Чуть не замерз на крыше… Напились мы тогда изрядно и уснули прямо там. Спасло меня только то, что шашлык запросился наружу… Вот так.
 
Между вторым и третьим днем прошло еще пару месяцев. За это время я уже основательно исследовал Пентагон и познакомился с большинством его обитателей.
 Любимым местом стал спиртзал, в котором я проводил свободное время. Спиртзальчик! Там всегда кто-то был, вообще не помню, чтобы он пустовал.
 
В тот день туда заполз «старик». Я проснулся от странного шороха: кто-то полз по полу в моем направлении. Включив фонарик, я обнаружил «старика». Он кряхтел и отчаянно напрягал мышцы лица. Встретившись со мной взглядом, он на секунду остановился и как-то странно улыбнулся… Судя по всему, мы были с ним в разных «весовых» категориях: я хоть и был сильно пьян, но не настолько, чтобы быть с ним, наркошей со стажем, на равных… Да и выпить столько было, по всей видимости, невозможно.
 Я не сводил с него фонарика, а он не отводил от меня глаз. Тяжело было выносить его взгляд, и я выключил свет. «Старик» затих, но ненадолго, совсем скоро послышались мычание и слова, адресованные куда-то… Затем опять пауза, и наконец – риторический вопрос: «Курить-то есть?». Я молча достал из-за пазухи заветную коробочку, извлек оттуда чинарик поприличнее и угостил «старика»… «Вкусно, как же вкусно»,– пробормотал тот, вытянувшись на полу. Курил он лежа, неизменно издавая какие-то звуки… «Ходить я уже не могу, передвигаюсь исключительно ползком», – выдавил «старик».
 – Зачем ходить-то, лежали бы, – не подумав, сказал Гройс.
 – Жизнь – это движение! – менторским тоном произнес «старик».
 
На это возразить было нечего, и я достал бутылку спирта. Налив себе, я бросил взгляд в сторону «старика» – тот мирно лежал на полу, уставившись на меня… Сделав приветственный жест в сторону «старика», я замахнул стаканчик. Потом налил снова, но сразу пить не стал, поставил стакан